ПЯТЬ ЭТЮДОВ
С РАССТЕГНУТЫМИ ШТАНАМИ
ИЛИ КАК ВОЛОДЯ УЛЬЯНОВ ЗА БРАТА ОТОМСТИЛ

Прощай казак турецкий воин
мы все печалимся и воем
нам эту смерть не пережить
тут под сосной казак лежит

Д. Хармс. Казачья смерть. 1926

- Новые ценности, - говорил В. И. Ленин, -
выкристаллизовываются медленно,
с борьбой. В области брака и половых
отношений близится революция, созвучная
пролетарской революции.

Книга молодой семьи. 1990

1

В славном городе Евпатория на песке детского пляжа летом всегда лежит очень много детей и их родственников. Они, подставляя равнодушному солнцу разные части тел, принимают ванны и приобретают дивный негритянский загар.

Иногда на горизонте проплывают дельфины, и тогда все как ненормальные бросаются к кромке воды и орут там дурными голосами:

- Ой, мужики, смотри - дельфины!

Какая трогательная любовь к природе!

Но Анаксимандр Сидоров на дельфинов не смотрит. Он выше восторгов мещанской публики, собравшейся здесь с меркантильной целью загореть, надышаться целебным морским воздухом и насмотреться проявлений живой природы. Анаксимандр проводит досуг на лежаке в тени, читает там книгу с умным названием "Бяньвэнь по Лотосовой сутре". Вот кто-нибудь снова обратит внимание на золотые буквы переплета, прочтет по складам, давясь смыслом, и с почтением спросит, боязливо икая:

- А что это за книга такая?

Вот тут Анаксимандр и окинет мещанина (вар.: мещанского ребенка) взглядом, полным безразличия и презрения к мелким людишкам, не способным воспринять высокое знание шибко продвинутых мужей. Анаксимандр процедит сквозь зубы, снова уводя взгляд в строчки:

- Это буддийское сочинение...

Так из, так!

Но все как идиоты скачут по берегу и визжат в восторге от дельфинов и фотографа, приволокшего на своем горбу деревянный остов корабля с пальмой вместо мачты. На пальме сидит попугай ара и внимательно смотрит вокруг черным мудрым глазом. И еще всюду шныряют мелкие дети без трусов, трясут своими младенческими достоинствами.

"Сутра гласит: Ударив в барабаны, я оповестил в четырех сторонах, что стремлюсь к закону. Тому, кто сможет мне объяснить Большую колесницу, я буду до конца жизни служить на посылках..." - читает Анаксимандр в сто тридцать четвертый раз.

2

Душа летела птичкой вверх, и Чупчиков уже почти было устремился за ней, но запутался ногой в рваной простыне и полет не состоялся, и Чупчиков рухнул обратно на ложе, и вызвал в пружинах проникающий в головной мозг скрип.

- Что? А? Что? - высунулась тут же из нагромождений одеяла встрепанная башка с торчащими волосьями. - Чего случилось?! А? - Это сожительница Чупчикова Любка пришла в себя ото сна, каковой потревожило неожиданное пение пружин. - Ты чего, Чупчиков?

Чупчиков хранил задумчивое скорее молчание, ибо не знал, чего он, собственно, а рассказывать Любке о полете мысли было бы по меньшей мере неосторожно, поскольку весь последующий день прошел бы под прицельным огнем ее дальнобойного язычка, и к вечеру Чупчиков, наверное, прибил бы ее стулом - как неделю назад. Поэтому Чупчиков мудро промолчал. Тут явно следует отдать ему должное.

- Ты чего молчишь-то? Болит чего? А? - приблизилась, вытягивая себя из-под одеяла, Любка. Ее глаза внимательно изучали Чупчикова, пытаясь проникнуть в суть пружинного визга.

- Так... - обманно изрек Чупчиков и ощутил выходящую с дыханием вонь изо рта. - Так. Пива что-то захотелось.

- Тьфу ты, пропасть! - в сердцах плюнула Любка и снова исчезла в одеяле. Повертелась немного, утыкая зад в нагретый угол и затихла, засопела.

Чупчиков тоже постепенно заснул.

3

На Невском было беспокойно.

В сторону Московского вокзала сплошным потоком, расталкивая транспорт, двигались толпы кришнаитов, пацифистов и прочих панков. Панки повзводно утирали сопливые носы крахмальными белдыми платками.

- Чего это они? - сипло поинтересовался Леша Гадов, выглядывая из подвального окна столярной мастерской. - Чего это они, Петруха?

Видевший дивный сон про шведские разводные ключи водопроводчик Петруха неистово вздрогнул, растворил очи и принялся их протирать. Тупо помотав башкой для прояснения мыслей, Петруха воздвигнул длинный несообразный трос и, погрузив палец в правую ноздрю, стал совершать там аккуратные вращательные движения.

- Ну, Петруха! - с возмущением обратился к нему Гадов, вытягивая лысую голову из неудобного окна. - Петруха, они там все - того!

- Кого? - протрубил Петруха носовым по причине заткнутости ноздри голосом. Гадов отошел от окна и в возбуждении замахал извилистыми руками, поясняя смысл:

- Это!.. Они все прут куда-то!

Петруха выпростал палец из носа, обтер его о порты и встал. Отодвинув с пути суетливого Гадова, подошел к окну и осторожно просунул в него голову.

- Ну? Ну?! - вопрошал яростно Гадов, тыча каменным рабочим перстом в худую петрухину задницу. - Чего это, а?!

Петруха достал голову из окна и с достоинством отстранил палец Гадова.

- Надо полечиться! - глубокомысленно заключил он, глядя на Гадова расширенными глазами.

4

Мастер Петькин, быть может, стал бы поэтом, если б не сделался мастером. Оно, конечно, и денежнее не в пример: поэт-то стуки корячится, прежде чем из тонн словесной всякой руды выгребет что-нибудь стоящее, да и гребет-то он все кустарным способом, по старинке, без применения технических средств и достижений. Проще говоря, руками гребет поэт эту руду. Спасибо ему, конечно, за это. Молодец он, поэт-то. Кто б за такие деньги греб, если не он? Просто душа отдыхает глядеть на то, как он вкалывает. А то еще - ручки заломит и побежит куда-то, а у самого морда безумная-безумная! Кажется, в стенку ахнется, и - ничего, даже не заметит.

Ну зачем, скажите на милость, мастеру Петькину мордой об углы биться, когда он мастер? Нет, горение определенное в душе он временами испытывал, не без того, но чтоб вот так бегать да руками размахивать? Потому мастер Петькин поэтом не стал. Он стал мастером. Мастер - это хорошо.

Но иногда, залив горение в душе и жар в желудке, Петькин горько сетовал на лютую судьбину, коварно подтолкнувшую его под зад тяжелым копытом, когда он стоял на жизненном перепутье и, ковыряя пальцем в затылке, размышлял, куда же податься: в поэты или в мастера? Поэтом - оно, конечно, тяжело, однако... Вот тут судьба ему и въехала.

Кстати, мысли стать поэтом посещали Петькина с младенчества. Однажды, когда он был маленькими и не был еще мастером, Петькин поведал папе Петькину, что хочет стать поэтом. Папа в ответ слабо икнул. И умер. Именно тогда в голову пока еще не мастеру Петькину закралось сомнение, а не погорячился ли он в своем юношеском выборе? Вот и папа умер. Это не смешно, конечно, это - трагедия. Тут понимать надо.

Да и прораб Мишкин спросил как-то Петькина, отчего тот поэтом не стал. Мастер Петькин ему на все возразил и замахал в воздухе пальцами. Прораб Мишкин понял не до конца и ушел повышать производительность труда на своем участке.

- Ну судьба... - огорченно бормотал Петькин.

5

- Люблю баб, - философически заявил Алик, деловито срезая пробку с бутылки. - Люблю баб, и что грудь у них была - во!

- Ну! Ну! - тут же заинтересованно подвинулся к нему вместе с табуреткой Толик. - Груди - это интересно. Я люблю, чтобы груди.

Отринутая прочь пробка падает на пол. Алик, утерев забрызганные пальцы о поганого цвета штаны, протягивает руку к столу, где стоит полно всякой закуси (килька в томате) и много пустых бутылок. Алик тянется к столу, где притаился их с Толиком стакан; он хочет овладеть стаканом и налить в него вина, но руки не хватает. Алик, однако же, очень упрямый человек. Это ценное в жизни качество перешло ему в наследство от отца, всего добившегося своим трудом и окончившего жизнь в негашеной извести. Пальцы Алика уже скребут по крышке столы, расталкивая пустую тару, от стакана их отделяет самая малость, но тут - какая неудача! - у табуретки подламывается ножка, и Алик с проклятием летит на пол, выронив бутылку. Бутылка тут же, радостно звеня, начинает кататься по драному линолеуму и с удовольствием выплескивает из себя драгоценную жидкость.

- У... сволочь... - констатирует Алик. Толик с ненавистью на него смотрит. Он бы с радостью дал этому гаду в морду и не один раз, но - удерживается: как-никак старые приятели.

- Ну что, - говорит он примирительно. - Давай слизывать...

1990