начало | personal | тексты | фотографии | линки | гостевая книжка

 

REAL LOVE

 

 

Дракон приземлился на поле:
Поздно считать, что ты спишь.
Б. Г.

- 5

А вот еще одна история, тоже по-своему поучительная.

- 4

Жил-был на свете некий молодой человек - ничем особенно не примечательный, среднего роста, не плечистый и даже не крепкий, а скорее субтильный и даже хилый, в холодное время ходивший в кепке, старенькой такой кепке, давно уже перешагнувшей срок годности, но любимой и - что уж там - единственной кепке, с облезлым, утратившим цвет помпончиком и опускающимися такими, знаете ли, полями. Поля молодой человек обыкновенно опускал зимой и оттого уши мерзли не так сильно.

А была как раз зима. То есть не совсем еще была, но - только наступила. Как это бывает обычно в городе на Неве, - а надо вам знать, что наш молодой человек проживал в Петербурге, - с мокрым снегом, переходящим в дождь, с лужами и лужищами, за ночь покрывающимися тонким ледком и ранним утром припорашиваемыми влажным снегом, под которым спешащих на службу трудящихся подстерегает мерзкая холодная водная хлябь. Все это конечно никто не прибирает, и к середине дня растоптанный снежок превращается в нормальную жидкую грязь, подстерегающую буквально повсюду. Ею еще так любят плескать в проходящих проезжающие мерседесы и прочие ауди.

И вот однажды в пятницу Серафим - как, я вам разве не сказал еще, что нашего молодого человека звали Серафим? нет? так вот, говорю: Серафим, так его звали - так вот Серафим, подпираемый спешащими домой массами, вывалился из троллейбуса на остановке недалеко от своей многоэтажки, и, конечно же, угодил в притаившуюся вольготно у поребрика лужу. Холодная вода немедленно устремилась в большую дырку в правом ботинке и это было столь же неожиданно, сколь и неприятно. Серафим замер было, огорченный, но выходящие людские массы не дали ему сполна насладиться всей гаммой ощущений - подняли и вынесли молодого человека из лужи на тротуар. Нет, ну надо же: ведь хотел перепрыгнуть, совсем даже прицелился, ведь первый же у двери стоял - нет, ну надо же!..

- 3

Стоит ли говорить, что в школе Серафима дразнили Серой и даже Сёрой? Да и фамилию мальчик унаследовал под стать имени: Гавкин. Бойкая юношеская фантазия может такого наворотить из подобного сочетания!.. Так что вниманием сверстников Сера не был обижен с детства. Он пытался конечно возражать, но тихо, нерешительно, робко, за что и бывал неоднократно - несильно, но обидно - бит. Семейству Гавкина - а оно состояло из одной только матери - волей судьбы пришлось поколесить по городу, и Серафим на пути к аттестату поменял несколько школ, и в каждой все начиналось с самого начала: Сера, Сёра, Гов... ну дальше вы сами понимаете.

В один прекрасный день Серафиму это смертельно надоело и он стал задумываться. Что моментально выделило анемичного хрупкого юношу с обращенным в себя взглядом из общей сплоченной возрастом массы, выделило - а потом и решительно и бесповоротно отделило. О чем юный Серафим ни капли не жалел. Он поначалу ничего и не заметил - ибо, как было сказано, задумывался, то есть все время читал книжки, самые разные книжки, но лучше чтоб про несбыточное, - а когда вдруг заметил, выяснилось, что его практически перестали дразнить, потому что вокруг образовался прочный вакуум. Серафим только плечами пожал...

Однако с ботинками надобно что-то делать. И чем скорее - тем лучше. Этак можно заболеть чем-нибудь серьезным, а не только привычным с детства насморком. Рано или поздно ведь настанут морозы. Серафим постучал ботинком по асфальту, тщетно пытаясь вытряхнуть воду - куда там! носок совершенно промок! - сокрушенно покрутил головой и, надвинув поглубже видавшую виды верную кепку, двинулся неспешно в сторону дома. Тощая сумка била молодого человека по боку: в сумке помещались бесценные книги, три исписанных неровным почерком блокнота, а также кубинская сигара в алюминиевом футлярчике, которую сегодня в институте - не будем говорить, в каком институте, так ли это важно? совершенно неважно! мало ли у нас в стране институтов? - преподнес Серафиму расположенный к нему коллега. Сигара согревала душу Серафима; вспомнив о сигаре, Серафим воспрял духом и даже забыл про мерзкую лужу и дырявый ботинок - ведь дома у него еще оставалось с треть бутылки трехзвездочного, якобы армянского, коньяку, и наш герой собирался к тому же разориться на лимон, так что вечер обещал быть приятным. Серафим возлагал на вечер большие надежды. Дело в том, что вечерами он переводил старые корейские стихи.

- 2

В узких кругах приближенных к культуре людей говорят, что востоковед - это диагноз. Наверное, так оно и есть. Правильно говорят, то есть. Вы их видели, этих востоковедов? Нет? Так посмотрите как-нибудь. Есть места, где их можно найти, где они скапливаются - какие-то странные и с виду не от мира сего, и речи у них часто путаные, со смыслом неясным, куда-то ускользающим. Востоковед вылупляется из вполне нормального человека постепенно: сначала в процессе обучения, а потом вослед за изучением любимого предмета. Матереет, так сказать. Особенно матереет, если предмет изучения - древность. Ну не может остаться обычным и понятным для окружающих человек, живущий наследием исчезнувших культур или давным-давно ушедших в лучший мир поэтов! Так что все они определенно психи. И вот представьте себе, что наш Серафим - один из таких психов. Представили? Тогда слушайте дальше.

- 1

В подъезде было как всегда темно и смрадно. Эти, знаете ли, многоэтажки в спальных районах - почему там всегда нет света в подъездах и пахнет нестерпимо? Быть может, это просто изначально присущие многоэтажкам свойства, заложенные архитекторами? Серафим долго размышлял над этим важным вопросом, но так и не пришел к окончательному выводу: все время отвлекался на любимую корейскую древность. Да и что такое подъезд? Всего лишь эпизод, короткий промежуток между улицей и квартирой, неизбежное, но малое зло, которое надо терпеть и с которым вполне стоит примириться. Нужно только быстренько, шаря рукой по стеночке, на ощупь подняться к лифту, давануть на изувеченную шаловливыми подростками кнопку вызова, вознестись на свой этаж - а там уже совсем рядом: семь шагов налево и готово. Дом, милый дом.

Двери лифта, дрожа и поскрипывая, разошлись, выпустив Серафима на лестничную клетку. Странно, но сегодня там горела лампочка, и наш герой, прозрев в этом несомненный знак благорасположения судьбы - ведь свое он уже получил, попав в лужу, - приободрился и, обнадеженный, ступил на загаженный бетонный пол, нашаривая в кармане куртки ключи.

- Мяу, - услышал наш герой и шаг его автоматически замедлился.

0

Кошки.

Кошки любят подъезды. Подъезды и помойки. Потому что в подъездах бывают мусоропроводы, а в них, как и в помойках, попадаются разные элементы еды, которые живущим в полной независимости кошкам вполне подходят для поддержания их нехитрой кошачьей жизнедеятельности.

Серафим относился к кошкам с настороженностью. Не потому, что кошки его чем-то не устраивали как разновидность мелких хвостатых хищников, но оттого, что в диком, недомашнем состоянии они запросто могут сожрать малых мира сего, - например, всяких мышей, крыс, а также птичек. Нет-нет, прошу понять меня правильно: не надо думать, что Серафим не мог смириться с фактом, что бывают такие, кто жрет всех маленьких. Гуманистом или даже пацифистом Серафима тоже назвать было нельзя никак - нет, просто наш герой старался соприкасаться с окружающей действительностью как можно реже, только разве в самых необходимых случаях. Неудивительно, что у Серафима не было своего мнения по подавляющему большинству вопросов, волнующих окружающих, - вроде выборов в Думу, маленьких пенсий, любовников Аллы Пугачевой и тому подобных судьбоносных тем для оживленного обсуждения. Истребление китов и бедственное положение чернокожего населения центральной Африки также волновало Серафима весьма мало. Но несмотря на все это, наш герой был человеком добрым и даже, быть может, покормил бы какую-нибудь бездомную кошечку, если бы у него оказалось чем ее покормить, но...

Но! Серафим держал дома парочку сирийских хомяков, Болека и Лёлика, - и Болек был ярко выраженным самцом, а Лёлик же как раз наоборот. Кошки же, как известно, не брезгуют хомяками, а изнеженные сладкой жизнью хомяки даже и представить себе не могут, насколько они лакомы. И легко становятся жертвами. Тут уж ничего не поделаешь, таковы законы суровой, но мудрой природы: расслабился - и тебя съели. Несправедливо конечно, горько и обидно. С другой стороны - не зевай. Шустрее бегай, а не щелкай хлебалом от восхищения: what a wonderful world открылся кругом!

Но кошки были где-то там, ближе к помойке, а хомяки - вот они, в квадратной стеклянной банке. Сытые и довольные. Опять деловито совокупляются.

Так что кошек Серафим не одобрял.

1

- Мяу, - сказала кошка и выступила из темноты пролета.

Кошка, на удивление, оказалась не облезлой, тощей и убогой, но - крупной, вполне ухоженной, упитанной, ярко-рыжей с черным изящным пятном между ушей, с круглой рассудительной мордой, украшенной пышными усами. Явно не с помойки. Ее расширившиеся в свете лампочки зрачки смотрели на Серафима уверенно.

И что же наш герой сказал в ответ?

Кто другой завел бы, наверное, с кошкой какой-нибудь содержательный диалог, спросил - а не потерялась ли ты? ух какая ты домашняя! бедненькая, а где же твои хозяева? кушать хочешь? замерзла? кис-кис-кис, у-тю-тю. О нет! Эти штучки с Серафимом не пройдут: кошка, увидев, что ее заметили и оценили, мгновенно примется за свои штучки - начнет вертеть хвостом, выгибать спину крутым мостиком, тянуть расслабляюще-жалобно "мяу-мяу", потом попросит пожрать, потом просочится в квартиру, а утром выяснится, что куда-то без следа пропали как Болек, так и Лёлик. Нет уж.

- Извините, сударыня, - сказал Серафим мягко, но решительно и для убедительности развел руками. - Попробуйте другой этаж. - И повернувшись к кошке спиной, направился к двери свой квартиры.

Ключ привычно звякнул, два раза скрежетнул замок, Серафим приоткрыл дверь - осторожно, слегка, чуть-чуть - и оглянулся: однажды вот так к нему вломился какой-то облезлый кот, ветеран крыш и помоек. Проскользнул между серафимовых ног, пулей влетел в коридор и скрылся в комнате. Серафим полчаса с помощью швабры выкуривал наглого захватчика из квартиры. Хомяки пострадать не успели.

Нет, все в порядке: рыжая кошка по-прежнему сидела на площадке, шагу даже вослед не сделала, лишь голову повернула, смотрит. Ну и умница, подумал, не с пуская глаз с кошки, наш герой и осторожно, задом, вступил в квартиру.

2

- Кто там?

Вполне естественный вопрос, когда в шесть часа утра вас будит звонок в дверь. Некоторые, правда, предпочитают вообще ничего не спрашивать - просто не открывают: никого нет дома, да вы что, люди, обалдели! посмотрите, который час! - но Серафим вскочил и, завернувшись в одеяло, дошлепал до двери. Идиотизм, конечно, но наш герой был вежливый молодой человек.

За дверью молчали.

- Ну кто там? - укоризненно повторил Серафим. Сами посудите: такой прекрасный вечер, коньяк, сигара, стихи великого корейского поэта Чхе Чхивона, свежевылупившийся перевод, неплохой перевод, да что там, хороший перевод! только-только заснул - и на тебе. Ну не свинство ли?

Впрочем, в мире, как его знал Серафим, свинства было полно - и даже больше: дырка в ботинке, старая, лоснящаяся от возраста кепка, вполне убогая квартира со отжившей свое мебелью, ничего не позволяющая нищенская зарплата, все более редкие и все менее денежные переводы каких-то идиотских технических текстов. ...Двадцать девять лет и одинокая бесперспективная жизнь, скрашиваемая лишь любимым делом, нужным Серафиму да еще, быть может, трем-четырем таким же безумцам...

Еще, правда, была Ната.

3

Вообще-то ее звали Наташей, но девушка откликалась только на Нату. Она завелась в квартире Серафима несколько лет назад и все это время необременительно присутствовала в его жизни, то появляясь, то исчезая. Обоих это устраивало.

Девушка Ната - ничем особенным не выдающаяся, обыкновенная такая и внешне и внутренне девушка, с в меру длинными ногами, блондинка, с косой по пояс и густо покрытая веснушками - служила в дешевой государственной конторе, занимающейся ремонтом квартир и всяких прочих жилых помещений; Ната специализировалась по так называемому ремонту косметическому. Он-то и свел нашего героя и девушку с веснушками: внезапно разбогатевший после перевода на корейский многостраничной документации по монтажу хитрой насосной станции, Серафим решил украсить свою жизнь путем приведения в порядок пятиметровой кухни; такой расход оказался ему тогда по карману. В сущности ремонт этот ничего в судьбе кухни и нашего героя не изменил, а лишь вытянул из Серафима вовсе не лишние деньги, но в ту пору подобный решительный поступок показался молодому человеку ярким проявлением независимости и даже индивидуальности. А о том, что уже сделано, Серафим привычки сожалеть не имел. Трудно не порадоваться такой глубокой житейской мудрости.

Короче... Да, вы угадали верно. Ремонтная контора отрядила для побелки и покраски ту самую Нату. Вежливый Серафим поил ее чаем и кормил бутербродами с "докторской" колбасой, а через день Ната заметила в его руках газету на корейском языке. Юная труженица кисти конечно же не могла знать, что востоковед - это диагноз, но инстинктивно что-то, видимо, почувствовала, а возможно сочла такое явное проявление ненормальности перспективным - например, в материальном отношении. Кто ее знает, эту Нату. Так или иначе, но любопытная и очарованная встречей с доселе неведомым девушка буквально тем же вечером легко и непринужденно соблазнила бесхитростного и в сущности крайне одинокого Серафима прямо на кухонном столе, меж кистей и мастерка, на газете, у большой банки голубой краски, в каковой цвет наш герой возжелал покрасить оконные переплеты.

С тех пор Ната прижилась у Серафима. Довольно быстро безошибочным женским чутьем все про него поняв, она окрестила нашего героя недотепой и взяла над ним своеобразное шефство: ни одного мгновения не помышляя связать свою жизнь с Серафимом, поддерживала нехитрое его холостяцкое хозяйство, то есть закупала всякие крупы и прочие макароны, объяснила недотепе, где расположена ближайшая прачечная, а иногда даже что-то готовила - например, Нате хорошо удавался борщ. Потом исчезала на неопределенное время - девушка вела бурную, насыщенную жизнь, отголоски которой изредка доносились до Серафима. Серафим не был навязчив, но погружен в себя и в то же время мягок, телесно нежен и по-своему надежен; у Серафима, несмотря на юные годы, хватало ума, чтобы понимать, что у каждого человека свой мир в голове, и - жизненной холодности, чтобы с этим смиряться, и Ната всегда возвращалась в его квартиру. Одна из ее зубных щеток постоянно торчала в стаканчике в ванной…

Но так рано Ната никогда не приходила. Ната вообще была очень осторожная девушка.

Немного еще постояв у двери и послушав тишину лестницы, Серафим пожал плечами и пошел досыпать.

Больше в эту ночь нашего героя никто не тревожил.

4

В субботу Серафим проснулся поздно. Даже по своим меркам. Обычно-то вставал он не раньше одиннадцати - это было единственное преимущество, которое наш герой сохранил, служа в своем институте: никто из начальства, ввиду скудости выплачиваемого содержания, давно не требовал непременного присутствия на работе; многие коллеги нашего героя на работу ходить почти перестали и зарабатывали деньги различными доступными способами, получая тем самым благостную возможность покупать сигары; непутевый же недотепа Серафим упорно ходил на службу каждый день. Ведь в институте была богатая библиотека, в том числе крайне необходимые словари и справочники, в которых озабоченный корейской древностью молодой ученый мог копаться совершенно самозабвенно, забыв про время: на хлеб, неизбежные сосиски и "беломор" Серафиму денег хватало. Кроме того иногда в институте собирались такие же, как он, одержимые, и с ними можно было поговорить на всякие интересные темы, от которых у любого обычного человека аппетит пропал бы на месяц.

Так вот, в эту субботу Серафим продрал глаза, когда стрелки старенького будильника показывали без семи минут час дня.

Опа, подумал наш герой, опа. Нет, он не проспал конечно - что можно проспать в субботу? тем более любителю Чхе Чхивона? - однако же Ната посещала его обычно (так сложилось уже давно) по уик-эндам, а в холодильнике после вчерашнего пиршества духа царила суровая пустота, да и с хлебушком дело обстояло плоховато, не говоря уже о папиросах. Ната была девушка неприхотливая, но все же никогда не приходила в дом с пустыми руками; однако и Серафим был джентльмен - сегодня он планировал побаловать подругу пельменями. Хорошими пельменями, которые сперва отварит, а потом поджарит и подаст со сметаной. Да, вот еще - сметаны надо купить. Еще неплохо бы натолкнуться у универсама на бабку с укропом...

Заперев дверь и сунув в щель записку "скоро приду", Серафим, насвистывая известный шлягер "мне бы, мне бы, мне бы в небо", ткнул пальцем в кнопку вызова лифта - и спиной почувствовал, что он на лестничной клетке не один.

Обернулся.

На фоне широкого окна, вольготно пропускавшего обильный свет непривычно яркого для питерской зимы дня, виднелся невысокий тонкий силуэт.

Близорукий Серафим - очки наш герой надевал только при необходимости, ибо имел неосторожную привычку ронять их с носа наземь и вдребезги, - перестал свистеть и пригляделся.

Девушка - в сереньком пальто и простой вязаной шапочке, ниже его на полголовы - стоит, глядя в окно и засунув руки глубоко в карманы.

- Ната? - Серафим прищурился.

Стоявшая обернулась - это определенно была не Ната: выбивающиеся из-под шапочки короткие черные волосы, громадные черные же глаза, болезненно худое лицо, какое-то заострившееся что ли, тонкие губы, при взгляде на нашего героя уже складывающиеся в вопросительную полуулыбку... Черноволосый воробей.

- Извините, - сконфузился Серафим. - Обознался...

Так ничего и не сказавшая девушка, слегка пожала плечами: бывает. И улыбнувшись, вновь отвернулась к окну.

Заскрежетал дверями наконец прибывший лифт.

Всю дорогу до универсама и обратно Серафим возвращался мыслями к этой девушке: странно, но было в ее лице и в улыбке нечто удивительно притягательное, располагающее, нечто такое, отчего хотелось подойти, встать рядом и смотреть за окно - просто так, молча... Казалось, Серафим знает ее давным-давно, словно девушка - гостья из давно забытого прошлого, сладостно приятного и почему-то запретного... Обязательно подойду к ней на обратном пути, твердо решил Серафим, задумчиво укладывая покупки в полиэтиленовый пакет.

Но и бабка с укропом не встретилась, и девушки на площадке уже не оказалось.

5

- У тебя бывает вот так, чтобы никогда не видел прежде человека, а чувствуешь, будто знал его всю жизнь? - задумчиво спросил Серафим у уютно умостившейся на его небогатырской груди Наты.

Ната перестала водить пальцем по его руке и подняла голову, заглянула в глаза.

- Не-а...

- Очень странно, очень... - Серафим осторожно прикоснулся к ее волосам, стал пропускать пряди между пальцами. Натины волосы всегда восхищали его - и в виде косы, и распущенные; пожалуй, распущенные больше. Этакое шелковистое богатство. - Такое странное чувство...

- Расскажи мне.

- Да... нечего особенно рассказывать...

- Ну колись, колись! - Ната схватила его за кончик носа, а нос у Серафима был длинный. - Колись, недотепа!

- Ну... не знаю... - Внезапно наш герой почувствовал, что не хочет, ни за что не хочет рассказывать Нате про ту девушку; он даже удивился: почему вдруг? но нежелание оказалось сильнее. - Да ладно, забудь.

- Ну и пожалуйста, - притворно надула губки Ната. - Ну и как хочешь. Вредный недотепа.

- Сколько раз просил: не называй меня так! - неожиданно для себя рассердился Серафим, даже голос повысил, почти закричал. - Может, я и недотепа, но мне неприятно, когда так говорят!..

Ната отодвинулась, глаза ее удивленно округлились. Хмыкнула пренебрежительно.

- И нечего кричать... - Отвернулась, закуталась в одеяло. - Давай спать, поздно уже. Мне завтра рано вставать: обещала навестить маму. - Голос ее стал откровенно холоден: обиделась. Ну и пусть.

Серафим выключил свет и некоторое время молча лежал в темноте, пялясь в потолок и слушая ровное дыхание Наты.

6

В воскресенье Серафим ничего полезного не делал: отчего-то не хотелось. Было как-то тревожно. Автоматически задал корм хомякам, мелькнула мысль, что пора почистить их банку, - перенес на завтра. Полистал свои записи - отбросил. Взялся за переводы - отложил. Три раза спускался к почтовому ящику за газетами, один раз нарочито медленно прошел всю лестницу пешком - вверх и вниз. Залег на диван и принялся читать сто раз читанную книжку - помогло: увлекся, хотя и хорошо знал заранее, что будет на следующей странице.

День прошел впустую.

Ночью опять звонили в дверь. И опять - никого.

7

В понедельник в троллейбусе Серафиму показалось, что он увидел ту самую девушку. Протолкался поближе: не она. Вот черт.

Кто вы такая, откуда вы?..

Рано утром снова позвонили в дверь.

8

Во вторник вечером Серафим предпринял поход по всем десяти подъездам: в каждом дошел по лестнице до последнего, девятого этажа. Подавляя усиливающееся внутреннее беспокойство, все время курил папиросы и перевыполнил трехдневную норму за один вечер. Во рту стало погано от плохого табака. Дома весь вечер не находил себе места. Так и не почистил у хомяков, зато все время выглядывал на лестничную площадку. Ночью спал плохо - мерещились посторонние звуки. В дверь не звонили ни разу, зато в четыре утра ожил телефон, но на "алло! алло!" никто не отозвался, а только дышали легко-легко где-то там, на другом конце провода.

9

В среду в институте, рассеянно беседуя в курилке с одним из коллег о возвышенном, Серафим неожиданно поймал себя на отчетливой мысли, что с ним - явно что-то не то. Он попытался посмотреть на себя со стороны и - будто некая пелена спала с глаз: исчезло необъяснимое беспокойство, ушла суетливость; наш герой словно очнулся. Поблагодарив изумленного коллегу - тот даже спросил: за что? но Серафим лишь радостно улыбнулся в ответ, - кинулся в кабинет, к словарям, которые не тревожил уже третий день, зарылся в них, ушел в любимую корейскую древность, по щепоточке выцарапывая из стихотворного текста удивительные тайны, расшифровывая иероглиф за иероглифом сложные ассоциативные ряды, которые когда-то были легки и понятны образованному корейцу, а ныне доступны лишь тому, кто готов к долгой кропотливой работе, кто стоек в намерении читать и понимать, искать и находить.

Это был прекрасный день: на город упал легкий мороз, лужи и слякоть изменили свое качество - замерзли, светило солнышко и дали зарплату. Из института Серафим позвонил Нате и извинился, а потом - вышел на набережную и, насвистывая, направился неторопливо мимо Эрмитажа к троллейбусной остановке. Нева несла мимо свои черные воды, и ярко блестел шпиль Петропавловки. Хотелось, чтобы спела что-нибудь этакое птаха небесная, но для птиц был не сезон. Ну и ладно. И без птиц славно.

Серафим вышел у универсама и закупил там сосиски - две пачки сосисок в вакуумной упаковке, на которой значилось, что сосиски - куриные. Врут, конечно, но пусть будут куриные. Да. Потом, поколебавшись, разорился на бутылку коньяку - все того же, якобы армянского, о трех звездах, к нему большой лимон и... гулять так гулять! взял пачку "Капитана Блэка".

Улыбаясь собственной расточительности, Серафим, едва выйдя на улицу, вытряс сигарету-сигару из пачки и закурил с наслаждением. Вот что должен курить такой человек, как он, - а не проклятый "беломор". Что только не пихают в эти папиросы, но табак - никогда. Дурят нашего брата, ой, дурят...

Лифт принял нашего героя в свои сумрачные объятия и вознес на шестой этаж. Серафим, все также жизнерадостно насвистывая, вышел - лампочка горела и сегодня - поднял взгляд... и уронил пакет с покупками. Коньяк разбился.

У окна стояла она.

10

- Как вас зовут? - робко, тихо спросил Серафим.

- Софья. Соня.

Они сидели в кухне - краски былого ремонта давно притупились, хотя кухня до сих пор оставалась самым приличным и даже где-то самым гармоничным местом в Серафимовой однокомнатной квартире; здесь было не так много случайных вещей и целые три табуретки. Две из них и занимали хозяин и его гостья - за небольшим столом, друг напротив друга. На столе стояла старая лампа с синим матерчатым абажуром, и горела именно она, а не верхний свет, - когда наш герой потянулся к выключателю, девушка тихим жестом остановила его и, шагнув в темноту, безошибочно нашла, как зажечь лампу.

- Софья... Соня... - Серафим пробовал имена на вкус: нравилось. - А я - Серафим.

Софья и Серафим.

- Очень приятно, - легко улыбнулась гостья; лампа ярко освещала ее тонкие руки, покойно лежавшие на обшарпанной крышке стола, оставляя лицо в таинственном полумраке. Ухоженные, длинные ногти, покрытые едва заметным лаком. - Хорошее имя. Вы позволите? - Она достала пачку длинных, тонюсеньких сигареток. Серафим таких и не видел ни разу.

- Да-да, конечно! - Наш герой придвинул к ней пепельницу - обрезанную до середины банку из-под пива "Золотая бочка", и внутренне порадовался, что купил "Капитан Блэк". Каков бы он был сейчас - с "беломором" в зубах! К чести нашего героя надо сказать, что раньше такие мелочи его совершенно не занимали.

- Там, на лестнице... Вы извините, я вас испугала, - медленно выпуская дым, произнесла Софья. - Коньяк, наверное, все попортил?

- Ах да!.. - Серафим бросился в прихожую, приволок в кухню несчастный, сочащийся коньяком пакет. Положил в раковину. Отчего-то бутылки, которую наш герой пил бы с полмесяца, было совершенно не жалко. - Нет-нет, что вы... Тут сосиски, они в упаковке... И лимон... Хотите сосисок? - В надежде спросил Серафим: вид еды напомнил, что сегодня он только завтракал. Да и псевдоконьячный дух разжигал аппетит.

- Да, если можно, - снова улыбнулась гостья. - С удовольствием. И раз уж вы из-за меня лишились коньяку... - Она в свою очередь скользнула в прихожую, где на вешалке осталось ее пальтишко, и вернулась с поллитровой фляжкой в руке. - Вот, примите, прошу вас... - Поставила на стол.

- "Хеннеси", - прочитал любознательный Серафим. - А что это?

- Это тоже коньяк. - Голос у Софьи был хрипловатый, но мягкий, приятно вкрадчивый. Обволакивающий такой голос. - Хороший. Настоящий.

- Мне, право, очень неудобно... - спохватился наш герой, вытирая полотенцем руки.

- Пустяки! - отмахнулась Софья. - Давайте не будем об этом. Так что сосиски?

Серафим засуетился: метнулся к плите, потом выхватил из шкафа ковшик, зубами разодрал упаковку, вывалил в ковшик всю пачку, залил водой, чиркнул спичкой...

- А это кто у нас?

Серафим обернулся: в свете лампы по узенькой ладошке Софьи, принюхиваясь и поблескивая глазенками, медленно и осторожно передвигался хомяк Болек. Лёлик стояла на задних лапах в банке на подоконнике - упершись передними в стекло, хомячиха задирала голову, пытаясь определить, куда делся приятель: а вдруг там лучше, чем здесь? кайфовее и вообще нажористей?

- Ну... это хомяк такой... - Улыбнулся наш герой. - Тут у меня их двое... Парочка.

- Какая прелесть! - Софья наклонилась к хомяку. Болек зашевелил усатым носом в ее сторону и фыркнул. Настороженно попятился. - Смешной!

- Любите животных?

- Да. Да! - Софья быстро глянула на него, потом ловко спровадила пытающегося вырваться взволнованного Болека обратно в банку. - Иди, иди домой, тебя уж заждались... - Проследила за воссоединившимися грызунами. - Настоящая любовь...

11

Любовь.

Такое слово.

Серафиму казалось - он знает, что такое любовь. В его недолгой и не очень интересной жизни случались такие периоды, которые он называл любовью.

В первый раз светлое, высокое чувство настигло его в детском саду: наш герой безоглядно полюбил девочку Аллу - обладательницу черных как смоль косичек, украшенных громадными бантами. Она была такая красивая, такая красивая, что у юного Серафима аж дух захватывало, когда она оказывалась рядом; впрочем, в Аллу были влюблены все мальчишки поголовно. Но Алла не замечала нашего героя, и он страдал молча, наблюдая, как предмет обожания весело катается с горки с розовощеким Вовкой и играет в камешки с длинным Сережкой. Любовь прошла в тот единственный раз, когда Алла обратила на Серу внимание, - пожирательница сердец возглавила дразнильную кампанию, направленную против густых соплей, как назло весь тот день текших из несчастного Сериного носа; мальчик же, стремясь мечтами к прекрасному, совершенно не придавал этому значения. Ну текут и текут. Такова природа соплей, что они текут. Как сказал поэт, сопли стекают - вниз. Можно их вытереть рукавом, а можно и вообще слизнуть. Вот! Это-то "слизнуть" и подвело Серу, первый раз превратило в Сёру и поставило жирный крест на его любви. Зато, в единый миг излечившись от детской страсти к Алле, юный Серафим получил существенное преимущество перед бывшими соперниками: они-то сохли от чувств и всячески изощрялись перед владычицей чарующих бантов, а он - а он теперь был совершенно свободен и из глубины детской души смотрел на Вовку, Сережку, Марата, Лешку и так далее с ехидной насмешкой. Дурачки малолетние.

Годы шли, Сера взрослел, переходил из класса в класс, из школы в школу и периодически бывал пронзен равнодушными стрелами жирного розовощекого пацана с крылышками и идиотической улыбкой на круглой от переедания мордашке. Замкнутый и робкий, наш герой ни разу не открывался предметам своих воздыханий; лишь в седьмом классе решился написать письмо однокласснице, сидевшей через три парты впереди от него. Это была замечательная девочка по имени Света - Света занималась волейболом и, хотя звезд с неба совершенно не хватала, у нее была прекрасная, по Сериным представлениям, фигура, будировавшая его распускающееся либидо. Серафиму было все равно, что Света выше его на целую голову; что она одержала ряд побед во всяких спартакиадах, а он сам при этом совершенно неспортивен и имеет по физкультуре притянутую милосердным физруком за уши тройку; что за Светой уверенно ухаживает Валера, признанный красавец и силач, курящий в туалете овальные сигареты "Стрела", славный еще и тем, что его брата посадили за злостное хулиганство... Ни на что особенно не надеявшийся молодой фаталист Серафим пошел своим путем. На вырванном из тетради по математике листке в клеточку он, то и дело косясь на Светин затылок, написал о том, как задорно орут воробьи за окном - а была весна, время котов и влюбленных - и как прекрасен мир, написал коротко, но образно, а в конце вместо подписи поставил "vale".

Прошло несколько дней и Серафим весь извелся и даже получил пару по литературе, чего раньше с ним никогда не случалось: ждал, когда же неторопливая почта донесет наконец до Светы конверт без обратного адреса. И вот однажды понял - письмо доставлено: Света весь день была задумчива, внимательно, но осторожно огладывала класс - явно прикидывала, кто автор. Несколько раз ее взор мельком задерживался на Сере, а однажды - даже надолго задержался. Возликовав в душе, наш герой тут же накатал следующее письмо, осторожными намеками давая понять, что видел, как Света вертела головой, что таки да, она права: автор письма где-то рядом. И пошло, и поехало. Через некоторое время Света смотрела уже именно на Серу, смотрела внимательно, оценивающе, а он, не подтверждая прямо, намекнул, что таки да, это он, он, Серафим Гавкин. И произошло чудо: Света ответила. Она написала ему - ровные, правильные буквы на красивом листке с кокетливым букетиком розочек в верхнем левом углу - письмо было неумелое, пустое, с ошибками, но разве все это имело значение! Серафим был счастлив. Целых полтора года они со Светой хранили их общую тайну, а письма становились все более и более пространными; они беседовали обо всем - о том, что происходит в школе, о планах на после школы, о мечтах, о подарках, о друзьях... но ни разу не сказали друг другу ни полслова. Ну, быть может, один раз: привет, сказала Света, увидев Серафима на школьном крыльце в первый день после летних каникул; наш герой что-то смущенно буркнул, густо покраснел и поспешил проскользнуть мимо. Они переписывались еще полгода - уже после того, как Серафим переехал в другой район и перевелся в другую школу. А потом как-то само собой все угасло... Прошла любовь.

Невинность старомодный Серафим потерял только в университете. Получилось это как-то глупо и не по-настоящему, то есть без любви. Несколько вполне современных и раскованных в поисках настоящих развлечений девушек, обратив внимание на сторонящегося всех третьекурсника, у которого по всем предметам, кроме физкультуры, были пятерки, поспорили - разумеется, на бутылку шампанского - какая из них первой закрутит любовь с будущим гением корейской филологии. Серафим впервые оказался в центре повышенного внимания слабого пола и поначалу просто ошалел: девушки сами заговаривали с ним и всюду сопровождали, если не сказать преследовали. Короче... Выиграла пари девушка с именем Нинелла - странное такое имя, к которому наш герой относился со сдержанной иронией, но ирония совершенно не помогла ему, когда однажды в аудитории, где они остались вдвоем, Нинелла вдруг замолчала, пристально глядя Серафиму в глаза, а потом томно вздохнула и страстно впилась в его губы. Растрепанный юноша по ее приказу сбегал к двери и вставил в ручку стул, а когда обернулся...

Нет, какая же это любовь? Насмешка одна. Потому что Серафим-то, как человек высоких моральных принципов и устремлений, вознамерился потом жениться - а как же иначе? - но был поднят на смех, а еще через некоторое время узнал, что просто стал предметом спора. Обидно, конечно. Даже противно. Но долго еще по ночам видел наш герой во сне длинные загорелые ноги Нинеллы, ее маленькую крепкую грудь, и сердце сладостно сжималось от воспоминаний о тех первых, нежданно прекрасных ощущениях...

И потом еще было. Было. У кого не было?

Но вот ныне...

12

- Приветик, дорогой, это я! Скорее возьми вот этот пакет и положи в морозилку...

- Ната...

- ...я в магазинчике у метро купила замечательную горбушу, смотри, какая здоровая! давно хотела! сегодня пусть еще померзнет, а завтра...

- Ната.

- ...а завтра с утра надо рыбку достать и к вечеру я ее зажарю с луком. Лучок-то у тебя есть, а? Ну что ты застыл в дверях, Фимочка? Давай, давай скорее, капает уже...

- Ната!

- ...положи горбушу в холодильник... Ой. Что-то случилось?

- Ната. Знаешь... Ты лучше иди.

- Что?.. Но, Фима, ведь сегодня же суббота... В чем дело? Что произошло? А? Пойдем на кухню и ты мне все рас...

- Нет, Ната. Не пойдем. И рассказывать нечего. Извини. Ты иди, пожалуйста, и... И не приходи больше. Вообще.

- Но, Фима...

13

Нашего героя легко осудить. Ну в самом деле: вот так взять и выставить с порога - ничего не объясняя, практически вытолкать за дверь девушку, которую знаешь уже сколько лет, с которой все это время регулярно делил и кров и постель, которой поверял свои мысли и даже переводы Чхе Чхивона; она, правда, не умела их оценить - так что с того? Судьба творца всегда полна незримых простому глазу трудовых битв, а большие и малые ежедневные победы и находки - становятся, как правило, достоянием в той или иной степени благодарных потомков лишь тогда, когда сам творец уже оставил не интересовавшихся его судьбой современников, переселившись в мир зыбких духовных сущностей. Так устроена жизнь, и хотя временами Серафиму бывало горько от сознания того, что плоды своих ночных бдений в напечатанном виде он увидит очень и очень нескоро (если вообще когда-то увидит), он не умел сожалеть долго и был достаточно рассудочен и увлечен, чтобы всерьез расстраиваться из-за подобных мелочей. Нет, наш герой не сердился на Нату, которая частенько засыпала под звуки его голоса, когда он читал особенно удачно переведенные строки. Он понимал. И поэтому, как мне кажется, заслуживают понимания и его поступки - хотя бы этот.

Ибо ничего подобного Софье в его жизни никогда не случалось. То, что началось в вечер среды и продолжалось почти непрерывно вплоть до того момента, как в субботу днем в дверь позвонила Ната, наш герой не мог бы описать доступными ему словами. Любые слова показались бы ему ложными и неверными - коли его попросили бы рассказать, а Серафим набрался бы отчаяния решиться на это.

Волшебство.

Вот единственное слово, которое вертелось в голове у Серафима с тех пор, как они с Софьей допили весь коньяк, умяв под него пачку сосисок и лимон, а потом...

Серафим никогда так много не пил за один раз. "Потом" наш герой помнил неотчетливо. Они оказались в кровати - кто разложил старый польский диван, Серафим не помнил, но в его сознании отчетливо стоял дивный аромат, которым наполнилась комната, - кажется, Софья зажгла какие-то благовония - и неописуемо прекрасный, исчезающий и вновь возвращающийся неуловимый запах ее кожи и волос, ее громадные глаза, в которых наш герой тонул, тонул, тонул непрерывно, не замечая дня и ночи, не отвечая на телефонные звонки и забыв думать о чем-то другом.

Волшебство.

Софья оказалась удивительно нежной, непостижимо угадывающей малейшие желания нашего героя и тут же с готовностью исполнявшей их. За несколько дней Серафим узнал о любви столько, сколько многие не узнают при всем старании за целую жизнь. За плотно задернутыми шторами рассветы сменялись закатами, и иногда пробудившемуся от сладкой дремы Серафиму казалось, будто прошла вечность.

Он приподнимался на локте и глядел с обожанием на растрепанную черноволосую головку на соседней подушке - посланная ему провидением возлюбленная еле слышно дышала во сне, иногда порывисто вздыхая; он осторожно, чтобы не разбудить, поправлял пальцем короткие черные волосы, покрывал ее щеки и губы невесомыми паутинками поцелуев... Небывалое, бешеное счастье владело Серафимом - мог ли он думать еще и о Нате, девушке хорошей и по-своему верной, которая однако никогда не проявляла своих чувств так самоотверженно и полно? Серафим и не требовал от Наты ничего подобного, да вообще ничего не требовал - ибо каждый человек может дать другому только то, что готов дать. Да, для своего возраста наш герой рассуждал необыкновенно мудро.

14

Прошло полторы недели.

15

Ната неожиданно появилась на пути у Серафима, когда он, щурясь в свете яркого солнца и ежась от несильного, но вполне ощутимого морозца, брел по обледеневшему тротуару к универсаму: в доме в очередной раз кончились продукты и коньяк, и хотя Софья ела на удивление мало, одной любовью все же сыт не будешь. Наш герой оттягивал выход на улицу до последнего - по совести надо было бы затариться всякими там сосисками и пельменями еще вчера, но вчера Серафима охватила какая-то непонятная слабость, граничащая со сладкой истомой, и Софья - Сонечка - целый день упорно за ним ухаживала, не позволяя подниматься на ноги, и даже хомяков почистила. Очень нежно ухаживала, Серафим не смог устоять - и не раз... Слабость и сегодня не пропала: ноги неприятно подрагивали и на лбу, несмотря на холод, выступила легкая испарина. Наш герой улыбнулся: истощение от страсти. Слишком много это, гм, н-да.

- Фима...

Серафим остановился. В душе медленно поднималось раздражение. Дома ждала Соня.

- Фима... - Глаза Наты округлились. - Фима, что с тобой случилось?!

- А что? - равнодушно спросил наш герой, примериваясь, как бы сподручнее обойти бывшую подругу, не затратив на это слишком много усилий.

- Да на тебе же лица нет! Ты же бледный как... как... как снег! - Ната схватила Серафима за рукав, встряхнула. - Что происходит, Фимочка? Что происходит, Фимочка? Я тебя поначалу и не узнала. Потом вижу, кепка, вроде, знакомая... Ты не заболел?

- Все в порядке, Ната, - Серафим сделал шаг в сторону, пытаясь продолжить путь к сосискам, но девушка снова заступила дорогу.

- Нет, не в порядке! - Ната шмыгнула носом. - Я же вижу, что не в порядке, я тебя сколько уже знаю. Ты болен чем-то, Фима.

- Это любовь, конечно, любовь, я знаю точно - любовь... - с легким раздражениме негромко пропел себе под нос Серафим. - Дай пройти, Ната.

Ната долго смотрела Серафиму вслед.

16

"Надо же. Действительно: какой-то я бледный. Даже очень бледный, - с удивлением думал Серафим, разглядывая себя в обшарпанное зеркало, украшавшее стену в ванной. - Вот что оказывается делает с человеком... настоящая любовь". - Усмехнулся довольно и провел ладонью по трехдневной щетине.

Сзади неслышно появилась Соня, обняла, положила голову на плечо. В зеркале отразились их лица - совсем рядом, и Серафиму вдруг показалось, что хотя девушка с самого начала была бледная, он - еще бледнее.

- Слушай... Ты не думаешь...

- Что?

- Что я какой-то уж очень бледный? А?

Соня невесомо прошлась губами по его шее, глядя исподтишка в зеркало; Серафим почувствовал прилив ставшего привычным за эти дни тепла: хотелось схватить ее на руки, отнести в кровать - кровать теперь не застилалась сутками - и ласкать, ласкать, ласкать... Так он и сделал.

0

Еще через неделю Серафим собрался в институт. Нет, не к словарям и справочникам - о них наш герой и думать забыл - а за авансом. Ибо не мог же он жить на иждивении любимой, хотя деньги в карманах ее пальто водились в достаточном количестве. А словари... С появлением Сони надобность в словарях таинственным образом отпала: черноволосый воробей, поселившийся в его квартире, обладал удивительным свойством чувствовать древнекорейский текст и каждый день мягко, ненавязчиво возвращал нашего героя к любимому делу. Только теперь они переводили вместе: Серафим с книгой и блокнотом, а Соня рядом, заглядывая ему через плечо и слушая объяснения - порой путаные - уловленного смысла. Нет, по-корейски девушка не знала, но ее интерпретации обычно оказывались удивительно верными; Серафим, не новичок в кореистике, чувствовал - да, да, так и есть! а проверку по справочникам и словарю рифм можно отложить и на потом. Наш герой был уверен, что не ошибся. Не ошибся... Не ошиблась. Соня. Соня не ошиблась. Соня, Сонечка...

Это было слишком упоительно, чтобы думать о чем-то другом.

У дверей бухгалтерии Серафима перехватил коллега - наш герой выходил, укладывая в нагрудный карман рубашки скудную стопочку денег, когда из-за угла величественно появился китаист Илья, толстый, высокий и в очках; с Серафимом они были почти одного возраста, да и занимался Илья той же древностью, хотя и китайской: не поэзией, а разными даосскими текстами да простонародной разной магией. Свой был человек, хотя и подрабатывал переводчиком на туристических группах.

- Слушай, старичок, - начал Илья, блестя очками в темноте коридора, - можно тебя на пару слов, если не торопишься?

Они вышли в курилку и там, у большого окна, выходящего на Неву, Илья достал сигареты и протянул пачку Серафиму: угощайся.

Наш герой благодарно кивнул, аккуратно вытащил "парламентину", пошарил в карманах в поисках спичек - и удивился наступившей тишине: обычно шумный Илья замер, во все глаза глядя на него.

- Что? - Серафим запалил спичку и поднес коллеге.

Илья вздрогнул, недоуменно глянул на его руку - ах, да! - поднес сигарету к губам и наклонился прикурить.

- Как-то ты на себя не похож... - пояснил он, затягиваясь. -Похудел, осунулся.

- Да... Я почти не выхожу из дома. - Серафим загасил спичку и бросил ее в кофейную банку, служившую пепельницей. - Перевожу. Очень много и удачно перевожу. - Улыбнулся мечтательно. - Никогда мне так не работалось...

- Гхм... - Илья кинул на Серафима еще один оценивающий взгляд и спрятался за стеклами очков. - Это славно, старичок, это славно. Покажешь потом?.. Но я-то не по этому поводу. Тут, понимаешь, приходила одна девушка...

Серафим посмотрел на Илью с легким интересом: надо же!

- Да, сказала, что она твоя знакомая. Звонила несколько раз, тебя спрашивала, а вчера сама заявилась. Говорила, что ты с ней перестал общаться, к телефону даже не подходишь. Ну ты понимаешь, старичок, я в чужую жизнь никогда не лезу, - добавил Илья поспешно, видя, как недоуменно вскинул брови Серафим. - Твои девушки - твое дело. Никого не касается. Бросил и бросил. Но, ты понимаешь, она... - Илья был явно смущен. Глубоко вздохнул. - Короче, старичок, мне показалось, что ее заботит не то, что вы расстались, а состояние твоего, извини, здоровья. Она жуть какую-то наговорила: мол, ты весь высох, бледен как смерть, еле ходишь - глупости всякие. Гхм... А теперь я вижу - точно. Слушай, ну нельзя же так себя переводами-то изводить? Ты отвратительно выглядишь, старичок. Краше только в гроб кладут.

- Я благодарен тебе за заботу... - Серафим медленно раздавил окурок в банке. Надо же: Ната приходила в институт! Вот уж не ожидал от нее такого. Интересно, а в местком она не догадалась сходить, заявление какое-нибудь накатать?..

- Да ты не сердись, не сердись! Извини, что я лезу... Короче, старичок, я с ней поговорил, с этой девушкой... Очень она искренне о тебе переживала. Мне показалось, что она тебя любит, старичок.

Совершенно невыносимо!

- Это все? - Серафим поправил на плече сумку и повернулся к выходу.

- Так и знал, что ты обидишься! - Илья сделал шаг следом, заговорил быстрее, словно боялся не успеть. - Дело не в этом. Короче, она как заведенная твердила, что тебя околдовали, порчу напустили, что ты уже вообще не ты... знаешь - всю эту чушь про сглаз и разные любовные заговоры. Начиталась Пу Сун-лина, понимаешь!

Серафим остановился и с усмешкой посмотрел на коллегу.

- Да, Ната любит Пу Сун-лина. Послушай, Илья. Я тебя очень уважаю как человека знающего. Но давай закончим с этим вздором, ладно? На свадьбу я тебя безусловно позову.

- Ну да, старичок, на свадьбу, конечно! - Илья громко, с видимым облегчением рассмеялся. Хлопнул Серафима по плечу. - Слушай... Свадьба - это прекрасно, это замечательно, но я хочу тебе уже сейчас сделать небольшой подарок. Вот, возьми. - Он достал из кармана длинный плотный конверт. - Смешно конечно, но...

- Что это?

- Так, амулет один. Возьми, возьми... Может, сработает.

Серафим машинально принял конверт - и тут будто в лоб его стукнуло что-то невидимое, мягкое, но вполне ощутимое. Мир на мгновение померк и снова возник, но краски его были уже немного другие. В чем другие - наш герой объяснить не мог, но мир определенно изменился. Словно невидимая пелена спала с глаз. Да и не только с глаз - в ноздри ударила прогорклая вонь курилки, смешанная с запахом многолетней пыли и плохо убираемой грязи, а также с ароматом расположенного недалеко институтского сортира. Месяц назад там была капитальная авария: говно даже растеклось по коридору.

Илья с интересом смотрел на него.

- Спасибо, - механическим голосом сказал Серафим.

+ 1

Древние китайцы были людьми знающими. Потому что не отрывались от тысячелетних корней и старались смотреть в суть вещей и предметов. Вот тот же Пу Сун-лин. Великий писатель. Поэт сверхъестественного. Отшельник, погрязший в мудрости. Насмешник с каменным лицом. Многие из нас чувствуют незримые нити, связывающие, казалось бы, несвязанные вещи, но очень немногие обращают на это внимание; Пу Сун-лин не чувствовал - он знал. Знал, что если к вам на порог пришла кошка, никогда не дано предугадать, кто в ее обличье явился на самом деле. Можно только - знать. Но подобные знания просто так в руки не даются: так устроен мир. Как за ним поспеть нашему герою - произросшему на закате строительства светлого будущего и ежедневно сознающему ущербность своих знаний? Остается только вздохнуть горестно: уху!

+ 2

Серафим еле дошел до своего подъезда. В воздухе витали неприятные запахи, сограждане немилосердно толкались в троллейбусе, на улице стоял собачий холод, серой пеленой туч повисла петербургская хмурь, он три раза поскользнулся и больно ушиб колено.

В лифте пахло омерзительно: в углу кто-то опять нагадил.

Лампочка на площадке не горела.

Серафим постоял немного перед дверью - как перед пропастью - собираясь с силами, накапливая решимость, стараясь унять вовсе не сладостную уже дрожь в руках. Но войти было надо непременно. Ведь это его дом. Его.

Ключ с усилием повернулся в замке, и в лицо нашему герою пахнуло затхлостью и резкой вонью кошачьей мочи.

Ступив в маленькую темную прихожую, Серафим нашарил выключатель: на грязном коврике у двери тут и там стояли и лежали пустые коньячные бутылки. Много бутылок. Серафим бессильно прислонился к стенке, чувствуя, как пот тонкой струйкой течет между лопаток.

Справившись с подламывающимися от слабости и жуткого предчувствия ногами, Серафим прислушался: в темной квартире стояла тишина, и лишь из кухни доносились какие-то неясные, тихие звуки. Словно кто-то там скрытно чавкал.

- Соня... - позвал Серафим срывающимся тихим голосом, хотя заранее знал, что не дождется ответа. - Сонечка... - И, не снимая ботинок - что уж теперь! - повернул на кухню.

Там, в неверном свете старой лампы с синим матерчатым абажуром, у снятой с подоконника квадратной банки сидела крупная рыжая кошка с уверенной мордой - та самая - и неторопливо доедала второго хомяка.

***

На этом повествование о Серафиме Гавкине закончено, ибо это был самый интересный эпизод из его жизни.

"Кончили. Manggalam..."

 

It's such a sad old feeling
the fields are soft and green
it's memories that I'm stealing
but you're innocent when you dream
when you dream
you're innocent when you dream

Tom Waits

СПб.
28.10.2002

 

в начало раздела | на первую страницу | наверх
Про копирайты:
© И. А. Алимов, 2002.
Все права на все материалы, тексты и изображения, представленные на данном сайте, за исключением особо оговоренных случаев, принадлежат И. А. Алимову.
Никакие материалы, тексты и изображения с данного сайта не могут быть никоим образом использованы без ведома и разрешения владельца авторских прав.