КАРМА

Насколько по кайфу быть здесь мне
Большая река течет во мне

БГ

Семен Кусатый проснулся от дикой боли в голове. Где-то в районе правого виска. Раскрыв глаза и отдышавшись, он увидел, что во сне свалился с кровати и хряпнулся мордой о стоявший на полу электрический будильник. "Тьфу, черт", - подумал Семен и приподнялся на руках. Тут будильник печально тикнул и затих. "Умер", - решил Кусатый и внимательно посмотрел на покойника: стрелки указывали без семи минут восемь, утра. Воистину: пробуждение было ужасным.

Кусатый обследовал пальцами висок и убедился, что рана на голове не смертельная. А в общем даже пустяковая. Да и не рана вовсе. Ну и славно.

Семен мужественно встал и швырнул скомканное одеяло на кровать. Странно, но застилать кровать, как это делают по утрам все добропорядочные люди, Семену почем-то не хотелось. Значит ли это, что он, Кусатый, - недобропорядочный? Вопрос!

Трудно думая эту мысль, Семен побрел по извилистому и темному коридорчику на кухню, натыкаясь по пути на всякую дрянь, что скопилась на полу и у стен. Дрянь попадалась разная, иная - вполне габаритная, так что в процессе перехода Кусатый утерял один тапочек. Это был уже третий тапочек за последнюю неделю - даже включив свет и вооружившись фонариком, Семен не смог разыскать ни одного из них: будто тапки, слетев с ноги, тут же, как крысы, утекали в широкие щели между плинтусом и стенкой. Если так дальше пойдет, то запас тапок в доме скоро истощится. Придется шляться как есть.

В кухне было свежо: утренняя прохлада проникала через открытую вчера, после того, как подгорела яичница, форточку. На пустом столе стоял одинокий стакан с недопитым жидким чаем, из стакана торчала алюминиевая ложка и на ложке сидела жирная блестящая муха: лакомилась грязью. Муха сбила Кусатого с мысли о недобропорядочности и Семен принялся думать о мухе. "Ладно… Живи", - решил наконец Кусатый, отвернулся и открыл холодильник. Механически извлек из его недр три сосиски, содрал с них целлофан или во что они там упакованы, бросил в ковшик и, залив водой, поставил на плиту. Запалил огонь и побрел обратно, в комнату. Дорогу пересек, напоминая о своем существовании, упитанный кот по имени Мурзик: морда у кота была довольная и даже умиротворенная - еще бы, благодаря забытой форточке, Мурзик многое успел за ночь.

- Ну и дурак, - сказал ему Кусатый и попытался поддать кота ногой, но только лишился второго тапочка, потому как сообразительный Мурзик, живо уклонился из пределов досягаемости. - Ну и тьфу на тебя. Животное.

В комнате босой Семен нехотя растащил в стороны занавески и высунулся вместе с тюлем в форточку. На улице пахло раскочегаренным на полную катушку производством: советский народ уже несколько часов как старательно перевыполнял план, ковал, плавил, пилил и обтачивал. Мимо окна поспешали деловыми шажками массы трудящихся, засовывая на ходу в портфели, сумки, кейсы, карманы утренние листки газеты. "Снова новый начинается день..." - промычал Семен. И то: работа не терпит суеты. Пора.

Кусатый извлек из шкафа спецодежду - старые джинсы, футболку и халат сатиновый, синий - и стал неспешно облачаться. Отчего-то ему было не по себе.

- Ничего не понимаю, - ободрил себя Кусатый, пытаясь справиться с пуговицами на халате. Будто вчера крепко выпил водочки, хорошо закусил так, от души, пельменями с майонезом, а потом пришел Ванька Блевалло, принес сетку пива и его они тоже выпили. А потом взялись петь радостные песни. Очень похожие симптомы: после такого всегда утром ходишь в какой-то невыразимо-головоломной задумчивости. Даже сам не знаешь. И все вертится и верится на языке: "Там, в степи глухо-о-ой... за-а-а-амерзал ямшшшши-и-ик..."

Тут Семену пришло на ум, что наши люди все поголовно могут быть писателями - в смысле живописателями всякого рода выпивок, пьянок, бухаловок, отходняков и массы других сопутствующих судьбоносных и даже судьбоопределяющих вещей, какие потом бывают по утру, потому что наш человек имеет об этом представление совершенно исчерпывающее, то Есть знает все, что только можно знать, а остальные - штатники там разные, про немцев и прочих французов мы уж вообще умолчим - о них даже и упоминать-то в таком разрезе неудобно. Дети.

Но ведь Кусатый ничего крепче чая вчера не пил - уж это ему-то точно было известно. Он вообще был не любитель выпить: так, пивка если пару бутылочек после бани или там двести граммов под хороший анекдот с Ванькой. Тогда что же это? Башка болит - но это об будильник. Отчего это я такой офигевший с утра пораньше? Что за противное ощущение меня гложет и мешает отдаться мыслям о предстоящем созидательном труде? И отчего это так воняет газом?

- А, ну с газом все понятно. Сосиски, гадюки, огонь залили. - Кусатый иногда бывал очень сообразителен. Он поспешил на кухню, спотыкаясь на ходу обо всякую дрянь, что валялась на полу в темном коридоре, ушиб о какой-то острый и твердый угол палец, но до цели добрался и сосиски съел, хотя рядом с плитой уже сидел заинтересованный кот Мурзик, которого не смущал даже газ. Кусатый сжалился над животным и бросил ему половину сосиски, и Мурзик принялся осторожно катать ее по грязному полу, ожидая, когда продукт остынет.

На работе тоже весь день все валилось из рук на ноги. Кусатый чуть не отрезал себе руку, орудуя доской на распиловочном станке. Потом долго сидел – переживал - и смотрел на крупного таракана, который солидно куда-то пер по стене мимо верстака. В столярной мастерской пахло опилками и мышами. Где-то рядом играла музыка, и протяжный голос хрипло выводил: "Жена, жена, я помню твои плечи..." - и дальше еще что-то такое про ноги и руки, а закончилось все тем, что "я тебя сначала не узнал". Тоже кайф.

- Надо же, - удивленно протянул Семен: финал оказался, прямо скажем, неожиданным. Не узнал своей жены, хотя помнил плечи, руки и ноги. За кого же он ее по первости-то принял, интересно? Вот они, парадоксы соцдействительности. Трагедия. А все от водки.

Таракан пожал плечами и удалился в щель у верстака: пошел жрать крошки столярного клея, должно быть. Вчера Кусатый битых пять минут колотил по верстаку бруском этого клея, пока не отколол потребный кусок. Так что тараканы могут месяц кормиться да еще родственников и знакомых из соседних подвалов приводить на дармовой харч. Эх, вот бы так и у людей! И отчего люди не летают?..

- Все сидишь? - Кусатый вздрогнул и повернулся вместе с табуреткой. Перед ним стоял напарник и собрат по столярке Ванька Блевалло, грек в четвертом поколении, алкоголик пятого разряда, длинный несуразный тип с чудовищным по размеру подвижным носом и светлыми волосами, из которых всегда сыпались опилки. Ванька, впрочем, утверждал, что это перхоть. И при этом добавлял: "Такая уж карма".

Карма - она и есть карма. Это всем известно. Что уж тут непонятного. Дрянь погода за окном, карма двигать в гастроном - эту мудрость всякий знает. Против кармы не попрешь. Умный человек сказал.

Кусатый в карме не разбирался, но несколько раз хотел. Спрашивал Ваньку и тот доходчиво, рубя воздух длинными руками, объяснял, а однажды даже зарисовал Семену схему кармы на полях газеты "Правда", но Кусатый все равно так до конца и не понял, в чем там подвох, хотя стал делать вид, что теперь все хорошо.

- Хочу похвастаться жутким творческим успехом, - придвинулся между тем Блевалло ближе. - С утра осенило.

- Опять про харю Кришны? - тупо спросил Кусатый.

- Нет, с Кришной я покончил раз и навсегда... Да что ты какой-то не такой сегодня? Эй, Сэмэн! Что послучалось?

- Ну... - Кусатый философски развел руками. - Сам не знаю.

- Да? Ну это пройдет. Может, тебе пивка, а? - участливо зашевелил носом Ванька. - Нет?.. Ну ладно, слушай: как хорошо, что все живые организмы имеют кое-где отверстие для клизмы!.. Ну, как?

- Во! - Кусатый механически показал напарнику оттопыренный большой палец на правой руке, хоти ни фига не понял из сказанного: навязчивое ощущение никак не оставляло его, оно назойливо висело на заднем плане, ощутимо мешая восприятию окружающего мира. Может, и правда – пивка?

...Весь вечер Семен Кусатый не мог найти себе места - шлялся бесцельно по квартире, натыкался на всякую дрянь, что таилась в темноте извилистого коридора, и все пытался пнуть ногой кота Мурзика. Наконец, Мурзику это надоело и он утек в форточку. К кошачьим бабам пошел. Ну и черт с ним. Тьфу.

До приезда жены с дачи оставалось еще двенадцать дней. Чем бы заняться?..

Кусатый никогда в жизни не курил. Пробовал - не понравилось. И больше не хотелось. Пил в основном только чай. Работал столяром в университетской столярке и воровал с работы гвозди. Нет, он не строил дачу, не продавал гвозди на рынке, не сдавал их в утиль, - он воровал гвозди сам не зная, зачем. Наверное, из принципа. Да, пожалуй что из принципа. Кусатый подозревал, что он такой, он - человек с принципами, но дальше подозрений никогда не шел и сформулировать эти самые принципы не пытался. К чему? Есть - и ладно. Уже неплохо.

Придя домой с работы, он швырял очередную партию гвоздей в деревянный ящик в кладовке и ничего при этом не испытывал. Другой, может, считал бы гвозди, взвешивал - вон их уже сколько! а через три недели, если так же продолжать, будет уже вон сколько! а Семен учета добычи не проводил: швырнул - и ладно.

Избавившись от гвоздей, Кусатый обычно шел на кухню, чего-нибудь ел - ну супчик там, котлеты, - что жена приготовила. Включал телевизор, что стоял на холодильнике, и смотрел, потягивая чай, всякие интересные передачи про современность, а может, и киношку какую, если показывали. Переключал с канала на канал без особого интереса. А книг почти не читал, потому что было уж совсем неинтересно. Иностранных языков панически боялся. Что еще? Матом Кусатый почти не ругался - не нравилось. Женился в двадцать один год и никогда не любил свою жену, ни до свадьбы, ни после, хотя регулярно женой пользовался, не испытывая, однако, при этом никаких особенных эмоций. Жена платила ему стойкой взаимностью. Словом, жизнь текла потихоньку. Как Волга-матушка-река, широко и необъятно, фиг остановишь, с постоянной необоримой скоростью, неумолимо и вечно. Майя.

И вот - сегодня утром: ощущение. Какого-то беспокойства. С того момента, как Семен проснулся, он испытывал леденящее сердце чувство какой-то потери, будто не сделал что-то очень важное, непременное такое, глобальное, чего ну никак нельзя было не сделать, ни в коем разе нельзя было забыть. Семен судорожно пошарил по закоулкам памяти - тщетно. Словно была важнейшая мысль, которую он упорно думал долгое время, а вот проснулся утром – а мысль ушла, но ощущение от нее осталось. Это оказалось настолько непривычно, что Кусатый в конце напряженного рабочего дня вкратце познакомил Ваньку Блевалло, уже справившегося с четырьмя бутылками пива, со своими симптомами. Тот радостно ухмыльнулся, дыхнул в лицо Кусатому ароматами и поставил категорический диагноз:

- Э, дружок, да у тебя ощущение Зеленого Будды!

- Иди ты! – изумился Кусатый.

- Точно, - подтвердил многоумный Ванька. - Это что-то навроде наития, озарения. Запросто можешь в астрал выйти. И не заметишь - опа, и ты уже там. Теперь жди, начнется! - И Блевалло, со значением подмигивая, закурил молодецкую беломорину.

И - началось.

На другое утро обнаружилось стойкое отсутствие кота Мурзика. Сбежал. Вместо него в квартире Кусатого невесть откуда появился крупный попугай, которого Семен тут же нарек Попка-дурак, и попугай в ответ, снявшись со шкафа, метко насрал ему на голову. Кажется, попугай не был согласен с таким именем. Во всяком случае, когда Семен бросился его преследовать, имея в виду наказать за меткость и вообще поучить, новоявленный Попка-дурак рванул через коридор на кухню, там чуть не возгорелся на плите, где теплились очередные сосиски, и вылетел в форточку, оставив Кусатому пару зеленых перьев. Семен пожал плечами, вытер кал с головы и ушел из кухни, натыкаясь на всякую дрянь... Тьфу! Как же ему уже надоело на эту дрянь натыкаться! Сколько лет можно натыкаться на эту дрянь!

В столярке памятливый Блевалло поглядел на Кусатого со значением и спросил, не стукнуло ли того окончательное озарение.

- Да ну тебя с твоей кармой! - возмущенно ответил ему Кусатый. – Свят-свят-свят!

И тут будто кто-то невидимый провел по глазам Семена шершавой ладонью - тянущее противное ощущение исчезло, мир на мгновение вспыхнул и потух.

СПб
1987