Мистер Ду. Двуллер. 4. Дочь Панакози

 1

Я увидел его сразу.

Трудно было не заметить такого замечательного человека — в видавшем виде «стэтсоне», сдвинутом на затылок, в короткой парусиновой жилетке, из кармашка которой пролегла к роговой пуговице се­ребряная цепочка от часов, с двумя кольтами «анаконда» на поясе, в линялых джинсах и в заношенных сапогах со шпорами. То есть в толпе подобный тип совершенно не обратил бы на себя внимания: еще один добрый фермер, выбравшийся в город за полезными в сельском хозяйстве индустриальными штучками вроде патронов. Но этот — этот стоял неподвижно, не прячась: аккурат напротив стойки бара, расставив ноги на ширину плеч, в напускном спокойствии, при необходимости готовый мгновенно взор­ваться всякими адекватными окружающему миру действиями — будь то прос­то пальба из револьверов с обеих рук или удар добротно скроенной табуреткой в ближайшую рожу. Задубевшее, невыразительное лицо ковбойского молодца издали напоминало жилистый кукиш с выгоревшими на солнце белесыми кустиками бровей и усов; лишь слегка подрагивала в зубах сигарная — здоровая — спичка.

Прекрасный экземпляр.

Великолепный четверг.

Замечательная погода.

Неужели опять придется кого-нибудь пристрелить?

Немногочисленные посетители бара «Рэгтайм» находились в состоянии благоразумного замешательства: сидели тихонько по своим местам и отхлебывали из стаканов — нарочито медленно, дабы неловким движением не спровоцировать дальнейшего развития событий. А что события незамедлительно разовьются — да еще как! — сомнений не возникало: прищуренные глазки обладателя «анаконд» цепко следили за залом, а руки в напускной небрежности застыли у рукояток револьверов. Связываться со стрелком, понятное дело, никто не хотел. Сказано же: нет взаимности — не лезь.

Общую картину хорошего вечера в баре довершало вольготно разбросавшее в стороны руки и ноги дородное тело — несомненно мертвое, на что недвусмысленно указывала крупная дырка во лбу и удивленно вытаращенные остекленевшие глаза.

— Привет! — дружелюбно сказал я ковбою, медленно приближаясь. — Не стреляйте, пожалуйста, я всего лишь из полиции. Инспектор Дэдлиб. — В моей руке блеснул значок.

— Джоз Крайчик, — сквозь спичку негромко представился стрелок. Подумал и добавил: — Хантер.

— Ну да, ну да, — с некоторым облегчением кивнул я. — Что-то подобное мне и пришло в голову, как только я увидел вас и этот бесчувственный мортальный исход.

Конечно. Хантер. Кто же еще? Любой другой, пристрелив человека в баре, или попытался бы смотаться подальше, или продолжил бы веселье, паля во все, что еще движется. И только хантер останется на месте преступления, дабы явился представитель властей и официально засвидетельствовал, что работа выполнена на совесть. Ибо хантеры — стародавний институт наемных охотников за головами, возникший первоначально в Клокарде и по сию пору там сохранявшийся, — трудятся за деньги, не признавая границ, законодательных ограничений и плюя на трудности и прочие погодные условия; обычно хантеры берут вперед лишь небольшой аванс, а полный расчет получают по исполнении заказа. Таково одно из положений их профессио­наль­ной этики, а в качестве доказательства хантеры обычно привозят заказчику какую-нибудь показательную, но несущественную по весу часть тела жертвы вроде пальца с перстнем или уха с серьгой. Не­которые легкомысленные граждане думают, что хантеры — поголовно все безнравственные, за пригорш­ню долларов готовые запросто укокошить маму с папой наемные убийцы-монстры, но я со всей ответственностью должен вас заверить, что подобные обывательские взгляды так же далеки от дей­ствительности, как первые изделия полковника Кольта — от девя­титы­сячной «беретты». То есть да: и то, и другое стреляет, но как — вот основной вопрос. Похожим образом дело обстоит и с хантерами: ни один уважающий себя охотник за головами не возьмется за дело, если ему не будут предъявлены исчерпывающие доказательства безуслов­ной вины объекта, сколько вы бы ему не сулили. Да что там, мне известны случаи, когда хантеры принимали поручение вовсе бесплатно! Так что не верьте всему, что вам про них будет вкручивать очередной знаток за кружкой пива — всегда находятся люди, которым известно все-все лучше других. Таков закон природы. Не стоит ориентиро­ваться и на отдельных вырожденцев из славного племени хантеров — жизнь таких типов, как правило, весьма печальна, и хотя богата событиями, но недолговечна: сначала у них отбира­ют лицензию, а потом они как бы случайно покидают сей блистающий мир, и это тоже своеобразная природная закономерность, так что в наши дни подобные уроды вообще, считайте, повывелись. Ибо при всей своей неповоротливости природа-мать так или иначе стремится избавиться от неудачных своих изделий.

— Документы покажите, — попросил я, на всякий случай медленно отведя в сторону полу пиджака, дабы быть еще ближе к «мазафаке».

Не то, чтобы я собирался посоревноваться в быстроте с хантером Джозом — хотя отчего нет? не будь я полицейским, верно, сделался бы недурным вольным стрелком, — однако же очевидность намерений всегда неплохо обозначить заранее.

Мистер Крайчик к моим маневрам остался равнодушен: видно, не воспринял меня всерьез — кивнул, левой рукой достал из заднего кармана джинсов удостоверение, раскрыл и протянул мне. Обычный хантеровский набор — значок в виде двух перекрещенных длинноствольных «смит-вессонов» на фоне встающего солнца с одной стороны и запаянная в пластик карточка лицензии — с другой. Лицензия клокардская. Разумеется. Все нормально.

— Порядок, — констатировал я, возвращая удостоверение, и крикнул в сторону выхода. — Эй, Майлс! Отбой! Отошлите людей в управление. — Сержант выдернул меня из лавки, торгующей разной хорошей музыкой, где я приискал себе за сходную цену комплект из всех трех дисков «Codona» и как раз вертел в руках последний опус Маркуса Миллера. Разлука с прекрасным меня расстроила, так что мы с самыми решительными намерениями приехали на трех джипах и на всякий случай обложили бар по полной программе. — Это хантер.

С улицы донеслись зычные вопли сержанта, передающего мои распоряжения по инстанции, после чего в дверях возникла его замечательная рожа.

— О! — заорал Майлс, увидев хантера. — Джоз, черт возьми! Ты ли это, старик?!

— Я, — отвечал мистер Крайчик, всем корпусом разворачиваясь к сержанту. — И ты, вижу, еще жив, полицейская морда!

Майлс громогласно заржал и шагнул к хантеру, тот двинулся ему навстречу — руки звучно сошлись в энергичном пожатии; приятели принялись хлопать друг друга по плечам, причем дружеские тумаки щуплого с виду Крайчика заставлял дородного Майлса заметно содрогаться.

— Это, сэр, — Джоз Везунчик, — обернулся ко мне радостный сержант. — Ну тот самый, что перестрелял банду Кари Койота!

Я на всякий случай глубокомысленно кивнул: ну как же! еще бы! зашибись! хотя понятия не имел ни о каком Кари Койоте и уж тем паче о его банде. Да и черт с ними обоими. Все равно всех шлепнули. Наверное, никто как следует и не расстроился.

— Тяпнем по стаканчику, дружище? — тем временем предложил Майлсу хантер. — Дело сделано, можно и выпить. Или ты на службе?

Сержант вопросительно глянул на меня: он на службе?

— Валяйте, Майлс, — разрешил я, вытаскивая сигареты. — Только помните, что полицейский во всем должен знать меру. Не увлекайтесь.

— Да я, сэр… Да я… — На лице Майлса отразилась целая гамма чувств и переживаний: от оскорбленной невинности до непоколебимой упорности в следовании долгу. — Вы же меня… это… знаете, сэр!

— Вот именно, сержант. — Я щелкнул зажигалкой. — Служить и защищать. — С самого утра меня преследовала легкая меланхолия, до причин которой докапываться было откровенно лень. Плюс то немаловажное обстоятельство, что по вине Майлса я не успел насладиться ни единым тактом из нового Миллера. А когда я в меланхолии, то становлюсь задумчив, лаконичен и вреден. И я запросто мог бы отомстить Майлсу, но не стал. Майлс обладал некоторым количеством приятных качеств, главным из которых был его «томми-ган».

Исподтишка приглядывавшийся ко мне Крайчик покопался к жилетном кармане и извлек на свет обрубок сигары.

— А вы, мистер инспектор… — раздумчиво начал он, пожевав губами. — Вы не присоединитесь к нам? Стаканчик виски никому не повредит, а?

— Действительно, сэр! — горячо поддержал его Майлс, глаза которого уже горели предвкушением выпивки. — Что такое крохотный стаканчик для таких людей как мы с вами? Тьфу просто! Раз — и нету.

— Нам вообще повредить довольно затруднительно, — согласился я, поднося огонь Джозу. — Не встречался еще такой человек, который мог бы нам повредить. А если и встречался — то очень ненадолго.

— Точно, — кивнул умудренный немалым жизненным опытом хантер. — Моя история… Почему-то те, кто мне нравится, живут недолго, а те, кто не нравится, — и того меньше… — И он мечтательно уставился в пространство.

— Жизнь — вообще удивительная штука, — подтвердил я и повернулся к стойке. — Эй, человек! Два виски и бутылку пива «Асахи»! Большую бутылку.

— Вот-вот, вы присаживайтесь, а я пока… — Крайчик достал из кармана нож (щелкнуло выдвинувшееся лезвие) и деловито направился к покойнику. Остановился над телом, придирчиво его разглядывая и искательно шевеля пальцами свободной руки. — Даже и не знаю… Может, весь скальп снять? — Принялся он совещаться сам с собой, пыхтя сигарой. — Бармен, у вас не будет полиэтиленового мешочка? Такого, без дырок, чтоб не капало? Я заплачу.

Пожилой тощий бармен в ужасе замахал руками.

— Не надо, Джоз, — попросил я. — Не режьте его.

— А как же?.. — недоуменно взмахнул ножом хантер.

— Ну как… Хотите, я вам справку дам? Мол, настоящим подтверждаю, что Джоз Крайчик по прозвищу Везунчик, лицензия номер, такого-то числа в таком-то часу честно исполнил договор по утилизации господина такого-то. Работа сделана, тело нормативных признаков жизни не подает и все такое. Подпись: инспектор Дэдлиб. Сойдет? Формулировку обкатаем.

— А что, старик! — хлопнул Джоза по плечу бравый сержант. — Нормально. Я засвидетельствую. Ага. Ты же, это, пришил его. Он не дышит. Это видно. — Тут Майлс был безусловно прав: дышать с выбитыми мозгами как минимум затруднительно.

— Нормативных признаков? Гм… — в раздумье хантер выпустил струю дыма. — Справка… Это что-то новое. Непривычно как-то, а?

— Справка — это прогресс, Джоз, — пояснил я, затягиваясь. — Не могу сказать, что полностью его одобряю, прогресс этот чертов, однако же зачастую некоторые его проявления облегчают жизнь, что трудно не заметить. Гораздо удобнее таскать кусок бумажки в кармане, чем мешок со скальпом в руке. Соглашайтесь.

— Ладно, — Крайчик без особой уверенности закрыл нож и вернулся к нашему столику, на котором уже стояли заказанные напитки. Двумя пальцами поднял назначенный ему стакан и поднес к носу. Понюхал. Довольно крякнул: одобрил. — Пусть будет справка. Но с печатью! — поднял он к потолку видавший виды палец.

— Само собой. А теперь расскажите нам, кто этот урод и что он такого натворил, — отхлебнув пива, попросил я. — Любопытно.

2

— Из первых рук новость. Записывай, дорогая, — предложил я Саре, с ногами устроившейся в мягком кресле напротив. — Эксклюзивных фотографий предложить не смогу, а вот рассказать — расскажу. Твои читатели все зубы проглотят от восторга.

— Что бы я без тебя, Сэм, делала! — залучилась улыбкой мисс Поппер, аппетитно потягиваясь и не делая попытки запахнуть мою замечательную клетчатую рубашку, составлявшую на тот момент единственный предмет ее одежды. — Рассказывай!

Мы сидели в гостиной миленького домика за номером тридцать четыре по улице Третьего Варварского Нашествия и потягивали напитки: я — неизменное пиво, а Сара — красное вино с красноречивым названием «Сказка лозы». Примерно с полчаса тому назад я вернулся из спортивного зала полицейского управления, где в поте лица и прочего тела получал очередной урок владения мечом: Люлю после истории с дедушкой Паком намертво вбил себе в голову, что должен — просто обязан! — в этом непростом деле вывести меня на при­емлемый уровень, а уж если Шоколадка что-то решил, то так просто от него не отвяжешься. Он очень упорный, Людвиг Шаттон, младший князь Тамура. Да я и сам почел нелишними овладеть искусством управляться с мечом — так что Люлю пять дней в неделю без устали и весьма изобретательно гонял меня до изнеможения, и резуль­таты, кажется, его уже обнадеживали. По крайней мере, в последнее время я уже не слышал от него раздраженного ворчания, а то и откровенной ругани.

Иногда наши занятия посещал легендарный Юллиус Тальберг: тихонько садился в углу на скамеечку, доставал из кармана металлическую плоскую фляжку и наблюдал — как водится, молча, иногда прикладываясь к таящемуся во фляге напитку. Потом они с Шоколадкой уходили по своим немаловажным делам, а я, с кряхтением потирая ушибы (учитель безжалостно лупил меня тупой стороной меча), плелся домой, обычно через какой-нибудь ближайший бар, где подкреплял силы парой кружек пива, — и почти всегда находил на ступеньках дома Сару. Ее удивительное постоянство пока толком не укладывалось в голове, я списывал сей феномен на собственную неотразимость и в ответ щедро дарил ей разнообразные полицейские новости, которые бойкая, набиравшая известность журналистка публиковала с «Геральде», не особенно, надо отдать ей должное, отступая от сообщенных мною фактов и удивительно мало привирая. Что в наше время да еще в нашем городе — большая редкость, доложу я вам. Однако я видел: Сара хранит мне верность не из-за новостей — все же, наверное, я очень красивенький. Меня же ее ненавязчивое общество совершенно не тяготило, а в том, испытывал ли я к мисс Поппер какие-либо чувства кроме диктуемых извечным инстинктом и свойственной мне тягой к прекрасному, разбираться пока совершенно не хотелось. Я вообще, если хотите знать, фаталист. А местами и пофигист. И не скрываю того.

— …Жил на свете, в городе-герое Клокарде, некий человек по имени Джордж Макинтош… — начал я. — Никто его не любил, каждый встречный норовил пнуть по заднице да посильнее, а иные вообще по яйцам метили, и вскрытие показало, что к тому имелись все основания, ибо был этот Макинтош мерзейший человечек, постоянно лелеявший планы наиметь по-разному ближних, а особенно неближних своих и обладавший к тому же отвратительно сохранившейся печенью, разъедаемой циррозом…

Джордж Макинтош родился авантюристом: вся его карьера — а я не поленился обратиться к клокардскому полицейскому серверу за соответствующим файлом — состояла из в той или иной степени рискованных предприятий самого разного масштаба, за которыми хорошо просматривалась конечная цель быстренько заработать много денег и начать жить в полное удовольствие. Ничего плохого — деньги нужны, как без них! хотя когда за кружку непроцеженного белого «лёвенброя» просят три с половиной доллара, это уже, согласитесь, наглость. Дороговизна «лёвенброя» для простого клокрадского народа вышла новатору боком: Джорджа побили, пиво отобрали и выпили даром, а прискакавший на крики шериф, вникнув в суть происходящего, укоризненно покачал головой и спросил: «Что же ты так, Макинтош?» Делец изобразил пристыженную фигуру уныния, чему весьма способствовали на глазах формировавшиеся синяки на роже, добровольно выдал народу заначенную бочку с желанным напитком и был великодушно прощен: добрые клокрадцы весьма отходчивы.

Однако страсти в глубине его изобретательного мозга не улеглись, и, оправившись, Макинтош попробовал втюхать согражданам партию дорогостоящих рослых кошек необычной раскраски, которых позиционировал как незаменимых, удивительных ходовых и боевых качеств сторожей домашнего хозяйства, обладающих к тому же повышенной мурлычностью. Два в одном! — убеждал Джордж, тыча пальцем в клетку с выставочным экземпляром. И имущество охраняет на совесть, и при поглаживании получаешь удовольствие в три раза большее, нежели от обычной низкорослой кошки, а уж какие глаза, мех, хвост и целебные свойства — вообще не передать! Макинтош давал на кошек гарантию в полгода, в первые два месяца из которых обещал при ежедневном трехразовом поглаживании (не менее тридцати минут каждое) тотальное излечение от длиннющего списка недомоганий, хворей и недугов, включая простатит. Последнее его и подвело: отчего-то, услышав про простатит, граждане Клокарда мгновенно озлились и снова полезли бить пекущегося о них Джорджа, чего он с трудом избежал, швырнув в них клетку с кошкой и шустро помчавшись прочь. Кошка, кстати, оказалась крашеной, с контактными линзами, а также с накладным хвостом.

Подобных историй за Макинтошем числилось немало, и в Клокарде от его кипучей предпринимательской деятельности стали уже подуставать, а сам делец сделался настолько одиозной фигурой, что даже мальчишки плевали ему на сапоги, когда Джорджа осенило: нужно использовать подставных лиц. Хапнуть много — разом. И — быстро смыться. Подальше. Купить домик и в полном покое ходить в батистовых портянках, а также выписывать сигары с Кубы. И может, даже заняться разведением кактусов. Была у Макинтоша такая дурацкая мечта: кактусы. Он балдел от того, как они цветут, эти кактусы. Даже комментировать не буду. Потому что рассматриваю кактусы исключительно через призму голубой агавы, каковая без устали дарит миру сырье для текилы. А мескаль попрошу не предлагать.

Но к делу.

В скором времени в Клокарде появилось акционерное общество с бодрящим названием «Всеобщий кредит», сулившее каждому клиенту существенные прибыли в самом ближайшем времени — а деньги общество предполагало вкладывать, во-первых, в такую нужную вещь как строительство ипподрома, во-вторых, в развитие пивного производства и, в третьих, во все, что может принести доход. Вы даете нам деньги, мы возвращаем вам вдвое больше. Каждый месяц. Или что-то в таком роде. Сам Макинтош акционерного общества сторонился и демонстративно ругал его на каждом углу, из чего давно изучившие повадки Джорджа горожане сделали вывод: дело скорее верное — а тут Макинтош, когда ему в очередной раз по инерции били морду, как бы невзначай проговорился, что, де, сунулся в «Кредит» со своим вкладом, но его послали подальше, чуть с лестницы не спустили. Легкомысленным козлом назвали. Клокардцы опять призадумались — и доллары не то чтобы потекли во «Всеобщий кредит», но стали понемногу там накапливаться, а когда под городом заездили разные бульдозеры с экскаваторами и бодренькие рабочие в оранжевых касках принялись вколачивать колышки, размечая будущую площадку для ипподрома, в дело вступили и местные предприниматели. Лошадей в Клокарде всегда любили, а автомобили — презирали, шины им постоянно прокалывали, и доля в ипподроме сулила очевидные прибыли. В свободное от скачек время по ипподрому могли взапуски носиться также свиньи, собаки, куры, тараканы и вообще все, что может бегать за деньги. Охочи клокардцы до подобных развлечений. Тотализатор им люб.

Удивительно наивные и доверчивые люди! И когда в одно прекрасное утро, озаботившись запасами виски, тройка самых крупных вкладчиков, в том числе и местный банкир Святополк Шон Лэйбманн, прибыла верхами к стройке, дабы насладиться пением птиц и плавностью линий будущего хра­ма скачек — оказалось, что техники простыл и след. То есть сами следы от всяких колес и траков имели место, а бульдозеры с экскаваторами — куда-то подевались. Предприимчивый Макинтош, как выяснилось позднее, взял технику напрокат, — а между шатких конструкций из легких планок, долженствующих изображать рвущиеся к голубому небу ряды трибун для зрителей, бродил в полном замешательстве один из строителей: парня никто не удосужился предупредить, что деньги уже освоены в нужном объеме, и он по глупости опять явился забивать колышки. В городской конторе «Взаимного кредита» тоже никого не нашлось — лишь пустой сейф издевательски таращился на прибывшего шерифа Эмериха да из последних сил билась о стекло остервеневшая от пыли и одиночества зеленая муха. Эмерих грозно сказал: «Гхм!», отчего муха обмякла и облегченно преставилась, и тут же приступил к расследованию. А Шон Лэйбманн, не желая ждать у океана погоды и следуя традициям, нанял хантера Джоза Крайчика.

Крайчик не стал мудрить: первым делом нашел того паренька, который в злополучное утро бездельным обычаем болтался на стройке, и вдумчиво с ним побеседовал. Следок привел в контору по найму рабочих и, легко, с помощью «анаконды», преодолев принцип неразглашения информации, Джоз выяснил, что в нанимателях числился — естественно! — глава «Взаимного кредита» Бенджамин Кук. К тому же Куку хантера направили и в конторе по прокату строительного оборудования. Найти Кука было делом техники: Крайчик успел быстрее службы клокардского шерифа, которая — надо отдать ей должное — глядела шире и почти сразу же связала бегство руководства «Взаимного кредита» с исчезновением с улиц города Джорджа Макинтоша. Джоз настиг Кука в уединенном благоустроенном бунгало на побережье, куда Эмерих добрался лишь сутки спустя — и застал Бенджамина уже попахивающим и без правого уха. «Стоп, ребята! — скомандовал шериф сопровождающим, внимательно осмотрев тело. — Поехали назад. Негоже мешать человеку, когда он охотится». Он вообще хорошо соображает, этот Эмерих. Когда хочет.

—…И вот сегодня клокардский хантер Джоз Крайчик в теплой и дружественной обстановке побеседовал с беглым Джорджем Макинтошем, — закончил я свой поучительный рассказ, опустошив вторую бутылку пива. Сара внимательно слушала, а диктофон равнодушно наматывал и наматывал метры пленки. — В результате чего Макинтош разжился незапланированной природой дыркой во лбу. Иным людям такой дырки мучительно не хватает… И знаешь, дорогая, мне показалось, что деревья стали еще зеленее, птички — голосистее, а воздух — свежее. Без этого типа.

Определенно: сегодня меня неудержимо клонит в философские рассуждения и это плохо. Надо срочно выпить еще пива.

В дверь решительно позвонили.

3

— Сарочка, ты умеешь стрелять? — шепотом спросил я, разглядывая в глазок двух жирных шкафообразных итальянских парней, угрюмо дышавших на моем пороге. — Возьми вон там пистолетик.

— Я выросла на ферме вместе с тремя братьями! — гордо отвечала мисс Поппер, сноровисто проверяя магазин девяносто второй «беретты». — А кто это к тебе пришел?

— Кто-кто… — Я бесшумно снял цепочку. — Мальчики дона Панакози. Знаешь такого? Удивительно упрямый тип! До смерти мне надоел, ей-богу. Все время пытается меня убить. Смешно даже. И знаешь, что интересно: похоже, итальянцев на свете не меньше чем китайцев — я уже столько их перестрелял, а они все лезут и лезут! Дети лазаньи. — С этими словами я неожиданно распахнул дверь, въехав по морде одному из амбалов, шагнул на крыльцо, от души добавил ухватившемуся за ударенное место ногой пониже колена и безо всякого перерыва огрел по зубам рукоятью «мазафаки» второго — оба с гуканьем покатились по ступеням и врезались в припаркованный у дома черный диковинный автомобиль явно итальянского происхождения, который я уже держал на мушке.

— Привет, парни! — «Мазафака» разразилась короткой очередью по автомобилю: дробь со скрежетом отскочила от тонированных стекол и улетела куда-то в пространство: броня, однако. — Двойную пиццу с анчоусами привезли? Я не заказывал.

— Э! Э! Э! — раздались встревоженные вопли. — С противоположной стороны машины отворилась дверца — медленно, демонстративно медленно — и из-за машины сначала возникли поднятые руки, а потом верхняя половина самого Джузеппе Панакози: лицо его было встревожено, полные губы крепко сжаты, очки настороженно блестели. — Мадонна миа, синьор инспектор, прего, не стреляйте! Я только хотел парларе, поговорить. Поговорить. Больше ничего!

— Да что вы? — не опуская «мазафаки», я удивленно поднял брови. — Какая неожиданность! Какое, я бы сказал, совпадение! Ведь и мне уж столько дней не терпится вот так, по-простому зайти к вам для беседы о том о сем, да все времени не хватает. Дела, знаете ли, преступники всякие. Между тем, за мной уже… — Я пошевелил губами, подсчитывая. — Четыре ответных визита вежливости. Так что очень хорошо, что вы сами подъехали, ибо я не из тех, кто забывает о долгах. Сара, дорогая, принести гранатомет, детка. Он там на кухне, в шкафчике, справа от сковородок.

Панакози все так же медленно вышел из-за машины полностью, щелкнул пальцами правой руки — его парни, угрюмо поглядывая на меня и подбирая с брусчатки выбитые фарфоровые зубы, поднялись на ноги и, повинуясь экономному жесту патрона, скрылись в автомобиле. Автомобиль, впустив их телеса, заметно просел.

Джузеппе осторожно, не опуская рук, приблизился к ступенькам.

— Синьор инспектор, прошу вас… — Было видно, что просить дон совершенно не привык. — Дело мое очень серьезное, личное и щекотливое… Пожалуйста, уделите мне пятнадцать минут.

— О что вы, сэр, мне потребуется гораздо меньше времени! — покачал я головой. — Не садист же я, в самом деле! Просто стойте, где стоите. Расслабьтесь. У вас есть ровно минута, чтобы обратиться с последней речью в Мадонне.

— Держи, Сэм, — Сара протянула мне «муху». — Еще принести?

— Вполне достаточно, спасибо, — я сунул «мазафаку» в кобуру и положил гранатомет на плечо. Ствол его смотрел прямо на Панакози. — В морду или в брюхо, сэр? Выбор за вами.

— О синьор инспектор! — умоляюще взмахнул руками Джузеппе. Его аж перекосило. — О прошу вас!.. Неоднократно покушаясь на вашу жизнь, я совершал ужасные ошибки, за которые мне нет прощения, и вы в полном праве пристрелить меня на месте, но сначала — сначала выслушайте меня. Вот все, о чем я прошу… — Дон дрожащей рукой сдернул очки и отер пот. — А потом делайте со мной, что хотите.

Роскошное предложение.

Мисс Поппер за моим плечом вовсю работала цифровой камерой.

— Сэм, скажи, когда будешь стрелять, — попросила она. — Я возьму крупный план.

— Погоди, Сара… — Я задумчиво смерил Панакози взглядом. — Не видишь: у человека дело.

— Но ты меня предупредишь, да? Да?

— Обязательно!.. Слушайте, Панакози, для начала отошлите своих бабуинов, они меня раздражают. Потом посидите на ступенечке, я переоденусь. И мы с вами — так и быть! — сходим погулять.

4

Темнота легла на город.

— Мисс Энмайстер? Не дадите ли вы мне консультацию по старой дружбе? — проворковал я в телефонную трубку. — Тут такие обстоятельства… Словом, жду вас у входа в управление минут через десять. Идет?

Хорошенькая традиция складывается: по ночам не спать, а торчать вместо этого на службе и заниматься всякими сугубо уголовными делами. Может, это и правильно — лично меня всегда раздражал восьмичасовой рабочий день с перерывом на обед. Нет, спать тоже надо, однако же неодолимое желание потрудиться на пользу общества и тотальной демократии частенько нападает на меня в самое неподходящее для нормальных граждан время суток — например в полночь или того позднее — и разве не здорово, что в этом смысле тумпстаунское управление полиции во всем идет мне на встречу? Вот оно, одно из подлинных проявлений демократии, а если кто понимает демократию не так, как это делаю я, — тот может смело выдвигаться своим ходом куда подальше да побыстрее, пока не начал ездить на казенной инвалидной колясочке. Взял от жизни все — сумей поделиться с товарищем!

Я сидел на скамеечке, покуривал «Mild Seven», наблюдал набухающие на глазах звезды и размышлял о том, куда пригласить сержанта Энмайстер. По всему выходило, что направимся мы в привычную уже китайскую харчевню «Люйличан», хозяева которой позавчера снабдили меня почетной карточкой: красивым куском пластика, где на трех языках значилось «Постоянный клиент» и вокруг надписи фигурно извивался пятицветный дракон с крупной жемчужиной в пасти. Карточка давала какую-то там скидку, а также была призвана сильно возвысить меня в моих собственных глазах, что мне, как вы понимаете, вовсе без надобности, ибо кто как не я умеет наиболее верно оценить свои выдающиеся человеческие качества, а также и по праву занимаемое в истории место? Но отчего не сделать приятное милым китайским людям по фамилии Цао, которые так неплохо готовят!

— Сэм? — Мисс Энмайстер неслышно выступила из темноты и присела рядом. — Что случилось?

— Да так, мелочи, — улыбнулся я. В свете ближайшего фонаря пересеченное косой челкой лицо Лизетты выглядело очаровательно загадочным и я невольно ею залюбовался. — Хотел пригласить вас на кружку пива и спросить кой о чем.

Вы будете смеяться, но дон Панакози явился ко мне за помощью. Джузеппе было неудобно — ведь он обращался в полицию, то есть расписывался в собственном бессилии, однако же, кашляя, кряхтя и зыркая по сторонам, самый главный итальянец довольно связно изложил суть: у него похитили единственную дочь по имени Лаура. И он исчерпал все неофициальные средства, дабы ее вернуть. А теперь хотел, чтобы в дело включилась полиция: ведь он, дон Панакози — тоже гражданин, в конце концов, он тоже платит налоги (тут Джузеппе стыдливо отвел глаза), вмешайтесь наконец!

После всего хорошего, доброго и светлого, что Панакози для меня сделал, на самого дона и на все его семейство мне было глубоко чихать, однако же для порядка я задал пару-тройку вопросов, и в результате выяснилось, что девушку Лауру (семнадцати лет, метр семьдесят два, волосы черные, глаза темно-карие, вот фотокарточка) и не похитили, собственно: нет, достойная дочь достойного отца, прихватив в доме все ценное, что подвернулось под руку (а подвернулось многое, в том числе толстая пачка долларов), вчера утром слиняла от любящего папочки в какую-то религиозную секту под просветляющим названием «Белая мана».

Дон во главе толпы подручных, само собой, тут же помчался в «Ману» — это за городом, — дабы разъяснить беглянке, до какой степени она заблуждается, однако же получил решительный поворот от самых ворот, довольно высоких; беседа с вызванным из-за забора ответственным сектантом также не принесла желаемых плодов: одетый в белую хламиду переговорщик заявил, что пребывание в стенах «Белой маны» — дело сугубо добровольное, секта земным законам неподвластна, живут они тут по совести, а на предложение Джузеппе дать им денег в обмен на драгоценное чадо, отвечал в том духе, что, мол, если будете бузить, в полицию позвоним, потому что это выйдет посягательство на частную собственность. Деньги можете пожертвовать, с удовольствием примем, но сестра Лаура с вами разговаривать не желает. Словом, покиньте наши скромные пределы, астрал с вами, мученики кармы. После чего бритый задумчиво сообщил, что ему не хватает маны и быстрыми шагами скрылся за неприступными воротами.

Штурмовать обитель греха и заблуждения дон Панакози не решился: слишком много шума да и потом — частная собственность, к которой дон относился трепетно. Джузеппе оставил недалеко от забора парочку своих балбесов и помчался ко мне искать справедливости.

— Вот такие дела, милая Лиззи, — подытожил я, отхлебнул пива и вытряс из пачки очередную сигарету. — Может, возьмем чего-нибудь пожевать? Ну там, креветок.

Мисс Энмайстер с отсутствующим видом тряхнула челкой. Я знаком подозвал старую знакомую Ин-чунь.

— Хорошая история. Похищение как таковое места не имеет и мы видим добровольный уход из дома. Заявления Панакози тоже не подавал… Ну а от меня вы чего хотите? — спросила Лизетта, вытащив из кармана куртки пару шариков из цветной перегородчатой эмали: взялась перекатывать их по ладони в ожидании пива. Шарики издавали приятный металлический перезвон. Приглушенный такой, успокаивающий.

— В вашем отделе есть сведения о «Белой мане»? — щелкнул я «зиппо». — Попадали уже эти ребятки в поле зрения контроля за информацией?

— Вы так заботитесь о Панакози? — насмешливо прищурилась мисс Энмайстер. — В городе новые гуманисты?

Подоспела Ин-чунь с заказом.

— О да, гуманизм — мое третье или даже второе имя! — энергично ухватил я палочками креветку. — Все время путаю, какое именно. И нет для меня ничего важнее, чем понаделать громадную кучу разнообразного добра первому же в том нуждающемуся, а уж тем более Джузеппе Панакози! То есть я теперь есть спокойно не смогу, если не вызволю девочку Лауру из объятий секты. Вот сейчас креветки мне буквально поперек горла встают, лишь стоит мне подумать о трагической судьбе нашего дона и его дочки! Плакать хочется.

— Сдержитесь, потому что перспективнее будет взглянуть еще шире, — с готовностью поддержала мои устремления Лизетта. Она нравилась мне все больше. — Как можно в полной безмятежности за удобным столиком неторопливо потягивать холодное пиво, когда добрая половина чернокожей Африки бессовестно голодает, а у мирных палестинцев до сих пор нет как следует своего государства? Слушайте, Сэм, давайте скинемся на танк для курдов, а? На небольшой такой. Некрупный. Сделаем свой вклад в великое курдское дело.

— Идет! — я допил пиво и кивнул зазевавшейся Ин-чунь принести еще. — Вмешаемся буквально во все! Свободу Курдистану. Отдайте Ирландию ирландцам. Прочь руки от Вьетнама. Куба — любовь моя.

— …Тумпстаун — тумпстаунцам! — неожиданно гавкнул из угла телевизор: младший братик Ин-чунь врубил ящик и тут же испуганно переключил на спортивный канал. На экране забегали футболисты.

— Это еще что за диво? — повернулся я на звук.

— Всплеск гражданской активности, — отмахнулась мисс Энмайстер. — Какие-то идиоты днем устроили митинг в Чайна-тауне.

— Разогнали? — живо заинтересовался я.

— Зачем? — удивилась Лиззи. — Их и было-то человек пятьдесят. Сами разбежались, когда наряд подъехал.

— Надо было все же разогнать, — покачал я головой. — Кричат, беспорядки устраивают… Ладно, так что у вас есть на «Белую ману»? Делитесь.

— Да ничего особенного, — отведала креветок моя собеседница. — Закрытая секта, базируется за городом. Там у них небольшой поселок, окруженный высоким забором. Никого к себе не пускают, только новообращенных. Зовут себя «братья» и «сестры». Во главе стоит некий «отец». С внешним миром взаимодействуют на уровне поставок экологически чистых продуктов из магазинов. Неагрессивны. В городе не появляются. Символом веры выступает, как мне кажется, какая-то «мана», а еще у них есть некий «эгрегор», который всему голова или что-то в этом роде… — Мисс Энмайстер замолчала, глотнула пива и со значением посмотрела на меня. — Мы знаем не так уж и много, вряд ли больше, чем все. У них нет ни телефонов, ни компьютеров.

Ясно.

Не прослушать и не вломиться. А оснований для более серьезных мер — вроде направленных микрофонов и прочей пакости — пока что нету. Как обидно, наверное. Горе, если вдуматься.

— Прелестно… — несколько разочарованно протянул я. — Просто море информации.

— А что, Сэм, — ехидно спросила сквозь сигаретный дым Лизетта. — Вы уже наобещали Панакози кучу помощи?

— Вот еще глупости! Пусть спасибо скажет, что вообще не пристрелил на месте… — Тут меня непочтительно перебил мобильник.

На связи был сержант Майлс. Не спится сержанту. Как и мне. Горит на работе. Завтра же в отпуск отправлю.

— Сэр! — бодро отрапортовал он. — Тут один тип задержан при попытке ограбить банк.

— Ночью? — изумился я. — Ну народ! Дня им мало, что ли? Днем же гораздо удобнее: светло и вообще приятнее преследовать.

— Не могу знать, сэр, а только он вломился в центральное отделение «Фёрст нэшнэл бэнк оф Тумпстаун». Сторож пошел отлить, ну и вот… Сработала сигнализация и мы его взяли. Как раз в замке одного из сейфов ковырялся. И еще… — Сержант замялся.

— Что? Не томите, Майлс. — У сотрудницы отдела по контролю за информацией было такое несчастное лицо, что я сжалился и махнул рукой: что уж там! подслушивай. Мисс Энмайстер тут же выхватила из кармашка на поясе диковатого вида телефон, толстенький как батончик и с двумя антеннами, попищала кнопками, вытянула из аппарата паутинку проводочка и вставила крохотный динамик в правое ухо. — Вы неосторожно обращались с оружием и прострелили ему задницу в трех местах? Говорите же.

— Не знаю, как и сказать, сэр… — смущенно дышал в трубку доблестный полицейский. — Ну в общем… Придурок был в вашей маске.

— То есть? — Я чуть не опрокинул на пол полупустую кружку с пивом. Лизетта еле слышно, прикрывая рот ладошкой, захихикала.

— Ну на морде у него была такая резиновая штука, с вашим лицом. Извините, сэр, — сержант был сконфужен так, будто сам на досуге, буквально от нечего делать изготовил ту маску.

— Не волнуйтесь, Майлс, это просто популярность. Нормальное явление, — подмигнул я мисс Энмайстер. — Вы заприте пока моего поклонника в камеру, а утром я с ним сам разберусь. Ишь, шалун! — И я отключился. — Вот видите, Лиззи, жизнь с каждым часом становится все более нескучной. Панакози в ней места нет!

5

Задержанный — хмурый после бессонной ночи, густо заросший спутанными волосами (патлы, усищи, борода) среднего роста тип в потрепанном пиджаке — криво сидел перед столом, зажав кисти длинных рук между худыми коленями и из-под непричесанных бровей посверкивал на меня воспаленным глазом, под которым вполне вызрел уместный в данных обстоятельствах синяк. Правая его нога в нечищенном ботинке выбивала по полу нервную мелкую дробь.

— Итак, золотой мой, как же вас, например, зовут? — благодушно задал я первый вопрос. Утро пятницы выдалось хорошее и от вчерашней меланхолии не осталось и следа: у входа в управление на меня напали из засады целых три журналиста, и я весьма результативно врезал ближайшему по зубам. — Поймите меня правильно: я не из праздного любопытства спрашиваю, а потому что надо же к вам как-то обращаться. Обращение «эй, ты» мне отчего-то не нравится.

— Маню Дюпрен, — признался волосатик. — Я не того, мистер инспектор, совсем не того…

— Да уж вижу, — жестом успокоил я Дюпрена. — Были бы вы того, разве ж полезли бы в банк, не озаботившись отключить сигнализацию, а? И вообще, скажите мне, что вам там понадобилось, в этом банке? Неужели же деньги?

— Ну… типа того, — опустил глаза Маню.

— Потрясающе! — всплеснул я руками. — С одной стороны, вы — не того, а с другой — типа того. Запутанная картинка. Давит на сознание. Можно растерять жизненные ориентиры и моральные ценности… А зачем вам, простите, деньги?

— Ну… — волосатый в поисках убедительного ответа зашарил глазами по кабинету. — Я хотел это… Купить там… Всякого. Вещей.

— Купить всякого — это да, это мне понятно, — согласился я. — У меня такое тоже бывает. Иду, знаете ли, по улице и вдруг как захочется купить всякого! Вещей там разных. Просто кошмар. Но вот что интересно: при этом я не вламываюсь в чужие сейфы. Такой вот парадокс… Можно личный вопрос? Даже интимный.

— Ну… — уставился на меня Дюпрен в полной готовности.

— Простите, а вы не идиот?

Давно известно, что правильно и вовремя поставленный вопрос может запросто расширить сознание и вообще вывести на новый уровень постижения окружающей действительности. Многим в результате неудержимо хочется говорить исключительно правду, что часто бывает вполне уместно. При этом с человеком могут произойти метаморфозы разной сложности, зависящие от степени подготовки и комплекции, — Дюпрена например перекосило и он чуть не свалился со стула: выпучил глаза и принялся шевелить пузырящимися слюной губами. По силе воздействия на живые организмы с правильно поставленным вопросом может сравниться лишь просветляющая музыка популярной рок-группы «Кретинос бэнд». В обоих случаях главное — не переусердствовать, чтобы клиента не хватил мозговой клинч.

— Шучу-шучу! — шлепнул я звучно ладонью по столу.

— Ха-ха, ха-ха, — механически брякнул Маню и громогласно икнул.

— Ну как вы? Уже с нами? Может, водички? Нет? — пощелкал я пальцами у него перед носом. Возвращающийся к реальности Дюпрен сфокусировал взгляд на пальцах. — Итак, резюмирую, чтобы у вас в голове все окончательно устаканилось: под покровом ночи вы, Маню Дюпрен, приперлись в «Фёрст нэшнэл бэнк оф Тумпстаун», нагло взломали ломом входную дверь, проникли внутрь и решили открыть сейф, дабы присвоить находящиеся там материальные ценности, то есть деньги. Но поскольку вы не того, а совсем даже того, сработала сигнализация и прибывший наряд полиции повязал вас, что называется, с поличным. Я ничего не упустил?

Дюпрен скорбно молчал, уставившись в пол.

— Да, мне тоже очень нравится этот паркет, — согласился я, проследив его взгляд. — Вы поймите, золотой мой, что свидетелей более чем достаточно, и я вообще могу с вами не разговаривать, а передать по инстанции для вынесения справедливого приговора. Поскольку дело — совершенно ясное и уже через неделю вас переправят в комфортную камеру в «Птичке», где в тепле и сухости вы проведете последующие, скажем, семь лет вашей молодой, но крайне бесперспективной жизни. Это как минимум. Но вы не учитываете, должно быть, — продолжал я заливаться соловьем, в то время как мой потрясенный собеседник непроизвольно ослабил контроль за нижней челюстью и слюноотделением, — что в этом деле у меня есть ярко выраженный личный интерес, поскольку в банк вы полезли, напялив мою маску. Я, если хотите знать, склонен рассматривать подобный демарш не только как попытку дискредитации полиции, но и как личное оскорбление, за которое опять же непременно подам на вас в суд. А суд приговорит вас к штрафу в пару миллионов долларов, уж я расстараюсь. К тому же вы вполне могли оказать сопротивление при задержании и даже нанести полицейским оскорбление всякими действиями, что автоматически увеличивает срок освежающего отпуска еще лет на пять. Я уверен: многие видели, как вы ожесточенно оказывали сопротивление.

— Да что ж я, того, что ли! — обалдело уставился на меня Маню. — Я ж сразу лапки кверху и — того! Вот как было дело, — укоризненным голосом закончил он.

— Нет-нет-нет! — покрутил я головой. — Вот у вас синяк, посмотрите… Вы явно сопротивлялись. Быть может, даже очень сопротивлялись. Наверное, вы маньяк и вас надо срочно и надолго изолировать от демократического общества. Перековывать полезными работами на свежем воздухе и колоть укрепляющие гражданское сознание лекарства в задницу.

— Не… ну того… — Маню щелкнул челюстью и высвободил из захвата колен хилые руки, широко разведя их в стороны. Слова застревали в его волосатой глотке.

— Именно что того, золотой вы мой! — я потушил окурок и потянул из стола пиво. — Вы в полной жопе. Понимаете меня? Или хотите завести песню про полицейский произвол? Так я вам дам уголовный кодекс почитать, — кивнул я на монументальный том в кожаном переплете, на прошлой неделе занявший почетное место на углу стола: г. шериф подарил. Номерной экземпляр. Другой такой же осел навечно в мемориальном кабинете покойного инспектора Дэвлина Баттлера. Теперь там музей. — Очень хорошая и увлекательная книжка. Ее так полезно перечитывать на ночь!

— Не надо… — жалобно попросил Дюпрен. — Я это… я того…

— Вижу! Вижу, что мы со всей неизбежностью начинаем понимать друг друга! — обрадовался я. — И это славно. Славно! И хотя я по-прежнему наблюдаю у вас некоторые проблемы с самосознанием, это не помешает нам договориться. Как вы считаете?

— Я того… очень люблю договариваться и сотрудничать, — быстро затряс лохмами Дюпрен. — Какие ваши условия?

— Условия наши такие. Я вас не сажаю. Пока не сажаю. — Маню приободрился. — Все равно вы ничего упереть не смогли. А вы за это рассказываете, где взяли маску и… выполняете для меня одну работу. Не очень сложную, но весьма подходящую к вашей лихой внешности.

— Того?.. — сложно игранул бровями волосатик.

— Да что вы! — ужаснулся я ходу его мысли. — Ни в коем случае. Просто вы вступите в одну организацию, поживете там и регулярно будете мне сообщать, что и как у них происходит. Вот и все, собственно… Ну и еще вы мне пообещаете больше не пытаться брать чужое. У вас это все равно не получается. Понимаете меня?

Маню понимал. Люблю понятливых.

6

С некоторых пор для проведения уик-эндов — когда такая возможность выдается конечно, — я облюбовал бунгало номер пятнадцать в хозяйстве Бенни Шустика, именуемом «Оазис-клаб». По пятницам ходил на бокс, а в субботу с утра рулил в «Оазис».

Помимо всякого рода бассейнов и расслабляющих прохладой номеров, с которыми меня в свое время познакомил Люлю Шоколадка, Шустик располагал целым рядом небольших, вполне благоустроенных одноэтажных легких до­миков, вытянувшихся в цепочку вдоль побережья; Шустик называл эти сооружения «бунгало» и сдавал всем желающим. Домики находились на расстоянии друг от друга — вполне достаточном, чтобы по­чувствовать себя в уединении, но в то же время не забыть о том, что где-то копошатся и всякие другие люди. Это меня устраивало и я стал по­­стоянным гостем Бенни, тем более что тот чутко уловил те нехитрые требования, которые я предъявлял к жизни, и пивные бутылки привычной марки в обширном холодильнике моего бунгало всегда громоздились батареями. Что нужно нормальному человеку, дабы ощутить целебное воздействие отдыха? Не так много: пиво (пусть охлаждается до нужной температуры), море (пусть плещет и расстилается), пара пальм (пусть шевелят ветвями в порывах легкого бриза) и — чтобы никто не путался под ногами. Всего-то. Когда-нибудь я куплю себе домик на побережье.

Кроме себя в бунгало номер пятнадцать и в его окрестностях я иногда еще терпел Сару Поппер. Сара отдыху не препятствовала, а напротив — способствовала: томно валялась на песке в чем мать родила, лениво дрейфовала в океане на надувном матрасе, неторопливо потягивала красное вино и вообще смотрелась так расслабляющее, что у меня при взгляде на нее днем практически не возникало никаких эротических мыслей. Сначала это меня слегка раздражало, а потом я успокоился, поскольку ночью все вставало на свои места.

— Величие Тумпстауна — в тумпстаунцах! — вещал с экрана телевизора смуглый, арабского вида господин, с ног до головы одетый в черную кожу. Не жарко же ему! Дабы возвыситься над немногочисленными (около сотни человек) собравшимися, господин взлез на деревянный ящик. На заднем плане просматривались затейливые иероглифические вывески. — Тумпстаунцы, мои сограждане, вы — наше главное богатство! — адресовал к слушателями широкий патетический жест оратор. — Вы — вот то, что необходимо защищать и преумножать! Древнейший народ и его титаническая история! — кричал, постепенно распаляясь, араб. — Тумпстаун для тумпстаунцев! Нет инородным выскочкам! Не позволим и не дадим!..

— Сарочка… — оторвавшись от чистки «мазафаки», меланхолически спросил я мисс Поппер, заглянувшей в бунгало повысить уровень вина в бокале. — Кто этот замечательный человек, ты не знаешь, часом? Вот которого показывают твои коллеги с телевидения.

— А, этот! — Сара зубами выдернула пробку. — Какой-то Рахим Хан. Уже неделю митингует в Чайна-тауне.

— И как, успешно?

— Не-а, — забулькала вином мисс Поппер. — Хотя весьма красноречиво.

— А чего он хочет-то? — лениво ткнул я пальцем в экран. — Ну «Тумпстаун для тумпстаунцев» — это ясно, а вот «не позволим и не дадим» — как-то очень расплывчато. Вдохновляет, конечно, но на что — не совсем понятно.

Сара пожала прекрасными плечами, одарила меня улыбкой и исчезла за дверью: пошла под свою любимую пальму к ноутбуку. В последнее время мисс Поппер отдавала все силы вдохновенному сочинительству. Саре пришла в голову мысль, будто она может написать книгу. Я даже не стал спрашивать, о чем.

Оживился мобильный телефон.

Я отложил пистолет.

— Сэмивэл? — голос г. шерифа был по-субботнему мягок. — Добрый день. У вас там есть под боком телевизор?

— А как же, сэр! Как раз любуюсь на одного придурка в коже. Он призывает не давать и не пущать. Я, признаться, в смущении.

— Ах этот… — почти как Сара Поппер, но с легким раздражением отреагировал шериф. — Ну его. Переключите на четвертый канал. Просто чтобы быть в курсе. И кстати: перестаньте всем подряд выбивать зубы. До встречи, дружочек.

Хорошенькое дело: перестаньте зубы выбивать! Да ведь у иного на лбу крупными буквами прописана срочная необходимость посетить стоматолога, и кто виноват, что именно у таких типов, как правило, зубы хорошие и крепкие? Между тем зубоврачебное кресло весьма способствует как размышлениям о никчемности тщетного бытия, так и пересмотру важных жизненных ценностей, и разве не молодец я, когда обеспечиваю внеочередное свидание с дантистом тем, кто в том давно нуждается, но не имеет повода? Да я вообще первое, что делал бы после задержания, — так это сажал бы преступника под бормашину. Пристегивал бы руки-ноги ремешками, чтоб не убежал, потом — анестезии ему (это непременно, права человека потому что), для чего предусмотрел бы специальную резиновую киянку, потом фиксировал бы в открытом положении ротик и проводил незамедлительную профилактическую санацию. Причем — все за государственный счет, а это, согласитесь, гуманно и довольно демократично.

Нет, зубы выбивать я не перестану.

Недовольно хмыкнув, я щелкнул пультом: по указанному г. шерифом каналу как раз начались последние новости. Всетумпстаунский любимец Марвин Холл, стареющий красавец в импозантной седине, под позывные правительственного сообщения отработанным жестом поправил на греческом носу очки в серебряной оправе и звучным бархатным голосом воодушевленно поведал зрителям о том, что вчера между Тумпстауном и сопредельным государством Сарти был заключен исторический договор о строительстве современного автобана, призванного соединить два очага цивилизации и тем самым вдохнуть немного культуры в общество, предводительствуемое королем Стагнацием с двузначным порядковым номером. Государственный контракт на строительство с нашей стороны президент О’Рейли (портрет всенародного избранника в верхнем правом углу экрана) в понедельник передаст компании «Шэлд» (красивая фотография билдинга компании), каковая, вне всяких сомнений, разместит кучу заказов на многих городских предприятиях; Марвин, томно играя старательно выщипанными бровями, предрек неизбежный подъем тумпстаунской экономики и грядущий расцвет деловой активности. «Все на стройку века!» — призвал Холл, и его сменило изображение раздолбанной, вихляющей вправо и влево дороги посреди степи: дорога нехотя уходила к горизонту. «Все это мы изменим, — по-хозяйски, ответственно заявил невидимый теперь диктор. — Очень скоро тут будет лепота и обилие. К небу поднимутся мотели и станции техобслуживания…»

Я выключил телевизор.

Обилие — это славно.

Лепота — вообще замечательно.

Одно хреново: у дивного пистолета «мазафака» на поверку оказалось полно недостатков, самыми существенными из которых были дороговизна безгильзовых боеприпасов и вытекающая отсюда повышенная загрязняемость внутренних поверхностей, так что чистить чудо-пушку приходилось чуть не после каждого второго расстрелянного магазина. Нет, не буду я покупать себе второй такой ствол, не буду!

С бутылкой я вышел на порог — Сара и впрямь торчала в шезлонге под пальмой: склонилась над компьютером, тыкала пальчиками в клавиатуру. Полюбовавшись ее стройной фигурой, я как следует отхлебнул пива и направился было к морю-океану, как неугомонный мобильник опять подал трель. Пришлось возвращаться.

— Ну? — недовольно спросил я.

— Это я, сэр… — послышался приглушенный голос. — Я внедрился…

О, мой друг Маню! Честно сказать, я думал, что никогда больше не услышу его славного голосочка. Надо же: вместо того, чтобы просто смотать из города с выданным ему сотовым телефоном, мистер Дюпрен честно пошел в «Белую ману» и записался в сектанты. Все же человеческая природа так загадочна!

Да и Панакози звонил уже три раза.

— Золотой вы мой! — искренне обрадовался я. — И как там?

— Тут того… — прошептал мой новый осведомитель. — Вообще-то кайфово, но много непоняток…

— Ну-ка, ну-ка! Поведайте мне, что и как.

Дюпрен делился со мной добытой информацией, наверное, с полчаса, если не больше — два раза перезванивал: вспугнутый местными обитателями, искал новое укромное место и оттуда, захлебываясь новыми впечатлениями, продолжал лихорадочно шептать.

«Белая мана» оказалась довольно забавным местом. Во главе ее действительно стоял некий «отец», у которого был свободный доступ к «эгрегору», дававшему сектантам пресловутую ману, — а мана, как понял Маню, и была смыслом их обновленного существования за высоким забором. Волосатика приняли с распростертыми объятиями: после того, как он, смиренно тряся лохмами, постучался в дверь, вежливо, но настойчиво переодели во все белое, оставив, правда, босиком, а к мане Дюпрена пока не допустили, но нынче вечером у него было назначено торжественное свидание с «отцом», оно же — посвящение, в процессе которого страдальца внешнего мира собирались приобщить к главному.

Сектанты обоего пола ходили по поселку исключительно в свободных белых одеяниях и без обуви, и у каждого на груди висел некий небольшой предмет — что-то вроде прямоугольной коробочки-талисмана; Маню такой пока не выдали, и он полагал, что это произойдет вечером, при посвящении. Пока же Дюпрена облагодетельствовали тонкой книжицей малого формата, озаглавленной просто и со вкусом — «Корни». Маню, давясь от восторга, зачитал мне из нее несколько абзацев и я тоже очень порадовался.

Ну надо же: оказывается, тумпстаунцы — первые люди на Земле, раньше всех спустившиеся с пальм, от них есть пошли остальные народы, включая шумеров и майя; наш могучий и выразительный язык лег в основу буквально всех мировых говоров и наречий, например китайского; прототумпстаунцы искусно пользовались колесами, с утилитарными целями наблюдали звезды и курили трубки уже тогда, когда порожденные ими народы с трудом начинали ходить пешком под стол — и все это в доверительной беседе поведал «отцу» эгрегор, поэтому «что мое — твое, а все — эгрегорово», а для приобщившихся к истинному знанию «в награду и в помощь дана мана». Сектанты сообразовывали с эгрегором буквально каждый свой шаг, для чего постоянно прибегали к загадочной мане, ибо сказано: «возьми маны по потребности и соберись с эргрегором, а он наставит и укажет».

Идиоты.

Часть книги — своеобразного требника секты — была посвящена разнообразным полезным ритуалам, среди которых главенствовали, само собой, обращения за умом к эргрегору, а также ежедневные, весьма душеполезные коллективные пляски и радостные, но негромкие песнопения. Имущества сектантам иметь не предписывалось, а если таковое, не дай эргрегор, случалось, то новообращенный с полным удовольствием жертвовал всю собственность в пользу секты, то есть «отца», каковой и распоряжался ею в общих интересах, видимо, пополняя запасы маны.

Вообще к концу рассказа Маню у меня сложилось твердое впечатление, что мана — не что иное как некий наркотик, возможно, даже героин. Последнее обстоятельство безусловно вводило «Белую ману» в сферу моих профессиональных интересов, так что я наказал Дюпрену быть осторожнее и как можно скорее подтвердить, верна ли моя догадка. После чего можно будет совершенно официально вломиться на территорию секты, всех там похватать, включая «отца» и, быть может, сам загадочный эгрегор, а заодно и вернуть беспутную дочь Лауру неутешному папе. А то похудеет, не дай Бог, от переживаний.

— Прекрасно, золотой мой, прекрасно! — похвалил я Маню. — Звоните мне в любое время. А лучше всего — уприте немного этой маны и мотайте оттуда под покровом ночи.

— Ну так я ж — того, — буркнул явно ободренный Дюпрен, — понимаю… Что я, чокнутый, тут с психами жить! Все будет чики-чики.

— Не очень-то резвитесь там, — напутствовал я волосатика и нажал на отбой.

Теперь мне не хватало только маны.

7

Все воскресенье меня никто не беспокоил — и я стал подозревать, что кривая преступности в нашем славном городе, а особенно в его ок(рестностях) под впечатлением разгорающегося на глазах строительства автобана Тумпстаун-Сарти стремительно пошла вниз. Оно хорошо, конечно, однако я уже успел привыкнуть к нескучной жизни инспектора полиции — именно такая жизнь для меня, теперь я ясно это понял, — и то обстоятельство, что в выходные тебя ни разу не попытались сдернуть с места, казалось мне противоестественным. Честно признаться, мне еще не удалось провести спокойно ни одного уик-энда; поэтому с середины дня воскресенья меня охватило волне понятное беспокойство: будто прямо из-под носа увели привычную любимую вещь. Я медленно кружил по бунгало, периодически включал телевизор — но все каналы были забиты разнообразной чепухой вроде комментариев к планам будущей стройки; я хватался за пиво — но потом оставлял бутылку недопитой и так в разных местах их скопилось штук пять; я бродил по пляжу, бесцельно разглядывая горизонт, потом пристал к Саре, но мисс Поппер отшила меня и послала в океан — творит она, видите ли! мысль косяком прет! ей мешать не надо! — я вдруг обнаружил, что совершенно не знаю, чем себя занять. И Маню, как на грех, упорно не подавал вестей. Оставалось лишь голову ломать, как прошло для него вчерашнее посвящение в братья маны.

К четырем часам я начал впадать в состояние, близкое к озверению, и почуявшая неладное Сара, оторвавшись от своего верного ноутбука, попыталась было разобраться в моем сложном духовном мире — но было уже поздно: грань, за которой на мое настроение можно было воздействовать, осталась далеко позади. Сейчас меня умиротворил бы, пожалуй, или неожиданный приезд Люлю Шоколадки с ворохом новых идей, планов и авантюр, или грандиозное убийство с как минимум тремя взрывами и сытной — долгой и увлекательной — погоней. Однако же ни того, ни другого не случилось; Сара тоже изо всех сил пыталась меня соблазнить — но безрезультатно: меня удручало отсутствие перспективы.

Поэтому когда около пяти часов вечера мобильный телефон ожил, я ринулся к нему аки тигр — отпихнув голую Сару и даже опрокинув собственное пиво.

— Да! — вскричал я. — Да! Дэдлиб слушает.

— Сэр, — голос Дюпрена был непривычно благостен. — Да пребудет с вами великий и могучий эгрегор!

— Вот спасибо, Маню! — отвечал я новообращенному. — Вы там не того еще?

— Что вы, сэр! Кто с маной — он ни-ни! Никогда не того. Мана — она благостна и способствует, — радостно заверил волосатик.

Дальнейшая беседа протекала в таком же духе, и я начал злиться. Дюпрена будто подменили: он сыпал явными цитатами (я не уточнил, из кого именно — из «Корней», «отца» или из самого эгрегора), учил меня жизни (в частности поведал, что «надо достигать своих целей с помощью своих возможностей», а также сообщил, что «каждый из нас пытается добиться места под солнцем, но стоит обрести желаемое, а солнце – уже зашло, и преследовать его глупо»), он постоянно хихикал самым жизнерадостным образом и вообще производил впечатление юнца, в первый раз в жизни обкурившегося коноплей. Мы разговаривали десять минут и за это время я не почерпнул ни грамма новой полезной информации — за исключением того, что мой подопечный уже полностью втянулся в местные религиозные пляски (Маню пару раз отвлекся, чтобы поскакать козлом и тем самым выпустить из организма лишнюю энергию — надо думать в пользу эгрегора, очень великого и чрезвычайно ужасного) и думать забыл о сокровенной сути своего шпионского задания. Ибо я узнал, что Дюпрена оделили ладанкой с манной — во время разговора она, как я понял, болталась на хилой груди разорителя банковских сейфов, — но покинуть благословенную территорию «Белой маны» с Маню в голову уже совершенно не приходило. Пару раз намекнув (безрезультатно) на желательность такого исхода, я прямым текстом распорядился: хватай ману и сигай через забор! — но в ответ получил уже ставшее привычным «эгрегор с вами!» После чего Дюпрен заявил, что ему явно не достаточно маны, отключился и больше на звонки не отвечал.

Вырубил сотовый.

Вообще.

Собака.

Эль койот.

Я сделал пяток кругов по бунгало — думал.

Выходов на первый взгляд просматривалось два: оставить все как есть — то есть плюнуть, махнуть рукой, а там посмотрим; и — вплотную заняться судьбой Дюпрена, неведомого отца и сильнодействующей маны. Причем — немедленно.

Догадайтесь, что я выбрал?

8

Забор вокруг пристанища отца и его друга эгрегора оказался высоковат: пожалуй, если Маню последовал бы моему приказу, то перескочить через него не сумел бы. Да и перелез бы вряд ли. По верху забор украшал ряд острых клиньев, на которые Дюпрен уселся бы как по­росенок на вертел — со всеми удобствами. Глядя на забор, за кото­рым надежно скрывалась повседневная жизнь сектантов, я и насчет себя усомнился, хотя я прыгуч. Впрочем, прыгать через заборы — не моя стихия. Обычно я проламываю соразмерную для проникновения дыру. Или чуть больше. Что, как показывает практика, не столь существенно. Главное — войти.

Еще в заборе были ворота — хорошие ворота, крепкие, и в воротах — калитка с монументальным глазком. По правую руку со специальной палки свисал здоровый, начищенный до дури медный колокол с веревкой, за которую, надо думать, следовало как следует дернуть, обозначив тем самым желание войти. Под колоколом на заборе был укреплен приличный по размеру почтовый ящик.

Я за веревку дергать не стал, а, не привлекая к себе лишнего внимания, остановил «сааб» метрах в двухстах от «Белой маны», в тени толпы пальм, вытащил из холодильника в бардачке бутылку пива, закурил и на всякий случай еще раз попытался вызвонить Дюпрена.

Однако Маню был тверд в своих новых заблуждениях.

Переоценил я Маню.

Раскрыв ноутбук, выйдя в сеть и покопавшись в файлах родного управления, я обнаружил, что загоном за белым заборчиком сектанты владеют на вполне законных основаниях: участок земли куплен чин по чину, на имя некоего Джино Керамидеса, того самого «отца», надо думать. Частная собственность. Не придерешься. С детства уважаю частную собственность и все, что с ней связано.

Ладно.

Допив пиво, я покинул машину и неторопливо двинулся к забору. Как и следовало ожидать, на встречу мне не вышел ни духовой оркестр с торжественным комитетом по встрече во главе, ни депутация сектантов, отмачивающих религиозные коленца под напевные призывы благодатной маны, ни даже завалящий, просветлевший в общении с эгрегором ключник с бородой по пояс. Никого я не заинтересовал. Всем было на меня плевать, и даже пролетавшая мимо чайка попыталась насрать мне на голову.

Это они зря. Напрасно. Опасно пренебрегать инспектором Дэдлибом.

Подойдя к обители вплотную, я ткнул пальцем в белый забор, потом пнул забор ногой — конструкция даже не шелохнулась, стояла насмерть. Для того, чтобы ее свалить, понадобится танк. Лучше два: эффектнее.

Задумчиво покуривая, я приблизился к воротам. Никаких щелей. Ни одного видимого глазу сучка, который можно было бы протолкнуть внутрь и подглядеть что-нибудь интересное в образовавшуюся дырочку. Лишь умиротворенное — тихое, разноголосое и нестройное — пение откуда-то из глубины. Слов разобрать я не смог. Да особенно и не старался.

Ну что же — коли нельзя подглядеть так, то можно подглядеть этак. Что ж я — не того? Мисс Энмайстер, помнится, легко и непринужденно взаимодействует со спутниками. Лизетта может, конечно, и послать меня куда подальше — ведь в активе у меня одни лишь смутные подозрения, а со всякой религией в Тумпстауне издавна обращались с возможной бережливостью: мало ли что, — но ведь может и не послать. В последний месяц взаимное доверие между нами взросло как на дрожжах.

Я демонстративно швырнул окурок в колокол — попал — и повернул было обратно к машине, как за спиной скрипнула калитка: показался остроносый босой парнишка, с хорошо отросшими, выгоревшими на солнце светлыми волосами, в длинном — до пят — белейшем балахоне, с расшитой бисером ко­роб­кой-ладанкой на груди. Выражение лица у явившегося было самое удовлетворенное. Словно он только что отлично пообедал и запил съеденное превосходным пивом — хотя балахон болтался на рыжем словно на вешалке. Видимо, все калории уходят в духовную жизнь. Так тоже бывает.

Парнишка мазнул по мне радостным взглядом и, звеня ключиком, попер к почтовому ящику.

— Эй, вьюнош! — попытался я привлечь его внимание. — Эй, с волосами!

Услышав меня, блондин огляделся по сторонам с таким видом, будто кругом толпилось полно народу и все с волосами, но никого конечно не увидел и мыслительный процесс со всей неизбежностью привел его к выводу, что обращаются именно к нему. Этого однако смышленому пареньку оказалось недостаточно и он, выпростав из длинного рукава тощую руку, удивленно ткнул себя указательным пальцем в грудь, чудом не пробив острым ногтем ладанку.

— Ты мне, брат?

— Ага, — кивнул я, приближаясь. — Имею желание поконтактировать. Сигаретку? — тряхнул я пачкой. — Способствует установлению непринужденных дружеских отношений.

— Эгрегор с тобой, брат! — ласково отвел мою руку сектант, отворачиваясь. — Курить вредно. Неправильно.

— А что же полезно? Что правильно? — поинтересовался я, глядя на утлую спину возившегося с почтовым ящиком парнишки. — Просвети меня, о вьюнош, именующий меня братом.

— Полезно — мана, — зажав пук разнокалиберных конвертов под мышкой, коснулся с благоговением ладанки блондин. — Правильно — эгрегор! — задрал он к ослепительно синему небу поросший куцыми кустиками подбородок. — Ударь в колокол и входи свободно. Твои глаза разверзнутся.

— Насколько широко… э-э-э… разверзнутся? — заступил я дорогу собравшемуся назад парнишке. — Увижу ли я прямо отсюда другие планеты и даже галактики? Обрисуй тезисно перспективу.

— Это не в моей власти. Я — скромный страж маны. Отец просветит тебя. А теперь пропусти меня, брат, — улыбнулся он добрыми глазами. — Не стой на пути идущего вместе со светозарным эгрегором.

— Ты в курсе, что мы живем в демократическом государстве? — спросил я, не двигаясь с места. — Где хочу, там и стою. И тебе рекомендую, — легко толкнул я в грудь попытавшегося обойти меня сектанта. — Я из полиции и у меня к тебе есть еще несколько вопросов. Не торопись так, милый. Пойдем вон в машину, поговорим о том, о сем. Там мягко и удобно. Мудростью поделишься. Тайным знанием ошарашишь.

— О эгрегор!.. — тонким голосом возопил встревоженный парнишка, теряя почту, но моя ловкая пятерня сноровисто зажала ему рот, и эгрегор не услышал.

9

Под утро неведомо откуда навалились поганенькие мошки. Вылетели на свой мушиный сейшн. Нет, они не кусались, но спать решительно не давали. Садились буквально на все и норовили залезть в рот. Впрочем, из нашей сладкой парочки таким чувствительным оказался один я, потому что Сара преспокойно дрыхла и даже похрапывала.

Я аккуратно перевернул мисс Поппер на бок — она почмокала сочными губками, пустила аккуратную слюнку из уголка рта, поелозила задиком и, умиротворенно вздохнув, продолжила видеть сны — но уже сопя тихо. Саре мошки совершенно не препятствовали. Этой кукле Барби плевать было на мошек.

Для просветления сознания добыв из холодильника пива, я вышел на порог и с удовольствием задрал голову к звездам — таким далеким и в то же время невероятно близким. Скоро, уже очень скоро мы полетим туда и разъясним тамошним местным, коли таковые найдутся, что хорошо, а что — не очень. Гуманнее будет даже сначала запустить по пути предполагаемого вояжа информационный спутник, дабы все несогласные успели покинуть осваиваемые территории до нашего победоносного прибытия. Каждый должен поиметь свой шанс и это — тоже демократия.

В океане что-то сильно плеснуло и я от неожиданности облил подбородок пивом. Не спится люду морскому. Круглосуточно кипит там жизнь разными своими интересными проявлениями. Все время кого-то жрут.

Океанская жизнь однако же материализовалась в виде трех неоформленных комков белесого цвета, каковые с плеском отделились от вод и торопливо засеменили ко мне ко мне.

«Инопланетяне! — подумал я весело. — Братья по разуму! Надо же!» — и шагнул навстречу на предмет установить первый контакт. Стоило бы Сару разбудить, чтобы вела прямой репортаж с места событий, а то, не ровен час, в историю войдет кто-то другой. Примажется, а этого я не люблю.

— Мир! Дружба! — провозгласил я, размахивая пивной бутылкой. — Дважды два — почти всегда четыре! Параллельные прямые при обычном стечении обстоятельств никогда не имеют шанса пересечься, однако же когда им надо — запросто пересекаются в бесконечности! Зачем вся дева, если есть колено?..

Тут я осекся: до моего тонкого слуха явственно донесся такой, знаете ли, скрежещущий — очень характерный — звук, который случается, когда из ножен вынимают приличный по размеру образец холодного колюще-режущего оружия. Обнажают клинок, одним словом.

— Э! Э! Ребята! — предостерегающе крикнул я. — А поговорить?

Но ребята призыв проигнорировали — три волосатых мокрых мужика в белых тряпках, они подбежали вплотную и принялись бес­толково, но азартно совать наперебой в меня длинные, слегка изогнутые ножи. Все это они проделывали молча, шумно дыша, толкаясь и всхрапывая.

Некоторое время я недоуменно уворачивался и отпрыгивал, не забывая хлебать из горлышка пиво, и так мы оттанцевали довольно далеко от бунгало и пиво кончилось; тут мои молчаливые, но настойчивые противники, видя, что в лоб зарезать меня никак не удается, решили наконец сменить тактику и попытались взять меня в клещи.

Здесь у пришельцев из вод открывались некоторые перспективы, и я на скорую руку свел на нет их численное превосходство, разбив пустую бутылку об голову одного и поразив ногой в пах другого. Оба свалились на песок, а оставшийся издал длинный горловой звук и стал своим немалым ножиком рубить меня за троих.

Потрясающе упертые граждане попадаются в ок(рестностях) Тумпстауна!

Я неожиданно присел, пропустив руку с ножом поверх плеча: нападающий задумал выколоть мне левый глаз — а потом, выпрямляясь, от души вмазал нападающему в челюсть. Аж хрустнуло что-то. Мужик в белом, обронив ножик, подскочил вверх и затем рухнул как сноп.

— Маны… маны… — раздался за спиной сдавленный хрип. То страдал ударенный бутылкой: удобно расположившись на заднице, он держался одной рукой за голову, а другой судорожно шарил по груди. Тщетно. Талисман слетел в пылу сражения.

Ага, как же — неагрессивные они, эти сектанты. Овцы.

В это время оживился получивший по яйцам: с усилием воздел свой торс над песком и косолапо двинулся в мою сторону, вхолостую размахивая ножиком. Прямо газонокосилка какая-то.

— Вот что, парни, — вытащил я из кобуры «беретту». — Признаться, надоели вы мне преизрядно. Так что одно из двух. Или вы успокоитесь и быстренько отсюда свалите, или я для профилактики вас перестреляю. Слышишь ты, с ножом. Брось бяку и уткни седалище в грунт. Ну!

Со слухом у сохранивших сознание агрессоров все оказалось в порядке: стоявший отшвырнул в темноту нож и шлепнулся на песок, а баюкавший ударенную голову перестал призывать ману и затих, настороженно на меня глядя.

— Проваливайте, — взмахнул я пистолетом. — Мне даже спрашивать не хочется, чего вы сюда приперлись со своими ножиками. Брысь.

Господа в белом подобрали третьего и по мере подорванных сил поволокли его куда-то в ночь, а я потопал обратно к бунгало. Хорошо хоть не орали, а то Сара проснулась бы, возись с ней потом.

Однако мисс Поппер в бунгало я не застал — лишь разбросанные подушки и простыни. И мокрые следы на полу. Крови, впрочем, не было. А на телевизоре — бумажка: «Отдай брата, вернем сестру».

Поперли Сару.

Видно, важный братик мне попался. Страж маны, мать его.

Зря я этих ребят отпустил, повязать следовало.

10

— Поверхностный анализ показывает, что в лице данного порошка мы имеем дело с неким довольно сильным галлюциногеном, — поставил передо мной стеклянную плошку с низкими бортиками Антонио ван Гиббс. — Я бы назвал это наркотиком. Раньше подобного мне видеть не приходилось, Сэм, — погладил ван Гиббс лысую умную башку.

— Дурь, значит? — задумчиво пробормотал я, поднося плошку к носу. — И отчего я не удивлен, а?

— Осторожно! — Антонио живо выхватил из моей руки порошок. — Ты что, Сэм! Положительный эффект достигается путем помещения на слизистую носоглотки.

— То есть это надо нюхать? — брезгливо отряхнул я пальцы. — Гадость какая!

— Именно! Гм.

— Ну-ну… И из чего же сей, как ты метко выразился, галлюциноген гонят? — поинтересовался я.

— Пока затрудняюсь, — сверкнул очками ван Гиббс, надежно закрывая плошку крышкой. — Определенно скажу, что продукт — естественного, растительного происхождения. Но не мак. Будем исследовать.

— Так вот ты какая, мана…

— Что-что? — широко раскрыл глаза толстенький эксперт.

— Это я так, Тони, не обращай внимания, — махнул я рукой.

— Кстати, Сэм, — ван Гиббс сделал в воздухе сложный жест толстыми волосатыми пальцами. — А что ты вообще тут делаешь? Ты же отстранен, гм? Или мне соврали?

Чистая правда.

Эксперту не соврали.

Господин шериф изволил временно отстранить меня от службы. Для профилактики общественного мнения. Позвонил и серьезным голосом обрадовал: погуляйте пока, Дэдлиб. С недельку или даже с две. Я же говорил, нечего лупить всех подряд по зубам.

Ну да, был грех! Случился.

А что такого?

Сразу после того, как я вышел из управления, где пытался пообщаться с воткнутым в камеру плененным сподвижником великого эгре­гора. Правда, сначала я изъял у парнишки в пользу эксперта излишки маны, что сектанта несколько расстроило, но совершенно не образумило: битых сорок минут я пытался заставить его говорить на интересующую меня тему, но совершенно не преуспел, а это со мной случается редко. Под конец, поняв, что еще немного, и я прибью задержанного стулом, я плюнул на пол и большими шагами покинул камеру. Пусть посидит, подумает, покушает вкусной и очень питательной брюквы или что там сегодня на обед у сидельников, снизойдет на грешную землю из высот экстатической задумчивости. Морда нестриженная.

И вот, в полном и окончательном раздражении я выхожу на улицу — а из-за угла на меня выкатывает целая шайка таких специальных мужиков плюс две дамы: все в жилетках с многочисленными карманами, в проводах, с микрофонами, камерами и разными другими киношными прибамбасами, и в центре этой чудной кампании величаво и расслабленно семенит, окруженный всеобщим вниманием и облизыванием, упитанный бородатый дядечка в зеленом козырьке на резиночке на голую лысину, в маечке в обтяжку, в поганого цвета шортах и тоже с видеокамерой в руке. Увидев меня, дядечка застучал по брусчатке кривыми ножками, звучно щелкнул пальцами, крикнул, давясь слюнкой: «О! Типаж!» — и приложился к зрачку своей камеры. Прочая свора засуетилась вокруг, подсунула мне под нос кучу микрофонов и даже дополнительно осветила софитами, а какой-то долговязый кретин клацнул прямо под носом киношной хлопушкой и заорал, что — дубль один.

Само собой, я тут же врезал типу в козырьке прямо по видеокамере, потому что не надо близко подходить к сотрудникам полиции, когда они находятся в состоянии легкого аффекта. Вот увидел, что в состоянии аффекта — и не подходи, обогни по широкой дуге, перейди на другую сторону улицы, а еще лучше беги прочь с максимально возможной скоростью. Скройся. Чтобы чего не вышло. Потому что у нас работа такая: служить и защищать. Нервная работа. Случаются издержки. Неизбежные.

Тип, ясное дело, такого обращения никак не ожидал — с грохотом повалился на спину, откинув вставную челюсть, а его свита застыла в изумлении, что позволило мне покинуть место действия в относительном спокойствии.

Спокойствие однако оказалось очень даже недолгим: через каких-то полчаса позвонил г. Дройт. Оказалось, я выбил зубы не тому, кому надо. А именно — режиссеру, продюсеру и автору перманентно, уже несколько лет снимаемого сериала с хорошим названием «Фильм про все». Почти национальному достоянию. Фигуре глобального значения. Любимцу тумпстаунской публики. К тому же не далее как неделю назад великий кинематографист в очередной раз вставил себе новые фарфоровые зубы — после съемок на натуре, которую затеял в Кроккете.

Дело мгновенно получило широкий резонанс, меня облаяли по телевидению, изгадили по радио и обличили в газетах. Публика вскипела, изобидевшись за своего любимца, а страховая компания «Джудит, Джудит и Кокс» моментально объявила, что отныне в их полисах будет добавлена строчка «от разрушений, повреждений и физических увечий, проистекших от встречи с полицейским инспектором Дэдлибом».

Лестно, что и говорить!

Однако г. шериф совершенно не разделил моих восторгов. Дройт меня упрятал в тень. Во избежание. И чтобы страсти поутихли.

Даже слушать меня не стал.

Надо признать, меня это здорово разозлило.

Тем более, что я как раз собирался ввести его в курс последних событий. И рассказать про похищение Сары.

Вот уж вряд ли теперь! Раз управление полиции может совершенно спокойно обойтись без моих высокопрофессиональных услуг целых две недели, то и я запросто могу обойтись без управления. И раскрыть это дело самостоятельно…

— Все правильно, Тони, — кивнул я. — Меня выбросили на свалку истории. Я оказался слишком талантливым, понимаешь меня?

— Гм… — ван Гиббс скептически разглядывал меня через очки. — Не усматриваю внешних признаков. Совершенно.

— Однако — это так! — хлопнул я эксперта по плечу. — Исчезаю. И позвоню тебе позднее.

В коридоре меня следом увязалась дамочка по имени Хитер — наш штатный психолог: дробно стуча каблучками и участливо заглядывая мне в лицо, она настойчиво выпытывала, не хочу ли я «поговорить об этом». Пришлось скрыться в мужском туалете.

Вот дерьмо.

Я же не знал, что этот тип в козырьке такой важный. На нем не написано.

11

— Слушайте, Лизетта, — я щелкнул «зиппо» и прикурил. — Вы и так уже многое для меня сделали и я не хочу втягивать вас с неприятности. Вы мне симпатичны.

Мисс Энмайстер вздрогнула, отодвинула с лица челку и внимательно на меня посмотрела.

— Это любовь? — спросила она нейтральным тоном.

— Трудно сказать, — отвечал я, выпуская дым. — Не давите на меня, я еще не до конца разобрался в своих кипучих чувствах.

Мы сидели на песочке поблизости от бунгало номер пятнадцать и наши ноги лизал неторопливый прибой, а наши тела равномерно охаживало жгучими лучами солнце, и иногда я искоса взглядывал на мою соседку, мысленно сравнивая ее с фигуристой Сарой Поппер. В купальном костюме — то есть во вполне символических полосках эластичной ткани — мисс Энмайстер смотрелась очень неплохо: она не обладала тщательно холимыми изгибами и любовно взлелеянными округлостями журналистки, напротив: ничего лишнего, однако же в ней была такая непередаваемая грация — слегка хищная, не открывающаяся сразу, но зовущая — что глаза мои так и норовили вновь и вновь обшарить ее ладный организм.

Мисс Энмайстер появилась у бунгало вскоре после того, как, изгнанный со службы, я в крайнем раздражении вернулся из города на побережье, где сидел, пил пиво и плевал в воду: мне требовалось подумать и взлелеять планы. Увидев ее машину, я испытал дополнительное раздражение, полагая, что Лизетта начнет читать мне мораль или как-то еще будет топтаться по свежим ранам, однако же она ничего такого не сделала — молча приблизилась ко мне, стряхнула с себя джинсы, завернула в футболку перевязь с «береттой», уселась рядом, глотнула пива из моей бутылки и деловито раскрыла весьма наворочанный ноутбук.

Через некоторое время я практически не сомневался в том, что Сара Поппер и дочь Джузеппе Панакози, девушка Лаура сейчас парятся в «Белой мане»: благодаря нежданной любезности мисс Энмайстер, я имел возможность сполна насладиться наблюдением за территорией прибежища светозарного эгрегора через спутники — там оказалось полно баракообразных строений и одно здоровое, в центре. Между бараками ритмично перемещались люди в белом; пару раз они поводили общие хороводы, а также несколько раз предались более локальным ритуалам; из стоявшего рядом с главным зданием барака, в котором мы с Лиззи единогласно опознали столовую, три раза выходили люди с мисками в руках и топали к расположенному на отшибе небольшому домику; ясно, что если пленники и есть, то содержатся именно там и подобным образом им задают корм.

Одно плохо — я теперь вроде и не у дел. Не имею права ворваться на танке. А как было бы эффектно! Ну да ничего. Справлюсь. Дройт еще руками разведет в разные стороны от изумления какой я ловкий. И выдаст мне бессрочную лицензию выбивать зубы кому угодно — за исключением тех, кого я в одиночку не одолею.

— И тем не менее… — Мисс Энмайстер допила пиво и искательно посмотрела вокруг. Больше на расстоянии вытянутой руки бутылок видно не было. Следовало переться к холодильнику. — Что вы намереваетесь предпринять?

— Тут такая штука, Лиззи… Меня вроде бы отстранили. Я ничего предпринимать, как вы выразились, не собираюсь, — талантливо подпустил я тумана.

— Ха! — заявила она, легко поднялась и, вздымая ногами песок, ушла в бунгало. — Ха! — повторила она, вернувшись и вручив мне запотевшее «Асахи». — Мне вы можете не вешать лапшу на уши, Сэм. Ни за что не поверю, что вы бросите на произвол судьбы вашу возлюбленную, не говоря уже о дочке вашего приятеля Панакози. Вы, Сэм, не производите такого прискорбного впечатления, — прищурилась на меня обладательница символического купальника и забросила далеко в пески крышечку от бутылки. — Нет, я ни на чем не настаиваю, однако…

Я с подозрением посмотрел на мисс Энмайстер: в моей голове уже вполне вызрел план незаконного вторжения (под покровом ночи, разумеется) на территорию «Белой маны» с целью вдумчиво побеседовать с «отцом», а то, если снизойдет, и с самим эгрегрором, — но при последних словах дамочки меня внезапно посетили сомнения. Ведь если как следует подумать, сейчас мне до полного счастья, разжалования в простые патрульные, а то и безоговорочного увольнения в обыватели только и не хватает еще одного скандала — на сей раз на псевдорелигиозной почве, хотя лично я просто-таки уверен, что зубы у сектантов ничем принципиально от журналистских не отличаются. И как же прикажете быть?

— А что… — раскрыл я было рот, но тут в недрах сержантских узких джинсов замурлыкал телефон, Лиззи предостерегающе воздела пальчик к синим небесам, и рот захлопнулся.

— Да? — промурлыкала мисс Энмайстер в мобильник. — Нет. — Стрельнула в меня глазами. Лицо ее сделалось до крайности официальным. — Нет. Разумеется. Ясно. Сейчас. — Щелкнула крышкой. — Мне пора, Сэм. Служба. Дела.

— Разумеется, — махнул я рукой. — У всех, у всех есть дело… У меня только маленькая просьба: я вам ни о чем не рассказывал. Мы просто попили пива и поплевали в океан. Мне отчего-то хочется вам верить, Лиззи. Я справлюсь сам. Хорошо?

Мисс Энмайстер посмотрела на меня долгим взглядом, потом кивнула, влезла в джинсы, майку, ловко нацепила наплечную кобуру и вытащила небольшой бумажник.

— Вот что я могу еще сделать. — Протянула мне карточку. — Все, на что имею право, — с нажимом добавила она.

Не нужно быть человеком с особым воображением, чтобы понять: фокусы со спутниками засекло начальство и минуту назад поведало мисс Энмайстер об охвативших его в связи с ее самодеятельность чувствах. Посему я понимающе кивнул, изобразил самую удачную из всех имеющихся в моем арсенале располагающих улыбок и сделал даме ручкой.

На визитной карточке — простом белом прямоугольнике — без особых затей значилось «Эл Вацап». Ниже меленько: «Вопросы любой сложности». И — номер телефона. Ничего лишнего.

Люблю таких. Вот есть у меня — ну ладно, ладно: был! — был у меня один знакомый, китаец. Шустрый малый, начитанный такой. Лай Бан-ман назывался. И в одно прекрасное утро ему вступило в голову, что, де, неплохо бы заняться бизнесом. Приобрести вес в обществе и сопутствующие тому деньги. Нетривиальное желание, что и говорить, но — требующее или ловкости, или передовых идей, или как минимум стартового капитала. Ничего из вышеперечисленного у Лая в наличии не имелось, но зато его распирало здоровое желание производить неслабые мыльные пузыри. А для этого, как известно, помимо желания необходимо некоторое количество мыльной воды и оборудование типа соломинка — как основное орудие производства. На это Лай Бан-мана вполне хватило: уже через месяц он стучался в двери всяких респектабельных контор — красивый, причесанный волосок к волоску и в шикарном костюме — и выкладывал на столы секретарш раскладывающуюся аж три раза визитную карточку с золотым обрезом: на карточке убористым затейливым шрифтом были перечислены всякие организации, ассоциированным членом, почетным доктором, техническим советником (и др.) которых податель сего, доктор-профессор Лай является. Нужно еще добавить, что на последней страничке карточки помещалась цветная фотография самого Бан-мана, а три четверти организаций он самолично выдумал. Я тоже, помнится, помог ему по мере сил и воображения — подарил «Ассоциацию тяжелых водолазов Левого побережья». Некоторое время Лай вполне уверенно циркулировал в деловых кругах Клокарда, но, несмотря на все усилия, толком ничего особенного не добился и со временем следы его затерялись. Лай очень удивлялся, отчего это его послужной список не внушает уверенного почтения и безудержного желания немедленно и щедро финансово поучаствовать в его смелых и местами новаторских проектах, вроде возведения модернового дельфинария в центре города или прокладки утепленной канализации, связывающей собой все клокардские ранчо и фермы, — а вот какой-то, невзрачный в сущности человек с визиткой, где написано одно лишь имя и номер телефона, открывает любые двери мизинцем левой ноги своего шофера. Клокардское общество еще более консервативно, чем тумпстаунское, и если одного твоего имени недостаточно, то ты просто зря пришел — тряся своим золотым «ролексом», блистая запонками и слепя крахмальной рубашкой.

А теперь вот — Эл Вацап.

Вопросы любой сложности.

И все.

Кому надо — тот знает.

Только надо ли мне? Как будто, не помешает. Раз уж я оторван от государственного аппарата поддержания демократии на пристойном уровне. Раз уж я решил справиться сам.

Ну — как вы понимаете, есть один лишь способ проверить.

Как там у меня с наличными?

Вряд ли этот Вацап принимает кредитные карточки.

12

Главным компонентом невыразительного организма Эла Вацапа — низкого худого субъекта неопределенно, но существенного возраста, с неприметным лицом, жидкими белесыми незапоминающимися волосами, глазами непонятного серого цвета и многими другими «не» — был большой, даже огромный, нос. Все остальное казалось к этому носу простым приложением. Приспособлением, дабы нос мог перемещаться в пространстве и соваться во все интересующие его щели. Хороший нос, вызывающий мысли, эмоции и желания, не блещущие разнообразием и уж тем паче оригинальностью.

Располагался Вацап в самой заднице столь любимого мною Кроккета, в занюханном офисе на четвертом этаже давно просящегося на снос дома — на двери не было ни табличек, ни надписей, а просто бронзовый номер 307. Отчего именно 307 — я так и не понял, поскольку ни одна из соседних дверей (две, кстати, были давно и качественно выломаны и через проемы хорошо просматривались со знанием дела загаженные комнаты; стекла в окнах — выбиты) вообще не могла похвастаться никакими номером. А если исходить из того, что первая цифра — номер этажа, как это водится в отелях, то получалось черт знает что. Оно и понятно: если бы я от молодецкой удали или еще каких недостатков вздумал решать вопросы любой сложности, тоже не приглашал бы клиентов к себе домой, а тихарился по разным углам. Не исключено, что этот самый Вацап таскает номер 307 в кармане и вешает на дверь очередной конспиративной хаты. По мере надобности. А потом — снимает и снова кладет в карман.

На осторожный стук ответа не последовало — лишь с пятого этажа доносилось буханье какой-то ожесточенной музыки, столь любой афротумпстаунцам, — и я уже занес ногу, дабы ударить посильнее, как меня опередил невыразительный (опять же) призыв «открыто!».

Потянув за ручку, я открыл дверь и проник в явно нежилое помещение, убогий интерьер которого выгодно подчеркивал старый стол о двух тумбах — у окна, в котором стекла отчего-то уцелели, — три псевдовенских стула, а также висевшие клочьями обои стенке справа.

За столом, положив левую руку на свободную от каких-либо предметов крышку, восседал хозяин. Из-за падающего из окна света виден был один силуэт, однако нос я разглядел отчетливо и сразу. Нос бросался в глаза.

— Мистер Вацап? — поинтересовался я. — Это я вам звонил.

— Допустим, — неторопливо предположил сидящий, не вынимая правой руки из-под стола. — Закройте дверь, пожалуйста.

Изнутри на двери обнаружился потрясающий размерами засов — в преотличнейшем состоянии, хорошо смазанный, и я, подозревая, что и хлипкая с виду дверь, тоже не так проста, с удовольствием его задвинул. И вдобавок щелкнул пупочкой стопора.

— Я вас внимательно слушаю, — бесцветным голосом заявил Вацап, свободной рукой указывая мне на ближайший стул.

— Что у вас там? — спросил я, осторожно усаживаясь. Стул скрипнул, но выдержал. — Что-нибудь очень скорострельное?

В ответ Эл Вацап вынул и положил рядом с левой рукой правую: в мою сторону уверенно смотрел ствол шестизарядного «смит-вес­сона» шестьсот двадцать пятой модели.

— Хорошая пушка, — одобрил я. — Многие старики ходят с шестизарядниками.

На это в общем-то справедливое замечание Эл Вацап никак не отреагировал, а просто продолжал сидеть и на меня пялиться: ждал.

Некоторое время и я, всматриваясь в него, прикидывал, что будет, если прыгнуть вправо и разрядить в прыжке в стол «мазафаку». Так, чисто из спортивного интереса прикидывал. По всему выходило, что стол такого упражнения не выдержит. К тому же я не знал, хорошо ли стреляет Вацап.

Хозяин роскошных апартаментов, видимо, проследил мои нехитрые мысли, потому что отрицательно качнул головой и сделал еще один шаг навстречу — не поворачиваясь, протянул руку, дернул за веревочку и на окно спустились плотные жалюзи. В комнате тут же стало мрачновато, но теперь я хотя бы не сидел против света.

— Спасибо, — оценил я его дружественный жест. — Так гораздо удобнее. — Достал сигарету и зажигалку. — Вижу, вы не настроены угостить меня стаканчиком пива или предложить мне, например, хорошую гаванскую сигару для завязки теплых дружественных отношений.

Вацап чуть слышно шмыгнул своим великолепным носом и разжал пальцы: «смит-вессон» легко стукнул о крышку стола; а его владелец меж тем состроил из рук мостик и уложил на него подбородок, все так же внимательно на меня глядя.

Еще раз шагнул навстречу.

Душевный человек.

— Впрочем, у меня все с собой, — поведал я Вацапу, доставая из карманов пиво. — И если не возражаете… — Другую бутылку я поставил на стол перед ним. — Дело в следующем. Мне нужно решить вопрос средней сложности, но обстоятельства таковы, что сделать это надо срочно. Оттого я к вам и напросился. И если вы действительно так хороши, как и ваша визитная карточка, то с вашей бесценной помощью мы все быстренько уладим, то есть обтяпаем.

Эл Вацап стремительно цапнул бутылку, ногтем сковырнул пробку и присосался к горлышку. Пиво с бульканьем скрывалось в его глотке.

— Дело в общем-то простое, — продолжал я. — Пустяки. Нужно пробраться в некое место и незаметно спереть оттуда двух дам. Понимаете меня?

Вацап совершенно не собирался ничего понимать, пока не залил в себя всю бутылку. Покончив с этим жизненно важным делом, он шумно выдохнул, отставил пустую тару, добыл из кармана здоровый синий платок и обстоятельно высморкался.

— Дамы в курсе? — сипло поинтересовался он, тщательно осматривая платок. Видимо, что-то там ему не понравилось, потому как Вацап затеял как следует покашлять и для целостности картины сочно плюнул под стол. И тут я понял, что он гораздо старше, чем кажется. Хорошо сохранился, но — живет так долго, что уже не раз видел, как будущее становится историей. И совершенно не собирается скрывать глубокие морщины, траншеями пробороздившие его лицо, и набухшие мешки под глазами, а уж нос… Не зря ли я сюда пришел? Может, если подсунуть ему еще пару пива, он прямо тут, за этим столом и развалится на незапоминающиеся составные части?

— Дамы в курсе, что их держат насильно, — продолжил я тем не менее делиться информацией. — Впрочем, тут могут быть всякие тонкости.

— Например? — вполне доброжелательно спросил Вацап и зашевелил морщинами: попытался улыбнуться.

— Например, наркотики. — Я закурил, но специалисту по любым вопросам предлагать не стал: решил, что его организм нельзя подвергать таким сильным испытаниям. — Дамы могут быть, извините, обдолбанными в хлам. Не по своей воле конечно, но тем не менее. Что может затруднить задачу.

— Отчего? — удивился мой собеседник, вытащил откуда-то из стола длиннющую сигару и маникюрными ножницами обрезал ей кончик.

— Ну… Они могут сопротивляться и вообще высказывать настойчивые пожелания остаться там, где пребывают.

— Странно, — Вацап лизнул сигару и чиркнул спичкой.

— Но возможно, — заверил его я, отхлебывая пиво. — И там еще полно всяких таких шизнутых ребят, тоже крепко обдолбанных. Которые дам стерегут. Захотят активно воспрепятствовать.

— Да? — Вацап наконец раскурил сигару и, окутавшись дымом, откинулся на спинку стула. Шмыгнул носом. — Стандартная операция. Плевое дело. А они вооружены?

— Да, ножики у них точно есть. Такие длинные ножики. В локоть минимум. Это плохие ребята.

Вацап воткнул сигару в рот, развел руки примерно на полметра и некоторое время водил глазами от одной к другой.

— Не надо гнать про добро и зло, — посоветовал он наконец, красноречиво облапив револьвер. — Все дело в том, у кого пушка.

— Убивать никого не стоит, — выдвинул я дополнительное условие. И на всякий случай уточнил. — В том числе дам.

Старикан нравился мне все больше. Приятно иметь такого типа в своей коллекции знакомств.

Вацап кивнул.

— Все должно быть проделано незаметно. Без шума, гама и напалма, — продолжал я.

Вацап достал глушитель.

— И еще. Я пойду с вами.

— Не-а, — отрицательно мотнул головой престарелый герой. — Я работаю один.

— Не обсуждается, — закинул я ногу на ногу. — Я заказчик и участвую в деле.

— Никогда, — погрозил мне сигарой Вацап. — Не делайте из меня идиота, инспектор Дэдлиб. Это дело вам обстряпать — как пять бутылок пива выпить. Но вы приходите ко мне. Вывод: вам нежелательно светиться. Учитывая что вас… э-э-э… выперли, ходить со мной вам не полезно, но даже вредно.

Люблю хорошо информированных людей, умеющих без особых затей сложить два и два и в результате естественным образом получить четыре!

— Допустим. — На сей раз кивнул я. — Пожалуй.

— Где это? — протянул ко мне руку ладонью вверх Вацап.

Я достал из внутреннего кармана карту, встал, расстелил перед ним на столе и показал пальцем.

— Знакомо, — вытер нос платком Вацап.

— А вот фотографии дам.

— Три косых за обеих.

— Подходит.

— Половина — вперед.

— Заметано.

Я отсчитал деньги.

13

Это мой город.

Вот что внезапно понял я, когда, пешком добравшись к ближайшей станции метро, потопал вниз по ступеням. Я был во многих городах — хороших и разных — но лишь Тумпстаун пустил во мне корни. Знаете, как это бывает? Вы выходите из вокзала — и на вас обрушивается (или обволакивает, или еще какое-то слово по вкусу, потому что всюду по-разному) аура города. Вы смотрите на город, а город смотрит на вас; вы оцениваете друг друга, принюхиваетесь и делаете выводы. Город запросто может выпереть вас прочь; элементарно выжить. Создать невыносимые условия. А случается и по-другому: вы сразу чувствуете себя, как дома.

Именно так у нас сложилось с Тумпстауном. Я полюбил его, а он принял меня. Мне все тут нравилось — и основательные, видевшие не одну историческую бурю дома, и кривые, мощеные брусчаткой улицы, и добродушные горожане, которым палец ни в рот, ни в какое другое место засовывать не надо. И даже местные бандиты — они тоже очень симпатичные.

Я хотел тут жить. Долго и счастливо. Или как получится.

Все равно.

Да вот метро — кольцевая линия из шести станций и вытянувшегося в сторону Кроккета аппендикса еще из трех. Никому не нужное, идиотское метро, но — красивое и основательное, как почти все в Тумпстауне. Построенное только потому, что однажды господам лордам захотелось быть не хуже, чем прочий мир, и если во многих городах метро ездит, то отчего метро нет и в их метрополии? Совершенно справедливое, надо признать, суждение.

От подземки, правда, больше проблем, чем пользы: вечно там крутятся и охотно живут всякие асоциальные элементы, а тоннели так удобны для того, чтобы сломя голову бежать от правосудия, — слов нет. Просто подарок. Но тем не менее метро в Тумпстауне есть. И исправно функционирует. И тоже мне нравится. Особенно в тот день, когда после свидания с Элом Вацапом мне нужно было из Кроккета добраться до стоянки, где я приткнул свой новый «сааб», не желая оставлять любимую машину одну среди афротумпстаунцев, разрушительная фантазия которых поистине неистощима.

Я заплатил пять долларов, спустился на семьдесят ступеней вниз, тезисно насладился мозаичным панно с названием «Герои сокрушают варваров» — в невысоком человеке в кимоно, на переднем плане эффектно пластующем мечом здоровенных мужиков в шкурах, легко угадывался Люлю Шоколадка, — вышел на пустынную станцию, швырнул пару монет в автомат, получил маленькую холодную бутылочку «Саппоро» и принялся ждать поезда.

Дорого ли стоит рекомендация мисс Энмайстер? Этого пока я не знал, но доверять девушке мне хотелось. В Лизетте — Лиззи — чувствовалась надежность, ее немногословие и симпатия к пиву явно мне импонировали. То есть — если бы не она, то я, увидев старикана Вацапа, развернулся бы и ушел, не попрощавшись. А так…

Надеюсь, она сдержит слово и не доложит по инстанции. То есть я буду ей кругом обязан. А долги я привык платить.

Подошел, взметая обрывки газет, поезд, шипнул дверями и я устроился на мягком диванчике. Кроме меня в вагоне ехал задумчивый высокий джентльмен в джинсовой куртке и с газетой, и две девицы в коротких юбках, шушукавшиеся в противоположном конце.

…А так я, доверившись Лиззи, изнемогал в сомнениях, сможет ли ветеран шестизарядника не то что попереть двух дам из прибежища друзей эгрегрора, но вообще без посторонней помощи спуститься по лестнице с четвертого этажа, не понеся при том чувствительных потерь и не рассыпавшись на детали при хлопке входной двери, снабженной, кстати, довольно мощной пружиной. Дверь уж точно даст ему под зад как следует. Мне же дала. Нет, ну не зря ли я с ним связался?

Задумчивый джентльмен вдруг проявил активность: зорко всмотрелся в меня, перевел взгляд на газету, потом — снова на меня и так проделал раз пять. И выражение лица его становилось все более и более ожесточенным.

Что это у него там? Ну конечно — «Абракадабра»!

Сейчас убивать будет, не иначе. За любимца публики.

Достанет огромный пистолет и всадит в меня всю обойму, а потом будет в ярости пинать мое безжизненное тело.

Увидев, как джентльмен решительно поднимается на ноги, я тяжело вздохнул и оглядел вагон: как тут чисто и уютно! Пока чисто.

Девицы в символических юбках, видимо, верхним чутьем уловив волны гнева, исходившие от джинсового парня, разом примолкли. А тот большими шагами пересек разделяющее нас пространство, ухватился за поручень и навис надо мной.

Некоторое время джентльмен сверлил меня взглядом, я же безмятежно попивал пиво и не обращал на него ровным счетом никакого внимания. У меня и так была трудная ночь и непростой день. Будет хулиганить — дам пару раз по яйцам.

— Как вы могли! — наконец изрек джентльмен с глубоким пафосом в голосе. — Ну как! Как вы могли!

— Хотите подраться? — меланхолически спросил я. — Вот вы и нарвались.

— Я не в том смысле, — открестился от предложенной перспективы мой собеседник и ткнул в газету. — Но вот это! Вот это!..

— Видите ли, мой друг… — Я поднял на него глаза. — В нашей работе случаются накладки. И это так же неизбежно, как и осечки при стрельбе из «узи». Поверьте мне, я трагически сожалею. — Мне действительно было неприятно, что я выбил зубы столпу отечественного кинематографа. — Неудобно получилось.

— Да уж! — он неожиданно присел рядом. Успокоенные девицы возобновили беседу. — Вы хотя бы извинитесь.

— Ага, — кивнул я. — Непременно. Целый день чувствую неодолимую потребность.

— Ну тогда ладно, — облегченно согласился мой собеседник, остывая. — Тогда еще ладно. А то я внимательно слежу за вашей деятельностью, — парень кивнул на газету, где на первой странице красовалась не самая удачная из моих фотографий, — а тут такое! Просто из ряда вон! Нет, некоторых журналистов надо примерно сечь ремнем на главной площади, это так, это я не против, но вот тут вы погорячились конечно.

— И не говорите! — Я был на редкость покладист.

— Что же вы теперь будете делать? — В голосе высокого внезапно прорезались нотки сочувствия. — Ну когда вас того… выгнали?

— Ума не приложу…

Джентльмен сокрушенно помотал головой, косо взглянул на меня и замолчал в глубоком раздумье. И — вполне вероятно — предложил бы мне какую-нибудь вполне достойную, по его меркам, работу, но тут поезд достиг станции «Сити» и я поднялся.

— Удачи вам! — махнул мне вслед поклонник моих подвигов.

Ну как не любить Тумпстаун! Такие отзывчивые люди…

Я забрал машину со стоянки и поехал домой — все равно оставалось лишь тупо ждать завтрашнего утра, когда обещал проявиться после ночных свершений Эл Вацап, — и нужно было пополнить запасы наличности, чтобы расплатиться с героем в случае удачи. Домой, за деньгами — а потом снова на побережье.

У самого дома я был обстрелян.

То есть из машины выйти успел и даже взобрался на крыльцо. Вот тут-то… У меня нет глаз на затылке — можете убедиться, — но зато есть совершенно безошибочное чувство опасности, выработавшееся за годы полной неожиданности жизни. Когда уже начинаешь удивительным образом ощущать — всей кожей! — что вот через секунду-две в тебя будут стрелять. Именно это благословенное чувство и швырнуло меня красивым таким прыжком — прямо от двери, и ключ остался болтаться в замке — в заросли акации, произраставшие за чугунной оградкой перед домом.

Не скажу, чтобы такой способ единения с живой природой пришелся мне по вкусу — гадские ветки оцарапали мне лицо и левую руку, — но зато автоматная очередь с крыши напротив взрыхлила дверь моего жилища совершенно напрасно. На этом стрелок не остановился, а принялся утюжить акации, меняя магазины с удивительной скоростью. Мечтал меня достать. Как же! Я даже и не думал высовываться: лежал себе спокойно вдоль гранитного фундамента ограды и слушал пение пуль. Верная «беретта», правда, была наготове.

— Э! Э! Э! — раздался гневный возглас неподалеку: из окна второго этажа соседнего дома высунулся Дули Прескотт, пузатый здоровяк, удачно и с прибылью играющий раздался гневный возглас неподалеку: из окна второго этажа соседнего дома высунулся ой скоростьюное чувство опасности.ячились кна бирже. — Расстрелялись тут! А ну — тихо!

Автоматчик тут же резанул по нему очередью и Дули с руганью скрылся, только разбитые стекла зазвенели.уганью резанул по нему очередью. Воспользовавшись паузой, я выглянул, увидел на противоположной крыше человека с азиатской рожей и наскоро засадил в него половину магазина. Не попал. Шустрый оказался азиат.

— Вызываю полицию! — глухо проинформировал Прескотт из недр своего жилища. — И несу гранатомет.

В ответ прогремела еще одна очередь.

Только приближающееся завывание сирены положило конец перестрелке.

Интересно, если это не упитанные ребята дон Панакози, то неужели — изможденные самосовершенствованием и астралом соратники маны?

Дело принимает серьезный оборот.

Отчего я не удивлен?

Все равно не пойду к Дройту.

14

— Ну, Сэм, ты даешь! — покрутил головой Шоколадка. Мы сидели на пороге моего бунгало номер пятнадцать, пили пиво и пялились на звезды. — Ты что, не мог мне позвонить?

— Ну… ты здесь совершенно ни при чем.

— Чего-чего?! — Люлю даже вскочил от возмущения. — А в морду пару раз не хочешь?

— Признаться честно, совершенно не хочу, — отклонил я соблазнительное предложение. — Ты не кипятись. Я, видишь ли, в локальной заднице и совершенно не в настроении кого-либо еще в эту задницу затягивать. Это мое дело.

— Нет, вы видели? — широким жестом призвал Шоколадка окружающую природу в свидетели. — Ты, Сэм, окончательно тут на солнце свихнулся, — ткнул мне в грудь твердым пальцем Люлю. — У тебя последний мозг через уши вытек. Раз уж ты бросил тренироваться, тебе срочно нужно выпить еще пару пива. Для просветления сознания. Совсем плохой ты стал.

— Возможно, — Насчет пива младший князь Тамура был чертовски прав и я протянул руку к холодильнику, который придвинул поближе, дабы не вставать лишний раз понапрасну. — Сам смотри. Шериф меня выгнал. Сару украли. Когда Энмайстер приехала, ее тоже довольно быстро свинтило начальство. В городе все на меня как на варвара косятся, хорошо не пристрелили еще. Какой-то идиот пытался убить меня из автомата Калашникова прямо у дверей дома, и я выступал в роли пострадавшего. Меня Майлс допрашивал! Да еще Панакози этот со своей дочкой…

— Ага, — кивнул Люлю. — Обосраться можно. И из всего этого ты делаешь вывод, что мне звонить не надо? Ты, Сэм, совсем забыл, какие отношения связывают ученика и учителя. Над твоим моральным обликом еще работать и работать. И кстати, я, между прочим, ни на какой государственной службе не состою, что характерно.

— Ну, я думал…

— Что ты делал? — Шоколадка приставил ладонь к уху. — А? Я немного не расслышал.

— Ладно, Люлю. Ладно. Извини.

— А! Это другое дело! — Он сел на место и взялся за пиво. — Ну и что ты уже успел напредпринимать? Вываливай.

— Да нанял одного старикана, чтобы вытащил оттуда Сару и дочку дона. — Я аккуратно поставил пустую бутылку в рядок других. — Но что-то сомневаюсь… Больно дряхлый.

— Насколько дряхлый? — живо заинтересовался Шоколадка. — Что за старикан?

— Такой Вацап.

— А! Носатый хрен еще трясет костями! — возрадовался Люлю. — Давно его не видел. Это такой экземпляр, доложу я тебе! Скала. Но иногда ожесточается.

— То есть Вацап действительно способен выполнить подобное задание? — с надеждой спросил я.

— Он никогда не брался за то, чего не может, — пожал плечами Люлю. — Профессиональная этика и все такое. Ты ему денег дал?

— А то! Полторы тысячи задатка.

— Эл не берет денег, когда не уверен. Но вообще-то ты мог бы попросить меня и совершенно даром. Достойные люди должны помогать друг другу. Просто обязаны.

Я угостил Шоколадку сигаретой и некоторое время мы молча курили.

— Не бери в голову, Сэм, — Люлю запустил окурок в темноту. — Не злись на шерифа. Аллен не мог поступить по-другому. Тут уж что… А этому, как его… все время забываю! Ну этому, с челюстью вставной я позвоню и улажу недоразумение. И не говори ничего! — замахал он руками, видя, что я собрался возражать. — Мужик сто лет кино снимает, он в городе почти как Колумб. Символ. Мы с ним вот так. — Шоколадка показал мне сцепленные пальцы. — Но если честно, — интимно наклонился он ко мне, — на его роже только ленивый не отметился. Ага. И Аллен ему тоже не раз заехал. Да и я. Гм. Нет, ну сам посуди: сижу это я дома и вдруг в око вдвигается этакая образина с камерой, а следом еще и микрофоны на палках подсовывают! Пусть спасибо скажет, что вообще не зарезал.

— Точно! — кивнул я, чувствуя, как на душе на глазах теплеет. Оказывается, я далеко не одинок. — Вот и я, прикинь, выхожу из управления, злой как черт, а у меня прямо перед носом хлопушкой — бряк! Я только что задержанного чуть не пристукнул, а тут…

— Что за задержанный?

— Да один из этих, которые с маной по жизни. Я его у ворот приюта духа отловил… Мана — это, по всему, род какого-то наркотика, — пояснил я, предупреждая вопрос Люлю. — Сейчас ей ван Гиббс занимается.

— И что этот тип? Говорит?

— Непрерывно. Что вот придет эгрегор и меня научит. Что мне лучше разверзнуть ушеса. И вообще.

— Э… эр… — что?

— Эгрегор, Люлю. Это такая штука, которая все время с тобой, а ты и не знаешь. В трудные моменты она появляется, и тебе становится хорошо очень. Ну вроде «беретты».

— Ах вот что… — покивал Шоколадка. — Слушай, так а может его попинать, этого задержанного? Поспрошать вдумчиво, что они там с твоей Сарой сделать удумали?

— Сару они уже потом украли, после.

— Ну с дочкой Панакози. Как ее? Лаурой.

— А дочка, вроде, сама к ним сбежала. В поисках маны насущной… И спрашивал я его, типа этого. Бесполезно. Совсем псих, на своем эгрегоре съехал. То есть — посидит недельку и придет в себя, а пока…

— Веревочная петля и палка — знатное средство! — авторитетно заметил Шоколадка. — Волшебным образом способствует возникновению и поддержанию бойкого диалога. Причем, ответы часто опережают вопросы. Поверь.

— Да ведь он в камере парится! А мы — тут. — Я взял себе еще пива.

— И что? — изумился Люлю. — Давай я напрошусь к нему на свидание. Может, это мой дальний родственник. Где-то должно же быть у меня полно дальних родственников, а?

— Ни к чему это, — отмахнулся я. — Надо дождаться вестей от Вацапа. Если он свою миссию выполнит, то и черт с ними, с этими сектантами на некоторое время.

— Может, ты и прав, — с сомнением хлопнул меня по плечу Шоколадка. — Мы народ веротерпимый, а каждый имеет полное право сходить с ума по-своему. Если не мешает окружающим.

Мы опять замолчали.

— А давай… — начал было Люлю, но его прервал мой телефон.

Телефон — это такая вещь, которая все время поступает по-своему.

— Осечка вышла, мистер, — приглушенно просипел мне в ухо Вацап. — В указанном вами месте указанных лиц не оказалось. Готов вернуть задаток, мистер. За вычетом накладных расходов в размере пятидесяти трех долларов. — И престарелый герой оглушительно чихнул. — Когда вам удобно?

15

Я осторожно сунул сложенную вчетверо записку в почтовый ящик и скоренько вернулся в «сааб».

— Ну что? — шепнул таящийся на заднем сидении Люлю.

— Да ничего. Дрыхнут.

Погруженная во мрак обитель «Белой маны» безмолвствовала. Лишь одинокий допотопный фонарь, слегка покачивавшийся в легких порывах теплого ветра с океана, бросал конус света на окрестности ворот. И тишина. Нет бы спеть посреди ночи радостный гимн в честь эгрегора, сплясать что-нибудь бойкое под тамтамы — так они спят, видите ли. Принимают полезные освежающие сны.

Заведя двигатель, я не спеша тронул машину по бетонной дорожке вдоль побережья — в условное место под пальмами, на самом краю «Оазис-клуба». Дорожка обрывалась несколько раньше и оставшиеся метры пришлось тащиться пешком, светя под ноги фонариком.

Там нас с Люлю ожидали заспанный Юллиус Тальберг и неподвластный зову неумолимого времени Эл Вацап — бодрый и даже, как мне показалось, веселый. Место их дислокации мы без труда нашли по огоньку сигары специалиста по вопросам любой сложности. И по звучному щелчку предохранителя, который испустил доброжелательный Тальберг.

— А? — вопросительно вскинул брови Юллиус, когда мы с Шоколадкой покинули автомобиль и присели рядом на песок.

— Порядок, — разъяснил я великому человеку и раздал присутствующим захваченное из бардачка холодное пиво. Люлю хотел было что-то сказать, но я жестом остановил еющи рядом на песок.л Вацап. е ли.аров.ой а из-за плеч микрофоны подсовываюу го: все равно пока Вацап не допьет до дна, разговаривать с ним бесполезно. Именно поэтому я предусмотрительно взял маленькие бутылочки.

Старикан опорожнил — по своему обыкновению стремительно, не отрываясь, — бутылку, посмотрел на нее с сожалением и аккуратно прикопал в песок. Потом повторил уже знакомый мне трюк с платком, то есть от души высморкался, в свете зажигалки изучил, что у него получилось, и мощно харкнул в темноту.

— Эл, старина, давай своим парням команду, — велел Люлю.

— Зачем? — удивился Вацап, окутываясь плотным облаком сигарного дыма. — Они давно на месте. Вас видели очень хорошо.

Юллиус подтвердил слова Эла кивком.

…Ветеран рискованных предприятий безо всяких разговоров прибыл сдавать неотработанную часть задатка прямо ночью — уже через полчаса Вацап маячил там, где мы сейчас вчетвером так комфортно расположились, — и тут же покладисто (чему крайне способствовало присутствие Люлю: они обнялись, и носатый старик прочувственно чихнул пару раз) принял новое задание. Состоявшее в обнаружении места, куда перебазировали обеих пленниц, для чего предполагалось следить за «Белой манной» и активностью ее обитателей после получения моей записки. А в записке возвещалась готовность обменять «брата на сестру» — в Кроккете, ровно в полдень.

Вацап посредством платка посовещался с носом, нашарил в кармане допотопный мобильник, выдвинул из него длиннющую кривую антенну и спросил у какого-то Мэкки как там дела. Видимо, дела разнообразием пока не баловали, потому как подробностями ответа своего агента Эл предпочел не делиться, а мы и не настаивали.

Из бунгало я и Люлю предусмотрительно убрались заранее: мало ли, что может прийти на ум перекушавшим маны личностям, да и микрофонов там в мое отсутствие понаставить — большого ума не надо. Ну а Тальберг возник из ночи как-то сам собой и присоединился к нашему собранию.

Оставалось ждать, что мы и делали.

— А если никто не пойдет в город? — спросил Вацап.

— Должен! — уверенно отвечал я. — У них нет телефонов. Ни обычных, ни мобильных.

— Да? — В голосе не понаслышке знакомого с техническим прогрессом Эла послышалось откровенное сомнение. Еще бы: мобильник был даже у него. — Тогда ладно.

Я значительно, насколько позволяла темнота, посмотрел на собравшихся.

— План такой. Ваши люди, мистер Вацап, следят за тем, кто и куда из «Маны» вышел, и ставят нас в известность. — Вацап чихнул. — Мы с Люлю туда выдвигаемся и выясняем, что и к чему. Если это будет уместно и возможно — освобождаем известных вам дам. Если нет — тогда идем в двенадцать в Кроккет и там действуем по обстоятельствам.

— А?! — подал обиженный голос Юллиус.

— Ага, — кивнул я. — Вы, господин Тальберг, будете ходить вокруг да около «Белой маны» и не допускать, чтобы кто-нибудь из нее прорвался в город после ухода предполагаемого гонца, которого пасут люди мистера Вацапа. Убивать никого не надо. Справитесь?

Тальберг пренебрежительно хмыкнул.

— Юлли говорит, что справится не вспотев даже, — перевел Люлю. — А в Кроккете, Сэм, ты придумал, что мы будем делать в Кроккете? Ну вот если иначе не получится?

— Я же говорю, Люлю: по обстоятельствам. Там посмотрим. Не исключена ситуация с заложниками.

— Это мне нравится, когда по обстоятельствам, — покладисто согласился Люлю. — Только заложники — это плохо. Тем более женщины. Лично я за то, чтобы сходу застрелить пару заложников, тогда захватившие их сразу становятся сговорчивее, потому что обалдевают. А женщин я убивать не люблю. Визжат они и вообще…

— И не надо, — попросил я. — Будем изыскивать способы на месте. По ходу ведения.

Установилось раздумчивое молчание, лишь невидимая пальма шелестела в высоте.

— Ну а если все же никто в город не пойдет? — не выдержал старый скептик Вацап.

За меня ответил его замечательный мобильный телефон: сыграл начало «Желтой подводной лодки». Вацап проделал манипуляции с антенной и приложил аппарат к волосатому уху. Сказал «ага».

— Ну что, побежал гонец? Вот видите, сэр!

16

Ни черта мы не нашли.

То есть не нашли тех, что ожидали найти, — мисс Поппер и девушку Лауру Панакози. Хотя проделано было все чин по чину: тихо, вдумчиво и незаметно.

Люди Вацапа оказались шустрыми подростками — по крайней мере, двое из них, те, которых мне повезло увидеть. Например, пресловутый Мэкки — тощий длинный парнишка с увязанными в растрепанный хвост пушистыми черными волосами и даже в темноте светившимся серебряным шариком в левой ноздре. Мэкки бесшумно вынырнул из кустов прямо у нас перед носом, когда мы с Люлю, возглавляемые Вацапом, оставив мою машину далеко позади, споро выдвигались известным одному крепкому старикашке маршрутом — через три забора, по темным улочкам, в которых я сильно подозревал все тот же Кроккет, мимо каких-то длинных бараков явно промышленного назначения. В конце Вацапа чуть не укусила довольно крупная собака в шипастом ошейнике — собака с приглушенным рычанием вывернула из какой-то дырки, и лишь явление Мэкки спасло ее от верной пули, потому что Эл давным-давно навернул глушитель на ствол верного «симт-вессона», а у собаки кроме зубов ничего при себе не было. В действие должен был неминуемо вступить глубокомысленый афоризм «все дело в том, у кого пушка», но шустрый Мэкки привлек внимание собаки звучным щелчком языка и живенько скормил ей какую-то вкусю, которую добыл из кармана. Собака приношение сожрала, и хотя настроение у нее вроде не особенно улучшилось, убралась в свою дырку, где и затихла.

Мэкки, не особенно размениваясь на слова, повел нас за собой и, немного поплутав по задворкам, мы высунули носы из проходного двора неплохо освещенной улицы, и наш проводник ткнул пальцем в дом на противоположной стороне — дом напоминал давно покинутое общежитие рабочих-нефтянников, которое вот-вот рухнет, но тем не менее в некоторых окнах горел свет, а перед входом на ступеньке сидел мальчишка в бейсболке с длинным козырьком и лениво катал ногой мяч.

В очередной раз подивившись про себя, отчего это в Тумпстауне до сих пор есть подобные Крокету кварталы, я взглянул на Вацапа.

— Здесь, — просипел Эл, внимательно оглядываясь. — Пошли!

Мы бегом пересекли улицу.

— Том, — буркнул Вацап мальчишке, который моментально выхватил откуда-то большой черный револьвер и начал прикрывать тыл. Забытый мяч выкатился на брусчатку.

— Однако, — шепнул Люлю в восхищении и нагнулся к Тому. — На, друг мой, — рукояткой вперед он протянул способному подростку швейцарский «зиг-229». — Пользуйся, детка. Сувенир.

Том, наплевав на «детку», сдержанно кивнул, цапнул «зиг» левой рукой и направил оба ствола в разные концы улицы. Мэкки махнул призывно рукой и бесшумно проскользнул в дверь.

Лестница оказалась весьма засранная и очень хорошо, что нам надо было всего лишь на второй этаж. Там мы свернули в длинный полутемный коридор. Коридор производил гнетущее впечатление, упирался в окно и из него шло полно дверей.

Мэкки довел нас до той, у которой стоял деревянный, накрытый старой газеткой ящик, ткнул в дверь большим пальцем, выхватил из рубашки неизбежный револьвер и занял позицию слева, взяв на прицел путь, которым мы сюда пришли. Вацап встал справа от двери и его «смит-вессон» уставился глушителем в грязное окно, за которым просматривались поручни черной лестницы, шедшей снаружи дома. Я ожидал, что Шоколадка подарит пушку и Мэкки, но этого не случилось.

Люлю хмыкнул, правая нога его, обутая в замечательный, сверкающий металлическими накладками ботинок, описала стремительный полукруг и обрушилась на дверь. Дверь, само собой, не выдержала и слетела с петель — исчезла в проеме, и что-то там загремело, разлетаясь на части, и грянул даже вопль ужаса, но мы были уже внутри и быстренько взяли ситуацию под плотный контроль.

— Молчать, — негромко, но внушительно скомандовал Шоколадка, и интонация его голоса была такова, что в комнате, куда мы так непринужденно зашли, моментально установилась сторожкая тишина. — Служба борьбы с грызунами. — Люлю показал собравшимся большой сверкающий нож.

На нас в изумлении пялились два типа: один повыше, усатый, с огромным кадыком, в кожаной куртке на голое волосатое тело и в джинсах, и второй — помельче, но зато с пивным животиком и в рубашке с закатанными до подмышек рукавами. Ниже на типе были широченные розовые трусы в жизнерадостных зеленых слониках, а еще ниже — желтые разношенные тапки с помпончиками. К моменту нашего визита оба, видимо, предавались дружеской выпивке — дверь порушила небольшой стол и теперь по полу, среди осколков, растекалась лужа дешевого виски, которое я определили бы как «Джим Бим».

— Так, — сказал Люлю, легко поднял с пола дверь и прислонил ее на место. Нет, не «Джим Бим», вообще какое-то пойло без этикетки. Самогон? И еще оливки какие-то поганенькие. И пара раздавленных бутербродов. — Никто не дергается, не предпринимает непоправимых для здоровья действий, все садятся на задницы, где стоят, подсовывают под задницы руки и готовятся правдиво отвечать на вопросы. — Кадыкастый и толстый с готовностью шлепнулись на дощатый пол. — Сэм?

— Джентльмены, — помахивая «мазафакой», я выступил вперед. — Немного терпения и почти никто не пострадает. — В глазах кадыкастого я увидел явный проблеск узнавания и приосанился. — Нас интересуют две девушки, вот эти, — поднес я к их носам фотографии. — Вы нам быстро рассказываете, где они, и мы тихонько уходим, совершенно никого не застрелив. Кто хочет высказаться первым?

Захваченные судорожно переглянулись: на их изможденных жизненными излишествами лицах читалось недоумение, стремительно переходящее в замешательство.

— Но, сэр… — наконец тонким голосом выдавил толстый. — Мы никогда не видели этих дам… — А его приятель мелко затряс кадыком: да, да, ни разу в жизни!

Из коридора был вызвал Мэкки.

— Этот, — парнишка деловито указал стволом на высокого.

— Вот видите! — вздохнул я. — Давайте, ребята, колитесь по-быстрому, мне пора выпить пива.

— Детка, выйди, пожалуйста, в коридор, — попросил Люлю Мэкки. — Тут сейчас сделается грязновато, — и он с жутким выражением лица вытащил из пиджака еще один, еще более ужасающий ножик.

Парнишка, однако, попался любознательный, и для того, чтобы его выставить, понадобилось вмешательство Вацапа: он выволок Мэкки за шиворот, а тот умоляющим голосом продолжал твердить, что хотел бы взглянуть хотя бы одним глазком.

Ребенок.

Но и после того, как мы остались одни, дело с места не сдвинулось. Не помогло даже отрезанное у толстяка ухо — обитатели комнаты твердо стояли на том, что никогда ни Сары, ни Луизы в глаза не видели, ничего про них не знают, ведать не ведают, не надо больше резать уши, сэр, у нас их мало! И Люлю уже задумался над тем, чтобы откромсать какой-нибудь более существенный орган, и уже стал примериваться к носу кадыкастого, как я остановил его.

— Ладно, ребята, допустим — не видели. Ужасно, но допустим. Тогда другой вопрос: что ты, — кивнул я тому, что повыше, — делал только что в «Белой мане». На лишенца веры ты вовсе не тянешь.

— А! Да-да, сейчас-сейчас, — давясь словами, заговорил тот. — Мне дают поручения и я их выполняю, сэр. Больше ничего, сэр. Мне просто платят за то, что я ношу письма, сэр. Я туда прихожу, мне дают письмо, я его беру, несу сюда, сэр, отдаю Вини, ну ему. — Кивок в сторону толстого. — Пятнадцать долларов за письмо, сэр. Ничего противозаконного, сэр. Никаких девушек, сэр. Уши, уши не надо…

— И где письмо? — спросил Люлю, чистя ножом под ногти.

— Где письмо? — повернулся кадыкастый к толстому.

— Письмо? — раскрыл Вини поросячьи глазки. — Ах, письмо! Оно улетело, сэр.

— В каком смысле — улетело? — воскликнули мы с Люлю в один голос.

— Ну… — толстый судорожно выжал платочек, который прижимал к обрубку уха. — Я привязал его к голубю и отпустил. Как обычно. Голубь улетел, сэр. Они всегда улетают… — пояснил он дрожащим голосом, опасливо глядя на нож в руке Шоколадки. — Птицы.

17

На крыше действительно оказалась голубятня.

Давно уже я не попадал в такую идиотскую ситуацию. И винить, кроме себя, было некого: Вацап добросовестно проделал то, что ему было заказано, Мэкки трудолюбиво проследил кадыкастого до конечного пункта его путешествия, Том преданно прикрывал наши с Люлю тылы, а Шоколадка качественно оттяпал кусок уха Вини. Все молодцы.

Вот уж не думал, что в век тотального прогресса кто-то вздумает пользоваться голубиной почтой! И что это за голуби такие, которые летают по ночам? Мутанты.

— Вацап, — после некоторых раздумий обратился я к старикану, швырнув окурок в темноту улицы. — Вы можете посадить ваших ребят на мотоциклы?

— Запросто, — кивнул Эл, шикарно плюнув вослед моему окурку. — Запросто.

— Прекрасно, — я повернулся к Шоколадке, общавшемуся с голубями. — Сколько там птичек?

— Девять, — отвечал тот. — Хорошие голуби. Крупные.

— Еще лучше. Люлю, ты не можешь добыть немножко «с-10» и мелких таких детонаторов? Девять штук. Прямо сейчас.

— Могу, — пожал плечами Люлю, — у меня дома есть. — Потом глаза его загорелись веселым азартом понимания. — А что, хорошая мысль, хорошая. Плодотворная. Только птичек жалко.

— Птичек тебе, значит, жалко? — поднял я бровь. — А пару заложников пристрелить для острастки — не жалко?

— Такой уж я противоречивый! — развел руками Шоколадка. — Конечно, жалко, ужас как жалко. Я вообще очень жалостливый. Но, Сэм, ведь голуби — они не виноваты, что придурки. Такими их мать-природа создала.

— А заложники, выходит, виноваты?

— Тоже не виноваты, — помотал Люлю головой. — Но когда речь идет о спасении большего, вполне можно пожертвовать частным. Даже нужно. Это производит впечатление, а мы пока откручиваем бошки злым. Я же не возражаю понаделать из голубей бомбочек! Так и с заложниками. В другой раз будут знать.

Который раз уже жизненная философия Люлю Шоколадки несказанно восхищает меня и ставит в тупик. Отчаявшись понять, кто и что в другой раз будет знать, я лишь неопределенно хмыкнул и повернулся к Вацапу.

— Давайте, старина, — хлопнул я его по плечу. — За дело, Эл. Готовьте ребят, и пусть следят за тем, где грохнет, а потом несутся туда. И сразу сообщите нам. Или еще лучше — хватайте на месте всех, кто там окажется, и увозите в надежное место. Эти лица мне понадобятся для вдумчивого разговора.

Вацап обстоятельно высморкался.

У Люлю запищал, вспугнув голубей, мобильник и он приник к трубке.

— Сэм, — доложил Шоколадка, щелкнув наконец крышкой. — Там Юлли поймал каких-то ребят. Норовили покинуть вверенную его попечению территорию. Посмотришь?

18

Ясные лучи встающего из океана солнца щедро освещали «Белую ману» и окрестности. Забор по-прежнему стоял непоколебимо, ворота были глухо заперты и изнутри не доносилось не звука.

— Что, так и сидят? Ни тебе песни, ни тебе радостной, очищающей молитвы вечному эгрегрору? — поинтересовался я, осторожно высовываясь из-за пальмы и приглядываясь к обители.

Юллиус отрицательно помотал головой.

Он восседал на аккуратном штабеле из четырех господ в просторных белых балахонах: господа были основательно связаны кушаками, а изо ртов у них торчали их пучки подножной зелени. Связанных восход вовсе не радовал: они таращили глаза, издавали мычание, а один из нижних даже периодически попукивал — тихо, но вполне различимо. Как я с большим трудом выяснил (исключительно с непривычки: уже через пятнадцать минут плотного общения — размахивания руками, массы дополнительных вопросов и разного рода омонотопов — я понимал практически все из того, что хотел поведать Юллиус), схваченная Тальбергом четверка пыталась выйти из «Белой маны» под покровом ночи через ворота — сначала один, потом другой, а уж под конец целых два сразу. Бравый Юллиус всех их настиг, поверг в бессознательное состояние и взял в плен. Потом походил еще вокруг забора: не побежит ли кто в другом месте — но никто больше не лез — и тогда позвонил Люлю.

— Ладно, приступим, — молвил я и двумя пальцами вытащил затычку изо рта крайнего пленного, полного и с красной рожей. Тот начал судорожно хватать ртом воздух. — Ну что, брат, — склонился я над страдальцем. — Говорить будем?

— Не брат ты мне, — убежденно прохрипел красномордый. — Вот придет эгрегор…

Сидящий сверху Юллиус тут же высоко подпрыгнул и вонзил острый зад ему в живот.

— Уп… — сделал очень большие глаза допрашиваемый, не закончив описывать все те ужасы, которые ждут меня после знакомства с эгрегором, и заткнулся.

— Слушай, мне с тобой некогда тут религиозные диспуты разводить, — я закурил и выпустил дым прямо ему в рожу. Тип закатил глаза. — Давай так: ты мне быстренько рассказываешь все то, что меня так интересует, а я тебя потом развяжу и отпущу на все четыре стороны. Может быть. — Не уловив никаких существенных проявлений несогласия (пердеж не в счет), я продолжал. — Отсюда вопрос. Две девушки. Одна к вам сама пришла, другую ваши волосатые гопники силой притащили. Где они? Колись.

Взор краснорожего сделался и вовсе бессмысленным.

— Так где же? А?

— Маны… — уже даже не прохрипел, а просипел пленный. — Мне не хватает маны… Куда стража дели?..

— Чудно! — я стряхнул ему в рот пепел. — А мне очень не хватает правдивых сведений об этих двух девушках. Поможем друг другу? Добропорядочные граждане должны со всех ног стремиться на выручку ближнему.

Краснорожий тщательно прожевал пепел, убедился, что это явно не долгожданная мана, и попытался плюнуть. Ничего не вышло: внимательный к здоровью ближнего Юллиус снова подпрыгнул, и тип подавился слюнями.

— Маны… — вновь потребовал краснорожий.

— Господин Тальберг, где его мана? Ну такой белый порошочек в коробочке. Вроде ладанки. На шее у него болтался.

Бесчувственный Тальберг невозмутимо развел длинными руками и указал на полосу прибоя.

— Что, все четыре? — уточнил я, хотя и так было ясно, что все запасы маны Юллиус утопил в океане. В общем, и правильно: ни при каких обстоятельствах воссоединять сектантов с вожделенной дурью я не собирался.

Тальберг кивнул. Потом спрыгнул с пленных, набрал в горсть песка и протянул мне. Сделал глазами жест.

Песок не помог: на ману он никак не тянул, хотя краснорожий добросовестно попытался его как следует занюхать, но вышел только апокалипсический чих и пришлось отливать беднягу морской водичкой. Не подействовал и вид спичечного коробка все с тем же песком, который я показал схваченному издали. Мы попробовали и с другими: напрасно. Пленных зациклило на необходимости отведать маны — ни о чем другом они просто не были способны внятно рассуждать, да и о мане говорили из последних религиозных сил. Добыть потребную информацию не представлялось возможным. Хотя мы еще не пробовали вырывать ноги и поджаривать на медленном огне. Да и вариант с веревочной петлей и палкой — он пока тоже пребывал в резерве.

— Тупик, просто какой-то тупик… — задумчиво сказал я Тальбергу, когда все затычки были засунуты на положенные им места, то есть в рты, и страдальческие призывы маны стихли. — Я начинаю думать об этой мане гораздо хуже, чем она того заслуживает…

— А! — привлек мое внимание Юллиус и ткнул пальцем в обитель веры.

Врата «Белой маны» распахнулись и из них повалил одетый в белое волосатый народ. Народ решительно потрясал сельскохозяйственными орудиями в лице лопат, граблей и вил, нестройно орал лозунги неясного содержания и оживленно пер в нашу сторону.

Заметили.

— Ишь ты, — изумился я. — Исход! Пеший пробег селян под предводительством эгрегора. Крестовый поход маны.

Юллиус передвинул со спины «хекклер-кох», деловито щелкнул затвором и вопросительно посмотрел на меня.

— Нет-нет, господин Тальберг, — помотал я головой отрицательно. — В вопросах веры надобно быть особенно щепетильным. Этому меня научил инспектор Баттлер, земля ему пухом, а Дэвлин почти никогда не ошибался. «Вера — это важно», — говорил инспектор.

Юллиус поставил «хекклер-кох» на предохранитель, передвинул обратно за спину и засучил рукава.

— И это решение нам не подходит, — отверг я соблазнительную перспективу кулачной схватки со значительно превосходящим противником. — Представляете, что будут писать уже сегодня в газетах? Мне невыносимо даже думать от этом. Поехали отсюда.

Под отчетливые крики «держись корней!», «мана, дай нам все!», «соберитесь с эгрегором, братья и сестры!» мы запрыгнули в «сааб» и я утопил педаль газа. Вслед нам просвистели вилы.

— Мы стали свидетелями так называемого религиозного экстаза, замешанного на галлюценногеных препаратах офигенной силы, — разъяснил я оглядывающемуся назад Тальбергу, изо всех сил стараясь не слететь с бетонной дорожки и не увязнуть в песке: не хватало еще, чтобы мою любимую машину поцарапали сельскохозяйственным инвентарем! — Право слово, есть повод задуматься об уточнениях к уголовному кодексу. Да и полицию вызвать не мешает. — Я быстренько нащелкал до боли знакомый номер нашего отдела и заговорил в трубку отвратительно гнусавым голосом. — Страшные беспорядки возле стойбища «Белая мана», что на побережье! Наркотический дебош! Фанатики калечат мирных жителей! — И под крики «кто говорит, сэр? ваше имя!» дал отбой. — Пива, господин Тальберг?

Тот меланхолически кивнул и изрек:

— Юлли.

Мир расширял горизонты прямо у меня на глазах: это было самое длинное слово, которое я услышал от легендарного Тальберга с тех пор, как мы познакомились. Нечто исключительное! В моем присутствии Юллиус никого еще так щедро не баловал. И значило это слово не что иное, как предложение перейти к отношениями более близким, чем просто приятельские: великий человек предлагал мне звать себя так же, как называл его Люлю.

— Э-э-э… — Я не знал, как тактично уточнить свою догадку, достал из бардачка пиво и сунул его Тальбергу. — Юлли?

Тот еще раз кивнул и широко улыбнулся.

— И что же, можно даже на «ты»? Вот так, запросто?

— Ага, — благожелательно подтвердил кавалер ордена «Спаситель Отечества» первой степени и выкинул крышку от бутылки в окно.

Мы выехали на автостраду и помчались в сторону Тумпстауна.

— Невероятно польщен… — начал было я, но меня как всегда перебил мобильный телефон: телефон мечтал, чтобы я ответил на звонок. И я ответил. Куда деваться.

— Рвануло, Сэм, рвануло! — радостно заорал мне в ухо Люлю. — Слышишь? Наш крылатый камикадзе подорвался где-то в Чайна-тауне!

Хорошие вести.

До полудня оставалось почти четыре часа.

19

— Говори-говори-говори! — с недетским усердием молотил по роже пленного Мэкки. — Говори, гад!

Эл Вацап скорректировал наше с Тальбергом выдвижение: его мальчики шустро проследили, где подорвался невинный голубь, а также и тот, кто попытался снять с его лапки начиненный пластитом тонкий сверток. Вацап моментально прибыл на место — раньше полиции — захватил неповрежденного языка (другому оторвало руку) и отвез его в уже известную комнату в Кроккете. И когда мы с Юллиусом — Юлли — вошли в дверь, допрос шел полным ходом.

Язык — довольно крупный монголоидный господин в домашнем шелковом халате и босой — был за руки и за ноги надежно прикреплен широким скотчем к идущим вдоль стены трубам утилитарного назначения, перед ним бесновался Мэкки, а сам Вацап благодушно созерцал картину допроса с пристрастием из-за свое­го стола, где в утренней неге покуривал огромную сигару, перио­дически от полноты чувств похаркивая на пол. У дверей в полной готовности стояли двое парнишек из его команды: Том и еще один, рыжий.

— О, а у вас тут весело! — жизнерадостно заявил Люлю и потрепал ближайшего мальчугана по волосам. — Привет, Томас. Ну что он, молчит? Это он напрасно, это он зря. Легкомысленный человек.

Юллиус занимал, видимо, более жесткую жизненную позицию: кивнув присутствующим, он быстро пересек комнату, оказался напротив распятого языка, аккуратно отстранил Мэкки и со всего размаха ногой въехал монголоиду по яйцам. Поглядел, как тот корчится, и махнул рукой парню: вот как надо, продолжай, мол.

Мэкки оказался крайне способным учеником.

— Говори-говори-говори! — завел он снова и принялся колотить языка по яйцам с такой скоростью, что уже через три секунды стало очевидно: если монголоид до момента нашей радостной встречи не успел размножиться, то теперь это нашему новому знакомому совер­шен­но не светит. Только посредством обращения к донору.

— Юлли плохому не научит! — воздел палец к потолку Шоколадка. — Странно. Отчего же этот тип молчит до сих пор? Очень упорный мерзавец попался. Может, язык откусил от удивления?

— Послушайте, господа, — я раздал присутствующим пиво. — Такое предложение: давайте отлепим ему ото рта скотч. Может, он ему мешает, а? Нет, ну правда.

Схваченный тут же всеми доступными средствами дал понять, что скотч крайне мешает плавному течению его речи, и сообразительный мальчуган Мэкки одним движением скотч отодрал.

— Излагайте, — предложил я, когда монголоид откашлялся. — Облегчите душу и прочие органы. Это поначалу нелегко, но довольно быстро может изменить вашу никчемную жизнь к лучшему. Поверьте мне. Я знаю.

— За шо?.. — перестав тонко подвывать, спросил сквозь синяки пленный. —  Уберите его, уберите! — тонко взверещал он , видя, что настойчивый в установлении истины Мэкки снова занес ногу. — Я скажу… скажу…

— И это правильно! — отхлебнул пива Люлю. — Мужественное решение. Многие знания, таимые от окружающих, порождают многие печали, скорби, боли и переломы. Приятно видеть человека, охотно идущего себе навстречу.

— И как же вас зовут, золотой мой? — Я поставил стул перед монголоидом, спинкой вперед, и со вкусом уселся, положив на спинку руки. День входил в силу и становилось ощутимо жарко.

— Ху Да-сюн.

— Очень приятно. И на кого же вы работаете?

— На господина Яна.

— А что, господин Ян теперь промышляет похищением людей? — очень удивился я. Ян Вэй-гун возглавлял один из самых влиятельных китайских кланов, наравне с кланом Ли заправлявший всеми делами в тумпстаунском Чайна-тауне. Ни Ян, ни Ли старались не выходить откровенно за рамки закона, справедливо полагая, что хороший и стабильный бизнес — тот бизнес, который делается, а не тот, который надобно прятать в подполье. Хотя любому вменяемому человеку ясно, что это — лишь верхушка айсберга. На прошлой неделе Ян Вэй-гун приглашал меня на прием по случаю восемнадцатилетия своего пятого сына. Прием удался, там были всякие уважаемые люди. В то, что Ян вяжется с «Белой маной», верилось с большим трудом. Не его стиль.

— Мне приказали… — потупился Ху.

— Что же вам приказали? Конкретизируйте. А то вот мальчик начинает недетски нервничать, — кивнул я на Мэкки. Мэкки с готовностью шагнул ближе.

— Ян Го-дин, племянник господина Яна, — косясь на способного парнишку, затараторил монголоид с гордым именем Да-сюн[3], — он приказал выкупить дочь дона у Керамидеса, поручил мне и Маленькому Вану, и мы все сделали, заплатили денег, забрали девку, отвезли на фабрику «Хун ци». Там ее и держат.

— А вторая?

— Кто?

— Вторая дама. Была еще одна. Не дочка Панакози, а журналистка. Сара Поппер. Тоже на фабрике?

— Только одна, сэр, там только одна! Лаура! — разбрызгивая кровавые сопли, замотал по мере возможности головой Ху. — Никакой другой! Нам одну выкупить приказали.

Новое дело.

Дамы расползаются в разные стороны.

— Мне кажется, он не хочет говорить нам всю правду, — вклинился Люлю. — Юлли, что мы делаем с теми, кто не говорит нам всей правды?

Тальберг сделал настолько характерный жест, что монголоид Ху от страха вжался в стену.

— Так, — подумав, продолжал я. — Что было в ночном письме из «Маны»?

— Предупреждали, что им на хвост села полиция. Инспектор Дэдлиб.

— И все?

— И все. Да вы проверьте! Письмо там, в столе лежит!

— Проверим, — кивнул я. — Непременно проверим. А зачем этому Ян Го-дину понадобилась дочка Панакози?

— Этого мне не сказали… — Ху Да-сюн смотрел преданно. — Я всего лишь скромный служащий. Маленький человек.

— Прямо сейчас имеешь шанс стать еще меньше, — предупредил с радостной улыбкой Люлю из-за моего плеча. — Ниже ростом. Не переживай: удобнее падать будет.

Картина более или менее прояснилась и грозила как минимум маленькой, сдержанной войной в Чайна-тауне. Если принять за факт, что сам Ян Вэй-гун не в курсе сумасшедшей инициативы своего племянничка — а я был почти уверен, что так дело и обстоит, — значит, инициативный Го-дин решил самостоятельно поиграть на рынке тумпстаунских влияний и для начала существенно потеснить дона Панакози, прибегнув к элементарному шантажу. Удружить решил дяде, самовыразиться, акции свои поднять до невиданных высот. Но могло быть и хуже: шустрый племянничек запросто был способен договориться с каким-нибудь подобным ему балбесом из клана Ли — с тем, чтобы в развязанном с помощью роющего копытами землю дона Панакози побоище совершить гораздо более крупный передел сфер влияния, а то и вообще убрать Ян Вэй-гуна, пристрелив его в сутолоке уличных беспорядков. Подобного допустить я никак не мог: одно дело — какая-то там секта и мозги набекрень в головке молоденькой девицы, но если Панакози свяжет пропажу любимой доченьки с китайскими кланами, то полгорода точно выгорит. Ну нет, существующее положение вещей всех устраивает, и мне ровным счетом плевать, из каких именно животных изготовлены знаменитые «Кролики Св. Марии». Срочно надо позвонить.

— Слушай, Сэм, — отозвал меня в сторонку обеспокоенный Шоколадка, — как я понимаю, эти придурки из «Белой маны» сами не ведают, что за кашку заварили. Если ты меня спросишь, я тебе откровенно скажу: они что-то другое заварить хотели, но внешние причины и обстоятельства сложились в иную фигуру. А?

— Похоже на то, — согласился я. — «Белая мана» — просто очередной способ безболезненного изъятия имущества граждан в пользу… как там его? Керамидеса. Под прикрытием эгрегора и посредством маны, которой все время не хватает.

— О чем я и толкую! — хлопнул меня по плечу Шоколадка. — Тут уж не до оскорбленной невинности, а? Как скажешь, конечно, но…

— Да, ты прав, — кивнул я. Позвонить надо было. Очень. В том числе и господину шерифу. Но не отсюда. Государственное дело не терпит множества ушей. — Штука в том, что в полдень нас ждут для обмена Сары на волосатого братика.

— Значит, у нас возникает ситуация с заложниками… — нахмурился Люлю.

— Точно. И ковырять в носу или еще где просто некогда.

— Тогда мне надо забежать домой за винтовкой с приличной оптикой, — подмигнул Шоколадка. — Я не вожу ее с собой в машине.

— Что же мы тут топчемся? — Я развернулся к собравшимся. — Пошли, господа. Здесь делать больше нечего. Мэкки, окажи мне услугу, заклей обратно этот разговорчивый ротик. Спасибо. Мистер Вацап, побудьте тут еще некоторое время. Пока за нашим нежданным гостем не придут от его начальства. — Ху Да-сюн задергался, но под взглядом Мэкки присмирел. — Придут, думаю, в течение получаса. Потом ваша миссия закончится. Мы вас покидаем, — я направился к двери.

— Сэр! — рыжий парнишка отлип от косяка и схватил меня за рукав. — Вы меня не узнаете, сэр?

— Отчего же, — остановился я. — Ты Майкл. Бывший сосед безвременно усопшего мистера Гэндона. Извини, я совсем забыл тебя поблагодарить. — Я достал из кобуры запасную «беретту». — Держи, Майкл. Владей. Если сюда придут плохие дяди, застрели их всех от моего имени, ладно?

— Да ты педагог, Сэм! — хмыкнул Люлю.

А добрый Юллиус одарил рыжего парой снаряженных магазинов.

20

Все вышло так, как вышло.

Плохо.

Даже отвратительно.

Я сидел на лестнице, железной лестнице, зигзагами спускавшейся по торцу самого обыкновенного дома в этом поганом Кроккете, между вторым и третьим этажами, а на восемь ступеней ниже, на дырчатой металлической площадке, рядом с выбитой с мясом дверью лежал большой черный пластиковый мешок, застегнутый на длинную пластмассовую молнию, и на мешке поперек желтым была выведена слегка поблекшая от времени казенная надпись «Служба коронера».

В мешке покоилось все то, что осталось от Сары Поппер, набиравшей известность журналистки из «Геральда» и — в последнее время моей девушки. Я сидел, тупо смотрел на мешок и курил одну сигарету за другой. Ступенька рядом была покрыта окурками.

На ступеньку выше пристроилась Лизетта Энмайстер. Она не произнесла ни слова с того момента, как появилась в моем поле зрения, — лишь подошла и крепко обняла меня. Взглянула в глаза. И все.

И я был ей искренне благодарен. Потому что, будь я на ее месте, где бы я стал искать слова если не утешения, то хотя бы сочувствия? Ума не приложу. Я не умею сочувствовать. И что бы я делал с этими словами? Понятия не имею. Я не терплю, когда меня жалеют. В задницу.

Тем более, что тогда я был уверен: во всем виноват именно я. И в том, что Сару захватили эти волосатые идиоты в белых балахонах; и в том, что меня отстранили от службы; и в том, мы так поздно поняли, где будут разворачиваться главные события этого дурацкого дела; и в том, что сектанты шли на назначенную мною встречу вовсе не для того, чтобы обменять своего «братика» на журналистку, а — чтобы подорваться в религиозном, подогретым маной экстазе, во славу «отца» и эгрегора. У Люлю не дрогнула рука, он выстрелил точно, он вообще не промахивается, этот Шоколадка: когда очередной волосатик в белом появился в оконном проеме в обнимку с мисс Поппер, Люлю как на стрельбище поймал его замутненный наркотиками лобик в прицел и аккуратно спустил курок, а сзади по коридору уже летел Юллиус Тальберг и грохотал сапогами по железной лестнице я, вырвавшись из засады за деревянным ветхим ящиком… Все это было бесполезно, потому что другой волосатик бросился следом за прянувшей в сторону Сарой и в прыжке, заорав «эгрегор, мы будем вместе!», подорвал взрывчатку, которой был обмотан под балахоном, и самое смешное, что это оказался Маню Дюпрен. И еще три идиота почти синхронно рванули рядом. Эффектно воссоединились с высшим разумом. Только ошметки в разные стороны полетели.

Самое смешное, что в городе прогремело еще несколько взрывов — в совершенно других, неожиданных местах. Волосатые смертники подрывали себя вместе со всякими помещениями — и больше всего это напоминало заметание следов. Будто сектантов напичкали дополнительными зарядами маны и как загипнотизированных отправили туда, где было нечто такое, что непременно следовало уничтожить. Да, кто-то определенно заметал следы. Весьма поспешно.

И — совершенно не господин Керамидес, который, вроде, благополучно улизнул от полиции в метро, но его довольно быстро обнаружили. С аккуратной дырочкой во лбу. Керамидес, которого мне так и не повезло увидеть живьем, был не самым главным во всей этой неразберихе, а так — пешечкой. Правда, зарвавшейся, судя по всему, пешечкой: ведь если бы он не придумал впарить дочку Панакози лелеющему замыслы Ян Го-дин, то кто бы обратил на «Белую ману» внимание? Ну ходят какие-то волосатые придурки в белом, жрут экологически чистую пищу, блаженными голосами поют всякие глупости и периодически понюхивают белый порошочек из красивых коробочек. Какие бы замыслы и планы неизвестного лица или лиц за всем этим не стояли, время «Белой маны» и ее обитателей еще не пришло.

Так или иначе, но чьи-то невызревшие планы я явно сорвал, и теперь на побережье догорали остатки «Белой маны» — там тоже прилично рвануло, — а злобный сержант Майлс оправленным в серебро прикладом любимого «томми-гана» бил по рожам бандитскую сволочь. Завывающие сиренами санитарные машины пачками увозили в больницу скованных наручниками приверженцев эгрегора, где им предстояло под чутким руководством врачей учиться жить без маны, в которой ван Гиббс таки распознал сильнейший галлюциноген, изготавливавшийся из особых грибов, холимых в специальном погребе под главным зданием форпоста веры. Грибы превращали в ману по неясному пока рецепту, но и это мы скоро выясним: в камере управления все так же парился схваченный мною сектант, оказавшийся не кем иным, как главным и единственным обученным таинству обретения маны специалистом. То есть этот паренек, именуемый стражем маны, знал, что и в каких пропорциях смешивать, дабы получить несказанный результат. Владел технологией.

Рано или поздно он заговорит. Да и прочие волосатики и волосатки — они тоже заговорят. Только я был больше чем уверен, что знают все эти потенциальные смертники очень и очень немного, и встретиться с главным сценаристом «Белой маны» нам в ближайшее время не светит. Хорошо, что хоть не все певцы эгрегора самоподорвались, и за это они должны были благодарить Лизетту Энмайстер, по собственной инициативе направившую людей из своего отдела нейтрализовать их безумные поползновения. Хорошо, что Лиззи молчит, — чует мое сердце, отдел по контролю все же работал по «Белой мане». Быть может, мисс Энмайстер даже сорвала какие-то планы своего начальства. По незнанию или из любви к прекрасному, то есть ко мне. Но и об этом мне вряд ли расскажут в ближайшее время. Если вообще расскажут когда-нибудь.

А в Чайна-тауне без особой суеты и помпы закапывали в землю все то, что осталось от придурка по имени Ян Го-дин и двух его преданных приятелей, и готовились передать девушку Лауру в руки любящего отца — передать так, чтобы не озлился дон Панакози, чтобы не случилось чего неподходящего, и в этом я, как гарант всеобщей безопасности, тоже должен был принимать участие буквально через час. Мы с Панакози заключили соглашение: он не ловит преступников, а мы не готовим кроликов — куда деваться в подобных обстоятельствах? Я уже обрадовал дона по телефону, а теперь сидел, смотрел на мешок и думал, какой же я, в сущности, идиот.

В одном только я не сплоховал: мы с Сарой не успели завести собаку. А то если бы еще и собаку эту угрохали, тогда прямо и не знаю, что стало бы с городом. Куда там Ян Го-дину с Панакози!

Вверх по лестнице загремели уверенные, неторопливые шаги.

И смолкли — совсем близко.

Я поднял взгляд от черного мешка и увидел г. Дройта: он ожесточенно пыхтел трубкой. Потом снял шляпу, коротко поклонился останкам Сары Поппер и посмотрел на меня.

небесам ведомымова если не утешения, то хотя бы сочувствия? ивотных изготовлены знаменит— Все равно зубы не перестану выбивать, — сказал я твердо и вытряхнул из пачки предпоследнюю сигарету.

— Имеете право, — кивнул господин шериф.

Июль 2003 г. Санкт-Петербург