Таракан Порфирий проснулся поздно. Даже скорее не проснулся — а очнулся. В голове звенело.
Порфирий осторожно приоткрыл глаза и увидел, что его шикарные, только позавчера отлакированные усы завязаны на бантик. Кокетливый такой бантик.
Таракан сперва изумился, потом возмутился, потом внутри у него все вскипело и Порфирий хотел было вскочить, себя от гнева вне, но ощутил такую слабость в организме и особенно в лапках, что тут же рухнул обратно в конфетный фантик.
В голове ударила молния.
Не будем спешить, решил этот удивительно разумный таракан и поспешно расслабился, пережидая.
Бог мой, что ж это было вчера такое?!
Травили нас, что ли?
Нет-нет, и для воспоминаний напрячься было решительно пока невозможно. Хотя интересно, конечно. Но… Погодим.
Перед глазами раскачивался бантик усов. Ежели отбросить эмоции и вдуматься — вполне даже изящный бантик. Художественный. И ведь как завязан — сам таракан никогда в жизни не сумел бы усы завязать, лапок не хватило бы. Короткие для этого у таракана лапки. А усы — длинные. Что характерно. А уж у Порфирия — особенно. Да у кого еще такие усы-то есть? Даже у Фильки поменьше будут, а уж Филька-то знает пожить.
Порфирий был очень красивый таракан.
Определенно, в этом бантике что-то есть. Если присмотреться.
Порфирий закрыл один глаз.
Так даже лучше. Если бы он был одноглазым. Но он ведь не одноглазый. Хотя — кто вообще мы все? Лишь гости и все такое.
Порфирий вздохнул и открыл глаз.
Бантик по-прежнему был на месте. Красивый бантик. Чем больше таракан смотрел, тем больше бантик ему нравился. Хотя и входил в очевидное противоречие с многовековыми обычаями и явно нарушал функциональность усов.
В конце концов, все ведь относительно. Вот, скажем, ситуация: тебя раздавили или ты — раздавлен? Тут двух мнений быть не может, хотя относительности хоть отбавляй. Так почему бы, если вдуматься, и таракану не быть с завязанными на бантик усами? Наконец — кто для кого: таракан для усов или усы для таракана? Тем более, что самому их все равно не развязать. Да коли уж на то пошло, то развязывать завязанные в такой красивый, исполненный внутренней эстетики бантик усы — значит, стоять на пути прогресса и быть упертым консерватором. Да, традиции — вещь великая и как мы ходили в помойное ведро, так и будем ходить, но на некоторые вещи пора уже смотреть шире. Пора! Пора расширить горизонты и вообще кругозор. Быть может, эти вот конкретно взятые усы — первая ласточка настоящей революции в умах и не только. А что? Запросто! Сначала — формы бантиков, потом — бантики покрывать лаком, потом — футляры для особо сложных бантиков, потом… о, потом — накладные бантики, а там уж и до бантика как признака социальной стратификации недалеко. Стратификации, да, стратификации. Хорошее слово. Богатое. Надо будет в разговоре с Филькой ввернуть: охренеет. Ну а потом…
***
— Порфирьич! Ау! — Из-за угла вывернул еще таракан, Егорий. Егорий был моложе Порфирия, толще, но конечно же не такой красивый. А усы… А про его усы мы вообще говорить не будем. Зачем попусту расстраиваться. Не всем же везет. Никто не совершенен.
Егорий нетвердой походкой выдвинулся в сторону лежащего Порфирия и на полпути — замер.
— О… — проскрежетал Егорий: на глаза ему попался бантик. — Ну ты совсем плохой, чувачок, ну совсем… — Таракан критически оглядел усы товарища. — Совсем охренел ты, Порфирьич… — Егорий осуждающе помотал головой. — Ладно, усы лаком покрывать — это я понимаю, стопудово, но с этим ты того, перегнул, по-любому перегнул, чувачок.
Порфирий сделал независимое движение глазами, потому как усами что-либо вразумительное сделать было невозможно, и осторожно принял более раскованную позу, внимательно однако же прислушиваясь к организму: а ну как опять долбанет? Ничего, пронесло. Не долбануло. Порфирий исполнился внутренней уверенности.
Егорий между тем возобновил движение и приблизился к его ложу. Пошевелил заинтересованно усами в сторону запасов Порфирия — хлебных и сырных крошек, аккуратной кучкой сложенных поблизости.
— Ну чего, чувачок? — склонился Егорий над развалившимся в фантике Порфирием. — Оттопытриваешься?
— Типа, — неопределенно отвечал Порфирий, напряженно соображая, как бы это половчее вызнать, что такое было вчера. Голова ответила на умственное усилие легким звоном, однако же выдержала. Спросил строго: — А ты как?
— Да я чего… Я ничего, — как-то вдруг засмущался Егорий, поджав усы, — где мне до вас с Филимонием! Я типа молодой ишшо. Я ж понимаю. Но ты не того, не думай, я это… научусь. По-любому.
— По-любому — не надо, — запретил Порфирий, пока не сумевший ухватить нить беседы. — Потому что… — он сделал назидательное лицо, — многие радости рождают многие печали.
— Да-а-а, чувачок… — восхищенно протянул Егорий, распрямляя усы, — ты как скажешь… Стопудово!
Надо было как-то прояснить ситуацию, и Порфирий, у которого от умственных усилий заболел спинной мозг, рубанул с плеча:
— Чего вчера было-то?
— Так ты ничего не помнишь? — вытаращил глаза Егорий и даже присел от удивления. — Ну ты, чувачок, и удолбался!
— Ты дело говори, — не желая окончательно терять авторитет, направил разговор в нужное русло Порфирий. — Тут помню, а тут — не очень. — Пояснил таракан. — Рассказывай. Хочу типа увидеть картину в целом.
— Ну… — развел усы в разные стороны Егорий, не зная, видимо, с чего начать. — Сейшн вчера был… Это… Рубились мы как обычно. Ларисий с третьего этажа привел юсовца Пасториуса, тот к нему типа в гостюки на месяц намылился, так этот юсовец на басу был, ты типа на дудке, я стучал, ну еще там чуваки… Улетно поколбасились. Вспоминаешь?
Получив эти несомненно важные реперные точки, Порфирий и правда начал вспоминать. Действительно, вчера, как всегда поздно вечером по четвергам у них был джем-сейшн в микроволновке, там акустика хорошая и звукоизоляция что надо, можно в полный рост расслабиться, играть, наплевав вообще на все: хозяйская кошка в микроволновку не пролезет, потому как ей дверцу не открыть, дура она безрукая, кошка эта, а люди ночью спят и им микроволновка без надобности. Отличное место, что и говорить, как открыли его полгода назад, так каждый четверг там и собирались. Точно! Ларисий еще в понедельник говорил, мол, приехал к ним какой-то штатник — и цветом не такой, и размером больше, и усы не как у нас, но все равно клевый мужик, а уж что на басу выделывает — сказка! Вот он его вчера и привел, Ларисий-то, и сам скрипку принес, а уж бас у этого Пасториуса был свой, заморский такой бас, долго к аппарату подключали, зато уж как подключили… Звук — так и попер! Из позднего Майлза Девиса что-то сначала играли, кажется из «Ту-ту». Пасториус этот покруче Маркуса Миллера выступил. И вокал, какой был вокал!..
— А пел кто? — задал Порфирий еще один наводящий вопрос.
— Да ты и пел, чувачок! — радостно отвечал Егорий. — Я типа первый раз слышал, как ты поешь. Мегатонно! А уж когда Филимоний текилы приволок… Ты вообще разошелся. A little green Rosetta… и еще там чего-то дальше, не помню, но очень улетно! Юсовец — тот сразу в тему врубился. Дашь слова списать?
— Потом, — махнул лапкой Порфирий. — Так что, это мы текилой так натрескались?
— Не, — замотал головой Егорий, — текилы немного было, все, что Филимоний сумел из той бутылки, что за креслом валяется, наковырять. Ну мы водичкой разбавили, но один черт — по чуть-чуть вышло.
— Так а чем же я так?..
— Как — чем? Да «Машенькой» же!
— «Машенькой»?! — Порфирий в ужасе даже привстал. Тут уж не до больной головы и разваливающегося организма стало: удолбаться патентованным китайским средством от тараканов! И кому?! Самому же таракану! Есть от чего погрузиться в задумчивость и поразмыслить о смысле жизни. — И как я только вообще кони не отбросил?
— А это все Пасториус, чувачок. Он типа у себя все время тамошней «Машенькой» долбается. Всех нас учил: наскоблишь типа со стенки немного, прибьешь косячок и — вперед. Приход — супер-пупер-гипер-мегатонный! Ну Ларисий слетал к плите, наскоблил и мы все и всадили по косячку. А тебе так понравилось, все кричал: «улет! улет!» — и косяк за косяком, косяк за косяком… Ну ты даешь, чувачок!..
***
Порфирий пролежал в конфетном фантике почти до самого вечера: напевал под нос про зеленую Розетту и про то, что better and better. Несколько раз вставал и добирался до запаса крошек, дабы восполнить утраченные силы, и с каждым разом перемещения в пространстве давались ему все легче и легче, а настроение все повышалось и повышалось. В промежутках между едой таракан много думал и пришел к выводу, что, хотя все и относительно, но если завязанные на бантики усы будут задавать тон в обществе, это, пожалуй, выйдет не прогресс, а черт знает что такое, а возможно — даже и самый что ни на есть регресс, который поставит тараканов на грань вымирания. Чем больше таракан смотрел на бантик, тем меньше бантик ему нравился. И когда Егорий заглянул к нему после обеда, Порфирий строгим голосом попросил его развязать к такой-то матери этот поганый бантик, а также — никому не говорить про бантик ни полслова. Забыть про бантик. Совсем. Окончательно. Бесповоротно. Не было никакого бантика. Нечего ни с того ни с сего селить смятение в умах. Точка.
Вечером собрали внеочередной джем-сейшн, потому что днями изумительный басист Пасториус отбывал восвояси с гостеприимного третьего этажа, и по такому случаю решено было исполнить что-нибудь из Понти или, может, даже из Гарбарека или Чучо Вальдеса, тем более что Ларисий обещал принести полно кубинского рома, а косяки единодушно договорились больше не забивать. В микроволновке царило полное единение, никто и словом не обмолвился о бантике — будто и не видели (а может, и правда — не видели? да бы ли бантик?), и сам Порфирий, даже ни вот столько не намекнул на какие-то там бантики, хотя и хотелось проверить — а ну кто расколется: я, мол, тебе бантик завязал, я! — и Егорий, как и обещал, хранил молчание, и все вышло славно, превосходно, замечательно. Еще один хороший вечер — в длинной череде таких же, тоже хороших. «В конце концов, — думал Порфирий, закрыв глаза и вместе со своей трубой паря по Blue In Green, — какая разница, кто завязал мне усы на бантик»…
13.03.2002