Мистер Ду. Двуллер. 5. В поисках ханьба

Автор: | 14 мая, 2015

 1

У меня двойственное отношение к жаре. 

С одной стороны — я не люблю, когда холодно. Мне приятнее, когда тепло. Я бывал в разных местах, в том числе и достаточно прохладных, и последние мне никогда не нравились; а еще мне довелось прочитать не одну сотню всяких путеводителей и справочников, к которым я с детства питаю удивительную слабость (особенно если с картинками), и мне доподлинно известно, что существуют такие страны, где десять месяцев в году — зима, а все остальное — лето. Где есть снег и лед. Много. Не берусь судить, как там умудряются жить люди. Впрочем, человек — такое существо, что ко всему привыкает. В любом случае один несомненный плюс у подобных земель просматривается без труда: пиво там уж точно всегда холодное; однако же и в этих природных морозилках наверняка полно остолопов, которые забывают вовремя поместить пиво в приятную ему среду, отчего напиток замерзает до состояния льда, а такие вещи всегда были мне противны еще больше, чем пистолеты-пулеметы системы «стэн мк3».

С другой стороны, когда жара уж очень сильно давит на психику, мне тоже становится некомфортно. Солнце — это прекрасно, это, пожалуй, одно из самых полезных изобретений матери-природы, но когда светило расходится не на шутку, я становлюсь ленив и малоподвижен. Я даже начинаю потеть — вот уж чего терпеть не могу почти так же сильно, как и непочтительное отношение к пиву! Радует единственно, что в такое время — а в Тумпстауне особо отчаянная жара падает на июль — обалдеваю не только я, но и всякие там бандиты и прочие типы с вывихнутыми мозгами, и бегать за ними приходится по самому минимуму. Пару лет назад я преследовал подобного урода, уже думал, что сдохну от жажды — тип драпал по открытой местности и ветер не дул совершенно, — как урод самостоятельно свалился на песок и затих: с ним приключился тепловой удар. И я еще целых полчаса в поте лица и прочего тела ожидал вертолет, устроив небольшой тент от солнца из грязной майки беглеца.

Так что — сами понимаете: когда в разгар жары г. шериф предложил мне уйти в отпуск недели на две, я отнекивался исключительно для вида. Самое время было свинтить куда-нибудь из города — да вот хоть на побережье — и, выбросив из головы преступников, заняться чем-нибудь настолько безответственным, чтоб и вовсе не потеть. 

Мы с Дройтом как раз сидели в тумпстаунском Колизее и смотрели бокс: в двадцатираундовом бою встречались супертяжеловесы Рори Пок и Шон Бьюконен — первый черный, второй белый, оба здоровые как звери и без малейшей склонности к боксированию как к искусству, или к какой-либо тактике. И Рори, и Шон — оба они считали, что удар есть удар, и оба обладали ударом вполне пушечным, причем с обеих рук, так что на ринге до двенадцатого раунда царила жесточайшая рубка, ради которой, собственно, и собрались зрители. Бойцы, поражая толпу игрой мышц, широтой замахов и грозностью рыка, молотили друг друга почем зря и каждый по паре раз уже повалялся на полу, но упорно поднимался на ноги и опять брался за прежнее: долбил и долбил закованными в символические перчатки каменными кулачищами, а восторженная публика сопровождала истошными криками каждый гулкий удар, от которого в стороны разлетался пот вперемешку с соплями и кровью.

Кондиционеры в Колизее работали из рук вон плохо.

— Уезжайте, Сэмивел, сгиньте с глаз моих, — добродушно буркнул Аллен Дик Дройт, аккуратно промакивая лоб платочком в тот момент, когда Рори, взревев, обрушил снизу в корпус противника удар такой силы, что монолитный Бьюконен подскочил на полметра в воздух. — В ближайшем будущем в городе ничего интересного не предвидится, так что можете смело пить свое пиво.

— Ладно, сэр. Если что, вы знаете, как меня найти, — постучал я пальцем по мобильному телефону, внимательно наблюдая за тем, как извернувшийся Шон двумя хлесткими крюками отбросил от себя Пока, утопил голову в мышцах шеи и цепкими, увертливыми шажками с самыми решительными намерениями понес вослед афротумпстаунцу свою тушу. Рори в ответ долбил его вялыми джебами.

— Не суетитесь, дружочек, — усмехнулся г. шериф. — Если что, я потружусь за вас. Тряхну стариной. Только самостоятельно мир не спасайте больше. Не надо.

Тут Бьюконен с нежданной для своего веса ловкостью сделал пару обманных нырков и выпадов, пробарабанил по широченной груди замешкавшегося Рори эффектную дробь, на которую Пок отвечал однообразным «эп! эп! эп!», и в заключение обрушил на челюсть визави красивый крюк справа, почти одновременно сокрушая печень афротумпстаунца ударом слева. 

В воздухе просвистела потерявшая хозяина капа. 

Судья в ринге как мельница замахал руками. 

Грохот упавших на пол ста пятидесяти килограммов полезного веса Рори Пока возвестил конец чемпионского матча. 

Зрители разочарованно взвыли. В воздух взвились порванные билеты тотализатора.

— Ну вот, — констатировал г. шериф. — Челюсть определенно сломана. Надеюсь, он застраховал свою челюсть. Учитесь, инспектор.

— Конечно, сэр, — скромно потупился я. — Я дьявольски способный. Ну вы знаете.

— А как же! — кивнул Дройт. — Люлю, я слышал, вас тренировать взялся? Вы его держитесь, он человек особенный. Исторический.

Черт возьми! Исторические личности окружают меня со всех сторон! Есть повод начать гордиться. И свалить в отпуск.

Так что осталось забрать пиво из холодильника в кабинете — там и оставалось-то немного, бутылки четыре, — сдать значок, проверить, почесались ли сбросить на мою карточку отпускные, и все, свободен. 

Свободен. 

Как-то все же непривычно. Нет, дня три я поваляюсь на диване, попью пива, почитаю книжку, попялюсь в телевизор, а дальше что? Чем я себя займу, собственно? Кому выбью зубы? На ком потренируюсь, приобрету важный жизненный опыт? А?.. Нет, понятно, что люди с лишними зубами в любом случае образуются на моем жизненном пути, потому что так все время бывает, таков, понимаете ли, закон природы — даже когда я в отпуске: в нужный момент обязательно откуда-то выскакивает некто (или несколько нект), оснащенный добротными зубами, которыми вовсе не дорожит. Тут уж не зевай!.. Ну а кроме этого — чем себя занять-то?

Расставшись с г. шерифом — он остался смотреть следующий бой, а меня интересовали только тяжеловесы, — я прибыл в управление, навестил бухгалтерию и забежал в кабинет за пивом. Пиво не должно пропадать зря.

На столе поджидал конверт — плотный такой конверт, узкий и длинный, приятного желтого цвета, с изысканной иероглификой в верхнем левом углу: адрес некоего отеля «Байюнь дафаньдянь» в Чжунчжоу, что ровным счетом ничего мне не говорило. Ну «большой готель», ну «белое облако» — и что?.. В правом нижнем — мое имя и адрес. Неужели в этой гостинице уже пронюхали, что я собрался в отпуск?

Из конверта выпал плотный, сложенный в три раза одинокий листок. И, ожидая прочитать завлекательную рекламу, гарантирующую немереные скидки, я со вздохом развернул послание.

«Господин Дэдлиб, — гласил аккуратно выписанный полускорописью иероглифический текст («Дэдэлибуфу сяньшэн», вот как я был назван). — Пишет Вам недостойный Пак. Льщу себя надеждой, что Вы еще помните меня, ничтожного, хотя обстоятельства нашей встречи в Вашем замечательном городе выпали самые прискорбные. Я же часто с теплотой вспоминаю Вас и Вашего достойного друга, господина Люлю, — имя Шоколадки было обозначено двумя шестерками, шесть по шесть, — и очень был бы признателен, коли бы Вы и Ваш друг смогли в качестве моих дорогих гостей присутствовать на церемонии открытия большого турнира, которая начнется через неделю в Чжунчжоу…»

Искренне ваш и все такое. 

Два раза до земли кланяюсь.

Пак Чхи-вон.

Дедушка Пак.

Затейливая красная печать.

Все как положено.

Как же! Еще бы не помнить: боевой корейский старикан с мечом в посохе, слегка запутавшийся на пути постижения истины и потому перерезавший всех приличных мастеров воинских искусств в Тумпстауне. Мы с Люлю его тогда выловили — или это Пак нас выловил? — а потом с благословления г. шерифа отпустили на все четыре стороны. А старикан-то — вон где осел, в Чжунчжоу. Далековато забрался.

И еще большой турнир какой-то… 

Опять, видно, Паку мечами помахать приспичило. Неймется старичку.

Через неделю — это… 

Да ведь это уже послезавтра. 

Очень вовремя. Так или иначе, кажется, теперь я знаю, где проведу отпуск или его существенную часть. 

И я взялся за мобильник.

— Люлю? 

— А, Сэм! Я как раз хотел тебе звякнуть…

— Письмо получил, да?

— Ты тоже? 

— От Пака? 

— Старый хрен!

— Что думаешь?

— Ха!

— А подробнее?

— Я бы съездил.

— Взаимно.

— А работа? В жопу?

— Отпуск. 

— Чудненько!

— Встречаемся через пару часов.

— У тебя?

— У меня.

— Поедем на моей машине. Там дороги дрянь.

— Договорились.

Вот так все и началось.

2

Город Чжунчжоу встретил нас похоронной процессией.

Мы уперлись в нее на подъезде, — по всей ширине дороги, немного дальше переходившей в одну из окраинных улиц, пылила медленно колонна людей в белых траурных одеяниях. Впереди шествовали шесть парней с бамбуковыми палками, к концам которых были привязаны связки хлопушек: грохот стоял как от десятка действующих пулеметов типа «максим»; за хлопушками, сосредоточенно бормоча, вышагивали лысые буддийские монахи; дальше пер оркестр из двадцати музыкантов, наяривающих на всяких традиционных инструментах нечто бравурное. Музыка очень удачно сочеталась с грохотом; впрочем никто из присутствующих все равно музыку не слушал: следом за музыкантами шли всякие китайские люди разной степени важности — они степенно переговаривались между собой или что-то толковали в мобильные телефоны, словно ни оркестра, ни хлопушек в природе и не было вовсе. Дальше восьмерка крепких китайцев волокла на железных палках офигенного размера лаковый темно-красный гроб, весивший, по моим прикидкам, не меньше полутоны; носильщики однако даже не вспотели. Сразу за гробом особый, очень важный китайский мужик тащил шест с портретом благообразного старикана в диковинной шапке — такая, знаете ли, черная тюбетеечка с круглой пластинкой на лбу, плоским помпончиком на макушке и двумя фигулинами вроде развесистых ушей позади — надо думать, портрет виновника церемонии; а уж за этим всем несли несколько маленьких, пышно убранных паланкинов с фруктами и клееными из бумаги и раскрашенными мелкими предметами вроде стола, стульев, пары мерседесов, кучи автоматического и холодного оружия и еще чего-то — как следует разглядеть я не успел. За паланкинами текла целая толпа — человек сто — женщин в белом, и женщины рыдали в голос; впрочем, некоторые откровенно подхалтуривали и лишь кривили рты, обозначая горе. Все это сборище направлялось в сторону кладбища, расположенного на склоне небольшой горки километрах в полутора отсюда, каковую мы с Шоколадкой миновали с четверть часа назад.

— Хорошенькое начало, — покрутил головой Люлю, откидываясь на спинку сидения и закуривая. — Еще таможню пройти не успели! Доставай пиво, Сэм. Это надолго.

Наш джип встал на обочине: проехать, пока вся эта толпа не пройдет, возможности не просматривалось.

— Точно, — я отложил путеводитель по Чжунчжоу и протянул Шоколадке бутылку, наблюдая проплывающие мимо тонированных стекол лица, без особого любопытства взглядывавшие на машину. — Видно, важная шишка перекинулась, вон сколько народу нагнали.

— Смотри-ка, Сэм, — ткнул пальцем в окно Люлю. — Ему даже самолет для загробной жизни подготовили! — Мимо как раз пронесли последний паланкин с дарами. Действительно: вполне приличная машина, вроде «боинга». — Кайфово будет старичку на том свете! По аду на крыльях рассекать станет!

Внезапно процессия остановилась: впереди послышались возмущенные крики, плакальщицы затоптались на месте, заинтересованно вытягивая шеи в надежде разглядеть, что происходит, а некоторые особо любопытные даже взялись подпрыгивать. Оркестр заткнулся на середине особо удачного такта, что лично я воспринял с облегчением.

Громогласный вопль перекрыл грохот хлопушек.

— Что за фигня? — поинтересовался Люлю, опуская стекло: в кабину тут же хлынул горячий воздух. — Этак мы никогда до гостиницы не доберемся, — проворчал он, высовываясь.

Я открыл дверцу и привстал на подножке.

Дорогу процессии перегородила пара старых открытых «фордов» — и из них вылезло полно китайцев в одинаковой малиновой униформе и с мечами за поясом. Теперь эти малиновые парни выстроились у машин и, ожесточенно жестикулируя, переругивались с просочившимися сквозь опешивший оркестр важными дядьками, что шли перед гробом. Со стороны малиновых особенно старался здоровенный, голый по пояс детина с длинной косой на башке и с целыми двумя мечами за спиной — именно он громче всех орал и больше прочих ярился. 

От побережья к малиновым ехали еще машины, набитые подкреплением. 

Носильщики поставили гроб за землю и с самыми решительными намерениями потянули из креплений металлические палки. 

Плакальщицы начали понемногу сдавать назад. Расталкивая их, к месту перебранки скорым шагом двигалась многочисленная группа поддержки сторонников традиционных похорон.

— Сэм, мы вляпались в местную разборку! — через машину весело заметил мне Люлю, тоже открывший дверцу. — Сейчас они друг друга лупить начнут. Это мы удачно заехали. Нескучный город!

В этом я был полностью с Шоколадкой согласен: ближайшие минуты обещали стать крайне насыщенными и этнографически познавательными, ибо напротив китайского богатыря с косицей встал не менее здоровый буддийский монах — хэшан — как и положено, гладко выбритый, в желтой, перекинутой через плечо тряпке; мускулы его впечатляюще играли на солнце; монах стоял спокойно, но твердо и отвечал на реплики оппонента не столь яростно и визгливо, но гулко и весомо. Его поведение явно нервировало малиновоштанного заводилу — он брызгал слюной и размахивал перед самым носом хэшана могучими кулаками, едва не касаясь его, на что монах, впрочем, не обращал особенного внимания: даже головой не качнул в порыве уклониться. Обстановка стремительно накалялась, отдельные голоса слились в неразборчивый гул. И эпицентр грядущих событий бушевал совсем рядом с нами.

— Еще по пиву? — предложил я Люлю, забираясь обратно в машину. — Закрой дверцу, а то еще какое-нибудь лишнее дерьмо внутрь залетит.

— Сэм, я так понял, что тут столкновение на религиозной почве, — Шоколадка присосался к бутылке. — Те, которые в малиновом, почему-то не хотят, чтобы жмурика закопали в землю как это и подобает приличному человеку после того, как он перекинулся.

— Ага, — кивнул я. В гвалте разобрать что-либо определенное было трудно, но у меня сложилось схожее впечатление. — Возможно, это даже политическая борьба. 

— Ух ты! Здорово! — восхитился Шоколадка. — Политика, основанная на похоронном ритуале, может привести к удивительным последствиям. Между нами: похороны — это важно. Тут нельзя решать с наскока. Тут нужно создать партии, провести прения, выборы, наглядную агитацию и еще уйму всего, что понадобится впредь. Тут открываются чертовски заманчивые перспективы для человека с мозгами!

— Кстати, Люлю, у тебя джип прочный? — посматривая в зеркало, спросил я. 

— Бронированный, — отвечал он. — А что?

— Кажется начинается.

Действительно: окончательно вышедший из себя китайский мужик с косой взревел: «Ша-а-а-а!!!» («Мочи-и-и-и!!!»), каковой вопль перекрыл все прочие, и обрушился на противостоящего ему монаха, а следом полезли и другие мужики в малиновом. Обороняющиеся не остались в долгу: в воздухе замелькали режущие предметы, палки и кулаки. 

Разыгрывался китайский вариант «стенка на стенку».

Хэшан оправдал мои надежды: молниеносно увернулся от кулака противника, боднул едсноям. ие.  впрочем, не обращал особенного вниго головой в грудь, подскочил вверх и добавил пару раз ногой. Мужик с косой улетел назад, круша соратников. Но сбоку набежали трое с мечами и монах скрылся в мешанине дерущихся. 

Некоторое время понять, кто берет верх — если вообще берет, — было решительно невозможно. Побоище докатилось до нашего джипа, по машине с разных сторон азартно забарабанили, кто-то пару раз пробежал по крыше, малиновый халат со вкусом хряпнулся спиной о ветровое стекло. Стекло выдержало, даже не треснуло, но «беретту» на всякий случай я из кобуры выхватил.

— Не надо, Сэм, — поспешно схватил меня за руку Люлю. — Смири инстинкт. Если они подумают, что мы заняли чью-то сторону, придется вылезать из машины. А там очень жарко. Просто гляди в окошко.

Я уставился на Шоколадку: это был, пожалуй, первый случай за все время нашего знакомства, когда тот сам отказывался воспользоваться бесплатным случаем отлупить ближнего. Впрочем, возможно Люлю прав — мы же не знаем, кто, кого и за что колотит. И даже режет. 

Внезапно мне пришло в голову, что Шоколадке действительно не хочется без веского повода прыгать на солнцепеке. Опять выходило, что он прав. И я последовал совету Люлю, тем более что за окошком происходило много интересного. 

Дерущиеся сошлись всерьез, не шутили: на моих глазах двое малиновых зарубили одного из носильщиков, до того успешно отбивавшегося от них своей палкой; неподалеку трое монахов — других, того, первого среди них не было — стояли насмерть спина к спине и голыми руками успешно отражали атаки превосходящего противника; потом на окруживших их напали сзади, и двое агрессоров тут же рухнули замертво; дряхлый с виду старикашка, оскалив остатки кривых зубов, ожесточенно лупцевал гнутым посохом с трудом отбивавшегося от него малинового, и по всему было видно, что старикан не успокоится, пока или его кондратий не хватит или пока он противника не завалит; самые решительные из плакальщиц тоже довольно оживленно отбивались от нападающих ногами — словом, китайский народ за пределами джипа веселился вовсю.

Тут по моей, противоположной развернувшемуся сражению дверце джипа что-то гулко ахнуло и в окне появилась рука, тщетно пытающаяся ухватиться за стекло — рука медленно поскребла пальцами и скрылась из поля зрения.

Я посмотрел на Люлю.

Люлю пожал плечами.

Осторожно приоткрыв дверцу, я обнаружил, что у переднего колеса нашего экипажа валяется на спине давешний монах: он был бледен, грязен и желтая тряпка на правом боку набухла от крови. 

Бросать истекающего кровью человека посреди пыльной дороги не в моих правилах.

— Эй, мистер! — нагнулся я к хэшану. — Может вам того, помочь? В больничку отвезти? Мы все равно в город едем.

Монах приоткрыл глаза, сфокусировал на мне взгляд и согласно кивнул.

Пришлось вылезти из машины. 

Монах оказался довольно тяжелый, но я тем не менее в одиночку засунул его на заднее сидение.

— Сэм! — крикнул Люлю, и я обернулся: как раз вовремя для того, чтобы увернуться от удара мечом очередного китайца в малиновом. Меч чиркнул по дверце джипа, а я от души въехал нападающему в челюсть. Ну все, теперь мы точно заняли чью-то сторону. Так что выбитые зубы считать некогда.

В это время со стороны города грянули организованные автоматные очереди и усиленный мегафоном голос проревел:

— Прекратить! Немедленно прекратить!

Китайцы в малиновом побросали недобитых и недорезанных и под торжествующий вой противника устремились прочь.

— В машину, Сэм! — скомандовал Люлю. — Начальство подоспело! Как бы не задержали сгоряча.

3

— Цель вашего прибытия, — поинтересовался холодно (и, как мне показалось, слегка брезгливо) чиновник в легком официальном френче, из левого кармана которого торчали блестящие колпачки целых трех ручек, и в потешной шапочке-тюбетейке с белой костяной пластинкой на лбу. Неопределенно среднего возраста, он неотрывно смотрел на нас через круглые очки, словно насквозь просвечивал, изучая наши бренные внутренности. — Назовите цель вашего прибытия в Чжунчжоу. — По-нашему чиновник говорил излишне правильно, с легким акцентом. 

Мы сидели в узком как пенал кабинете — баньгунши, как гласила табличка у входа, — на неудобных стульях с высокими спинками, перед столом, на котором стоял компьютер и лежали наши с Шоколадкой документы. За столом восседало официальное лицо, к которому нас отослали из гостиницы, и за его спиной на стене красовалась громадная карта города, а за нашими спинами скучали два, как я их окрестил, баньгуншиста с короткими резиновыми палками. Местная полиция или что-то в этом роде. 

— Мы, видите ли, туристы, — широко улыбнулся Люлю. — Прибыли в ваш замечательный город насладиться его красотами и потрясающими древностями, слава о которых дошла и в наше захолустье.

Такие речи, видимо, пришлись чиновнику по вкусу, лицо его несколько смягчилось и он тут же порекомендовал нам немедленно посетить Храм Стоящего Будды.

— Время пребывания? — задал чиновник следующий вопрос и забарабанил по клавишам, то и дело зыркая в наши удостоверения. — На какой срок вы прибыли?

Не знаю, как там насчет древностей, но городок Чжунчжоу произвел на меня хорошее впечатление еще по путеводителю, которым я разжился в Тумпстауне, а действительность оказалась еще симпатичнее. Нет, я не против попялиться на древности, пошляться по храмам, гвоздиком нацарапать на их седых от времени стенах «здесь был Сэм» и совершить пару прогулок к удаленным от города монастырям, но даже если всего этого в Чжунчжоу не сыскалось бы, — все равно город был достоин того, чтобы провести в нем пару недель. Люблю заповедники всякой культуры, а Чжунчжоу в этом смысле мог дать существенную фору даже Клокарду. Это было в прямом смысле слова чисто китайское поселение, которое вряд ли где сыщешь и во главе которого стоял начальник с титулом «ван» — он и его администрация помещались за квадратной каменной стеной расположенного в центре Цзычжучжуана (Поместья фиолетовых бамбуков), а вокруг Цзычжучжуана царило хаотическое переплетение нешироких улочек, беспорядочно застроенных двухэтажными домами, и иногда, по совершенно непонятным причинам, образующих маленькие площади. Там и сям среди домов торчали пагоды. На улочках — везде — неторопливо клубился китайский народ: сидел в многочисленных пивных и чайных, столики которых часто перегораживали большую часть улицы, играл во всякие азартные игры, общался с заточенными в бамбуковые клетки важными птицами, что-то тачал, строгал, паял и мастерил, и — торговал, торговал, торговал. Причем у каждого второго был телефон — или в руке, или на шее на специальной веревочке, или в кармане, откуда торчал короткий хоботок антенны. Просто рай мобильной связи!

Пока мы, следуя указаниям кровоточащего хэшана и разгоняя клаксоном прохожих и велорикш, дотащились до местной больницы, я успел заметить, что дома в Чжунчжоу, не считая храмов, на поверхностных взгляд бывают двух типов: двухэтажные строения, лицом выходящие прямо на улицу, и в этих домах на первом этаже непременно устроена лавка, мастерская, чайная, пивная или что-то в таком роде, а со специальных, горизонтально укрепленных шестов свисают иногда вполне роскошные деревянные таблицы с названием заведения; и — дома, которые от улицы отделяла глухая стена с узкими, как правило, закрытыми воротами, и над такими домами вывесок не наблюдалось. Из-за стены торчали ветки разных полезных в хозяйстве деревьев, виднелись крыши внутренних построек и доносились голоса невидимых хозяев. Рядом с такими стенами не было ничего интересного. И если первые дома образовывали улицы, которые условно шли с севера на юг, то дома второго типа начинались, когда сворачиваешь на восток или на запад. Всего этого в Чжунчжоу было до такой степени много, что, кажется, обойти торопливым шагом город и за месяц удалось бы вряд ли. А хотелось: городок так и манил часами плутать по его забавным улочкам. Улочки петляли столь непредсказуемо, что я понял, отчего в моем путеводителе не нашлось карты города.

В больнице — целом квартале за каменной стеной — раненого хэшана приняли безо всяких вопросов и разговоров. После чего захлопнули перед носом красные створки ворот.

— А спасибо сказать? — удивленно спросил Люлю у наклеенных на косяки ворот благопожелательных парных надписей. — А дать тряпочку оттереть кровь с сидения?

— Да ладно, Люлю! — махнул я рукой, хотя и мне не совсем было понятно, как можно принять истекающего кровью и ни слова не спросить о происхождении его ранений и тут же не настучать в полицию. — Ты же понимаешь: мы не местные. Может, мы по-китайски не бум-бум. Как с нами объясняться? На пальцах? Разумная экономия. У тебя, кстати, как с китайским язычком?

— Пива заказать сумею, — проворчал недовольный приемом Шоколадка. Плюнул в пыль и повернул назад, к джипу: по улице, ведущей к больнице, машина в виду ее размеров проехать не смогла, пришлось бросить ее на углу, а раненого хэшана двадцать метров до входа переть на руках. 

За полчаса, пока мы отсутствовали, джип уже прочно вписался в интерьер улицы — на широкой подножке сидели и, вдумчиво попыхивая длинными трубками, играли в местные шахматы два китайских дедушки — один с пожилым мобильником на шее, — а на капоте целых пять пацанов мучили котенка. Еще какое-то количество прохожих стояло праздно в паре метров от джипа — полукругом. Они созерцали нашу машину.

— Детишки, — обратился я издалека к юным садистам. — какого лешего вы вцепились в зверика?

— Мы хотим с ним поиграть, шифу! — сообщил один мальчуган.

— Особенно с его головой! — добавил конкретики другой.

— Хорошие детки, — ухмыльнулся Люлю. — Способные. Далеко пойдут… Шифу, надо же!

При нашем приближении малышня со смехом схлынула и освобожденный котенок прыснул в какую-то узкую щель, а дедки оторвали свои пожилые задницы от подножки и, не прерывая игры, степенно отошли — ровно настолько, чтобы мы могли погрузиться в авто. Зрители радостно загомонили и приветствовали нас взмахами рук. Послышалось неизбежное «лаовай, лаовай». Люлю в ответ показательно оскалился, хотя это было больше про меня, чем про него, — и это вызвало дополнительный фурор.

Потом мы с великим трудом, торопя гудком беспечных прохожих и поминутно тормозя, доехали ближайшей стены, над которой красовалась таблица с родовыми для гостиницы иероглифами «фаньдянь», но тут оказалось, что иностранцам в Чжунчжоу следует селиться только в строго отведенных для них гостиницах. Эту ценную информацию нам с Люлю сообщили главным образом жестами (то есть, вытаращив глаза, замахали у нас перед носом руками с возгласами «ноу-ноу-ноу!»), и мне пришлось, наплевав на то, что я лаовай, применить знание китайского языка. После минутного замешательства — ну как же: ведь неприлично длинноносый мужик бегло говорит на великом языке великого народа! такого в живой природе практически не бывает! — мы с Шоколадкой получили точные указания, как добраться до ближайшего приюта иностранцев (адресов в привычном понимании этого слова в Чжунчжоу, судя по всему, не существовало): следовало двигаться на север до первого перекрестка, потом свернуть на запад и миновать три улицы, после чего поворотить на юг… и так далее. Люлю, шепотом чертыхаясь, на всякий случай зафиксировал маршрут на подвернувшейся под руку салфетке.

С грехом пополам мы добрались-таки до положенной людям с неправильными лицами гостиницы — хотя больше ей подошло бы название постоялого двора — со звучным именем «Great China», и в очередной раз столкнулись с местной экзотикой: перед тем, как снять номер, следовало зарегистрироваться в ямэне — квартальной управе, и получить там соответствующую разрешительную бумажку. И никак иначе. 

Никакой демократии. Сплошной махровый тоталитаризм.

Люлю аж позеленел от злости, но сдержался.

Интересно, а кредитные карточки здесь принимают? 

Выходя из врат гостеприимного отеля, мы почти в прямом смысле этого слова столкнулись с высоким господином — очевидным европейцем, к тому же блондином, с обветренным, изрезанным морщинами лицом, в широкополой шляпе, в легком черном сюртуке, неглаженных брюках и с крупным револьвером на бедре. На шее у господина вместо мобильника висел на тонкой цепочке небольшой католический крест, а на плече смирно сидела, грызя что-то зажатое в передних лапках, крупная серая крыса и ее мерзкий хвост свисал господину на грудь. Господин передвигался нетвердыми, размашистыми шагами. Крысе это не препятствовало.

— Доброе утро, джентльмены, — громогласно приветствовал он нас, прикладывая два пальца к шляпе и обдавая свежими парами дешевого виски. — Добро пожаловать в «Великую Чайну». — Крыса торопливо дожрала то, что жрала, и, блестя бусинами глаз, подняла в нашу сторону любопытный нос: принюхалась. — Вы откуда к нам?

— Из Тумпстауна, — отвечал я, отстраняясь и рассматривая незнакомца. — А вы?

— А я тут живу, — рискованно взмахнул рукой в сторону улицы господин с крысой и существенно покачнулся. — Грехи наши тяжкие… — помотал он увенчанной шляпой головой. — Вот уже сколько живу среди косоглазых нехристей. Чжунчжоу — хороший город, когда к нему привыкнешь. И китайцы — хорошие люди. Когда к ним привыкнешь. Но, — господин воздел к пронзительно голубым небесам увенчанный скромным серебряным перстнем указательный палец, — Господь знает, что каждого ждет. Не сомневайтесь, джентльмены, не сомневайтесь.

— А вы, я вижу, по… э-э-э… духовной линии? — осторожно поинтересовался Люлю. 

— Именно! Именно! — тяжко вздохнул господин. — Позвольте представиться. Преподобный отец Бэллард Дикон, проповедую слово Господне в этих языческих землях. А это, — видя наши заинтересованные взгляды, любовно прикоснулся пастырь к хвосту крысы, — это Божья тварь, нарицаемая Рэта. Мы из числа тех немногих, кто стойко служит Господу в Чжунчжоу.

— И храм у вас, наверное, имеется? — спросил я.

— Непременно, непременно! Правда, не такой большой, как хотелось бы. Но вполне приличный. Я сам его выстроил, — гордо отвечал Дикон. — Добро пожаловать к исповеди.

— Как славно! — Шоколадка достал сигареты. — Так вы наверное тут все знаете, преподобный отец? Угощайтесь.

4

Как и всякий старожил, преподобный Дикон оказался бесценным источником информации. Он кратчайшим путем довел нас до искомого ямэня и дождался, пока мы с Люлю не получим маленькие бумажки с голограммами, на которых были прописаны наши гордые имена (в том числе и иероглифами) и значилось, что мы теперь — законно зарегистрированные туристы сроком на месяц. Потом пастырь, как ледокол рассекая толпы китайцев и по ходу отработанным движением осеняя прохожих крестом, одному ему ведомыми кривыми тропами двинулся в «хорошее местечко, где усталые джентльмены могут наконец пропустить по кружке холодного пива».

Такого разочарования, признаться, я давно не испытывал: преподобный отец отвел нас в забегаловку, где его хорошо знали, но на этом достоинства заведения и заканчивались. Или у Дикона от долгого пребывания среди китайцев сделалось совсем паршиво с мозгами, или он вообще никогда понятия не имел, что такое холодное пиво, — ибо в забегаловке пиво в бутылках держали в громадном аквариуме, где по поверхности плавали жалкие кусочки льда, а со дна поднимались многочисленные пузырьки воздуха. Отчего-то хозяин забегаловки, низенький китаец с кривыми от употребления ногами — а вместе с ним и преподобный Бэллард, — считали, что если пиво поместить в такую вот джакузи, а сверху набросать льда, то напиток внезапно охладится. И это при том, что в глубине кабака явственно просматривался большой холодильный шкаф. 

Нет, вы можете себе представить что-нибудь подобное?!

На лицо была явная диверсия против пива. 

А радостный хозяин усадил нас за вполне приемлемый столик в тенистом углу и под разлапистым вентилятором, выметал на стол три кружки и споро наполнил их: брал бутылку и решительно опрокидывал ее в кружку. И держал так с гостеприимной улыбкой. Пиво, само собой, давало крайне обильную пену, залившую крышку стола. В конце процедуры хозяин полотенцем смахнул пену на пол и шустренько усеменил жарить морепродукты. В качестве закуски.

Варвар.

Крыса Рэта степенно сошла с плеча Дикона на стол, обнюхала лужицу пива и звучно чихнула.

Нет, хватит!

Больше молчать я не мог.

— Слушайте, преподобный отец, — сказал я, брезгливо проведя пальцем по влажному столу, — где это в Библии сказано, что над пивом нужно издеваться? Вот вы мне скажите. Даже процитируйте.

— Но, сын мой, — вылупился на меня Дикон, — причем тут Библия? Господь учил умеренности в питии, а это вкусное пиво, «Белый лев», его варят здесь, в городе, и неплохо варят, видит Бог!

Рядом с нашим столиком возник кривоногий хозяин и мигом забросал свободную поверхность тарелочками с жареным соленым арахисом, щупальцами осьминога, мидиями и какими-то еще моллюсками. Все это пахло вполне аппетитно.

Хозяин же закончил свое выступление тремя маленькими рюмочками и белой фарфоровой бутылкой, после чего, мелко кланяясь, убрался прочь.

— Пиво мало неплохо сварить, — наставительно сказал я Дикону. — Его еще нужно правильно выпить. Все остальное от лукавого.

— Да, но какая, в сущности разница… — зашевелил длинными пальцами священник. — О Боге надобно думать, а не о чреве.

— Я вот что вам скажу, преподобный отец, — придвинулся я к Бэлларду. — Если мы вовремя не подумаем о чреве, то нам нечем будет думать о Боге. Неумолимая логика природы такова, что все живые организмы просто обязаны поддерживать в себе правильный баланс белков, жиров и прочих углеводов, а твсе живые организмы просто обязаны ю лне роскошные деревянные таблицы с названиями и специеплое пиво также противно желудку, как истинно верующему — виски в дни поста. Вот в чем вы должны ежедневно наставлять свою паству!

— Позвольте, сын мой! — возмущенно задышал Дикон. — Уж не пытаетесь ли вы учить меня как выполнять свой долг?! — И священник сделал попытку подняться на ноги.

Крыса Рэта посмотрела на меня с осуждением и протестующее пискнула.

— Еще как пытается, — вмешался до того не принимавший участия в нашем богословском диспуте Люлю, проследив, как истомленный служением Господу Бэллард плюхнулся обратно на табуретку. — И совершенно правильно делает. Впрочем, нет ничего лучше живого примера. Эй, лаобань! — воззвал он к хозяину. — Иди сюда. Вылови из аквариума десять бутылок пива, — на вполне приличном путунхуа принялся распоряжаться Шоколадка, когда искомый лаобань приблизился, — оботри бутылки тряпочкой и положи во-о-он в тот холодильник, в морозильную камеру. И задай максимальный холод. Действуй, что встал! А ты, крыса, вообще молчи, — ткнул Шоколадка пальцем в сторону Рэты.

Через каких-то пятнадцать минут — все еще возмущенный Дикон за это время выхлебал свою кружку пива: религиозные устремления требовали постоянного восстановления баланса жидкости в организме — мы стали обладателями по-настоящему холодного «Белого льва». Взявший дело в свои руки Люлю отверг поползновения хозяина посодействовать перемещению пива в кружки, выщелкнул из швейцарского ножика открывалку и обезглавил бутылки лично, в том числе и для нашего бравого пастора, при виде чего последний явно смягчился.

— Другое дело, — кивнул я, ощущая ладонью приятный холод влажного стекла. — Ваше здоровье, преподобный отец!

Крыса Рэта неспешно двинулась по столу мимо хозяина — по широкой дуге, волоча за собой хвост. Видимо, в исследовательских целях. По лицу Люлю легко читалось, до чего ему хочется двинуть крысе бутылкой по хвосту.

Дикон презрел пить из горлышка и опять вылил пиво в кружку. Потом взялся за фарфоровую бутылочку и размашисто разлил из нее по рюмкам прозрачную жидкость, не пролив однако ни капли. Единым махом покончивший с первым «Белым львом» Люлю вопросительно поднял брови.

— А это, дети мои, явный вклад китайцев в искусство пития! — назидательно воздел палец Бэллард. В устах этого ходячего бурдюка с виски данный комплимент звучал как минимум насмешкой. — Тут, видите ли, рисовая водка необычайной крепости. Очень приличная, и Господу не препятствует. Надо пить так…

— Ну да, ну да, — отмахнулся Шоколадка, закуривая. — Знаем. Сначала быстро пропустить рюмочку, а потом спешно залакировать пивом. Если вы, преподобный, думаете, будто это тутошнее изобретение, то глубоко ошибаетесь. 

— В самом деле? — На физиономии Дикона отразилось искреннее огорчение. — Но как же?.. Гм… Мне казалось…

— Джентльмены развлекались подобным изысканным образом уже тогда, когда первые варвары только вышли из степей, — авторитетным тоном заверил Люлю и опрокинул в пасть свою рюмку. 

— Точно, — подтвердил я, хотя в таких развлечениях особого вкуса не находил, поскольку они суть верный путь быстро и качественно надраться, а разве в этом смысл жизни? — Вы нам лучше вот что скажите, преподобный отец. Что такое большой турнир и где его проводят?

Получив возможность восстановить после провала с импровизированным ершом репутацию хотя бы частично, Дикон сделался словоохотлив и за короткий срок, глотая некоторые буквы, а иногда и слоги, вывалил приличную, хотя и хаотическую кучу всяких полезных сведений. 

Оказалось, что турнир — главное местное развлечение, случается он раз в год и продолжается неделю: собираются бойцы разных способностей и стилей, и мочат друг друга до тех пор, пока не останется один, самый большой молодец полупить окружающих по болезненным точкам организма. Его увенчивают титулом «дагэ», сиречь «большой брат», носят на руках и вообще всячески любят, то есть рисуют гордую рожу дагэ на майках, плакатах и кружках, — до следующего года, пока на очередном турнире чемпиона не срубит в бескомпромиссном поединке следующий претендент на всенародную любовь. Дагэ меняются практически каждый год — лишь немногим удалось удержать титул на нескольких турнирах подряд. Сейчас, например, в чемпионах ходит некто Чэнь Вэй-лун — он держит первенство уже на втором турнире. Дикон сварливо отозвался о Чэне как о безнравственном кровавом безбожнике, костоломе, чтоб ему хорошенько прожариться в аду, да и того, пожалуй, маловато будет. 

— Иногда я допускаю даже крамольные, еретические мысли, — понизив голос, признался изрядно набравшийся водки с пивом проповедник. — Потому что адские сковороды… ик!.. кажутся мне явно недостаточными для такого сукиного сына. Подавляющее большинство из этих безбожников — буддисты… ик!.. так вот по их вере человеку, причиняющему неприятности живому, уготованы после смерти такие муки, что диву даешься. Тысячу лет можно корчится, а потом еще переродиться червяком поганым и снова мучаться. Вот бы Чэну! Прости меня, Господи, — поспешно перекрестился Дикон. — Ужасное, богопротивное состязание! Ик!

— Должно быть миленько, а? — заблестел глазами оживившийся Люлю. — Где, вы говорите, имеет место этот турнир?..

Некоторое время мы продолжали в том же духе, и хозяин забегаловки запарился метать в морозилку новые и новые порции пива — по китайскому лицу лаобаня было заметно, что он сделал важные выводы на будущее и, начиная с завтрашнего дня, в это заведение уже вполне можно будет регулярно заглядывать: нам никогда не подадут пиво из аквариума — однако же солнце пошло к горизонту и я весьма кстати вспомнил про гостиницу. 

Преподобный Дикон потребовал счет, щедрым жестом вывалил на стол целую гору местных бумажных денег и, имея в виду заплатить, взялся отсчитывать нужную сумму. Делал он это азартно, но крайне нетвердо, три раза сбивался и начинал заново; выяснилось, что деньги — юани — у него в основном мелкие, и в результате хозяин стал обладателем толстой пачки, а Бэллард застыл с двумя последними денежками в потной руке — изумленно глядя на то, что осталось от его наличности. Сжалившись, Люлю одарил его сотней долларов. Служитель Господа воспрянул духом, нетвердой рукой нашарил на столе крысу Рэту, водрузил на плечо и по синусоиде двинулся к выходу, сшибая табуретки и неразборчиво, но воодушевленно выводя под нос «Сколь славен наш Господь в Сионе…». Посетители были просто счастливы.

В «Великой Чайне» нам предоставили две вполне приличные соседние комнаты с общим балконом и я моментально вытащил на свою половину кресло — потворствуя иллюзии, что так мне будет прохладнее. Из соседней двери выглянул Люлю и удовлетворенно кивнул. Через минуту он шмякнул рядом еще одно кресло.

— Ну что же… Пиво здесь вполне сносное, — заключил я, покончив с бутылкой «Пяти звезд»: вселившись в гостиницу, мы совершили набег на ближайшую винную лавку и затарились там изрядным количеством местных сортов, ориентируясь, главным образом, на стоимость; я исходил из того, что дорогое вряд ли окажется совсем уж дерьмовым, и ни разу не ошибся. И в номерах, хвала местным богам, стояли вполне работающие холодильники. А Бэллард Дикон потерялся где-то по дороге. Говорил же ему: не мешай так много рисовой водки с пивом. Будем надеяться, что Господь помог преподобному найти путь к храму, иначе зачем тут так много улиц? Последнее, что я от него услышал, была исполненная внутреннего смысла фраза: «О боже, столько лет жить на свете и каждый раз садиться на лошадь с хвоста!» — А вот где шляется наш… э-э-э… незабвенный дедушка Пак?

— Может, в мацзян с такими же старыми пердунами режется, — лениво предположил Люлю, открывая бутылку с названием «Восемь драгоценностей». — Смотри, какое удивительно буддийское пиво!

— Попробую позвонить еще разок, — со второй попытки я вытащил мобильник.

Но в «Байюнь дафаньдянь» твердо стояли на том, что господин Пак все еще не возвратился в свой номер. Я навел справки у Дикона, покуда он еще был относительно вменяем: «Байюнь дафаньдянь» была гостиницей средней руки где-то в центре, и постояльцы часто жили в ней годами. Впрочем, как я понял, в Чжунчжоу такое было вполне в порядке вещей. Состоятельные люди. Или удивительно дешевые гостиницы для своих. Наша по крайней мере к дешевым никак не относилась. Ну и правильно: лаоваев надо стричь.

— Значит, так, — я убрал телефон в карман и сфокусировал взгляд на пролегающей внизу улице. — Сегодня ничего предпринимать не будем. Ага?

— Именно! Порядочные, склонные к… э-э-э… путешествиям джентльмены просто обязаны провести первый день на новом месте во вдумчивой дегустации, — кивнул глубокомысленно, но немного размашисто Люлю.

— Только не всем нравится, когда их называют порядочными людьми, — уточнил я. — Поэтому нанесем визит в этот «Байюнь» завтра поутру. Проверим, куда они дели нашего дедушку.

— Во! А потом пойдем на турнир! — радостно подхватил Шоколадка. — Посмотрим, это… как местные остолопы друг друга колотят.

5

Оказывается, в этом году председателем жюри большого турнира был выбран, не кто-нибудь, а дедушка Пак. Паку выпала небывалая честь. Дорвался боевой старикан, определенно дорвался!

Мордобойный праздник должен был развернуться в здоровенном деревянном доме, где был вполне подходящий по размерам зал для подобного рода упражнений, а также многочисленные скамейки для зрителей — возвышавшиеся друг над другом рядами с трех сторон, и еще — галерка по периметру. С четвертой стороны располагалось богато убранное праздничными тряпками возвышение со столом для судей, и позади него хорошо просматривался переносной алтарь со статуей Гуань Юя, прославленного полководца и вообще героя китайской древности, большого мастака порубить мечом и побить морду, за что соплеменники его и обожествили. Перед раскрашенной статуей плавно дымились ароматические сандаловые палочки. Основным же достоинством зала, на мой скромный взгляд, выступали многочисленные и — главное! — исправно работающие кондиционеры.

Китайского народу набился полный зал, и мы с Люлю на входе столкнулись даже с небольшими трудностями: сначала с плотной толпой не доставших билетов, через которую пришлось пробиваться чуть не силой, и я не пальнул в воздух для острастки исключительно потому, что кругом было полно местных баньгуншистов с резиновыми палками и кто знает, что у них на уме, а потом — а потом нас просто не захотели пропускать внутрь, однако недоразумение мгновенно рассеялось при виде письма дедушки Пака: с повышенной вежливостью, кланяясь и делая приличествующие случаю пригласительные жесты, нас проводили в зал и усадили на хорошие места, согнав с них какого-то толстяка в длинном халате и его женщину, прическа которой была утыкана булавками с разными драгоценными висюльками, словно ежик иголками. Толстяк с ворчанием убрался, следом усеменила, пронзая нас взглядами, его подруга, а мы сели, перехватили китайского парнишку, пробегавшего мимо ящиком, из которого торчали, обильно переложенные льдом, горлышки пивных бутылок, дали ему денег, велели поставить ящик рядом с нами, а самому проваливать, и огляделись.

— Отлично все видно, — заключил Люлю, откидываясь на спинку скамейки. — Где же Пак?

Я лишь плечами пожал.

Очень хороший и своевременный вопрос: до гостиницы «Байюнь» мы добрались без особого труда — видимо, уже начали привыкать, — но Пака в ней так и не обрели. Наверное, дедок совсем сбился с ног в запарке подготовки к турнирному действу.

А действо, между тем, было на подходе: пара дюжих молодцов вытащила и поставила справа от судейского стола деревянную раму со свисавшим с нее здоровым гонгом, потом на возвышение взобрались два очень важных китайца преклонных лет, поерзав, расположились за столом и выложили на него неизбежные мобильные телефоны. Теперь пустовало только центральное, председательское место. 

При виде судей шум в зале начал стихать.

— Ну, посмотрим, посмотрим, — азартно потер ладошки Шоколадка и подцепил за горлышко первую бутылку пива. — Может, я теперь сюда регулярно буду ездить. 

— А как же, — вздохнул я. — Тебе только дай попялиться как рожу бьют.

— А что такого? — отхлебнул пива Люлю. — Я всюду стремлюсь набраться новых знаний. Везде есть, чему поучиться. Ты что, Сэм, против того, чтобы неуклонно повышать свой уровень? Ты ретроград, да?

— Да не против я! Просто боюсь, что рано или поздно ты вон туда, — кивнул я на арену будущих боев, на которую странного вида шваброй спешно наводил последний лоск китайский паренек с торчащими в разные стороны черными патлами, — попрешься с целью испытать свои силы.

— Дельная мысль! — оценивающе глядя на арену, прищелкнул языком Люлю. — Ну и попрусь! Интересно, тут как, записываться надо или всех пускают? — завертел он головой, вероятно, в поисках очереди желающих. — Я, может, на отдыхе.

— Слушай, давай не сразу, а? — всполошился я. — Сначала ведь шваль всякая пойдет, а мастера к концу отсеются. Надо выждать. И потом, тут у них обычаи, наверное, разные…

— Думаешь? — весело взглянул на меня Шоколадка. — Обычаи я уважаю. Обычаи — это основа, можно сказать, цивилизации и местами даже культуры. 

Между тем, на сцене ударили в гонг, и из бокового прохода появился в сопровождении двух юношей дедушка Пак — боевой старикан, облаченный в расшитый шикарными драконами халат, надежно скрывавший его кривые ноги, и в высокую шапку со шпилькой, шествовал важно, по сторонам не глядел, а публика при его явлении повскакала с мест и взревела: Пак явно пользовался в Чжунчжоу авторитетом.

Старикан взошел в президиум турнира, поприветствовал поклонами обоих своих коллег по судейству, осторожно положил на стол посох и поднял обе руки вверх, призывая собравшихся к спокойствию. Жест оказал благотворное действие: в зале воцарилась тишина, и в этой тишине Пак веско изрек:

— Пусть большой турнир начнется!

Поскольку возражений не поступило, вновь грянул гонг и — понеслось.

Лично мне часа через полтора стало скучно: на арену регулярно выкатывались попарно всякие китайские дядьки, коротко кланялись друг другу и — низко, в пояс — судьям, следовал неизбежный гонг, после чего дядьки начинали завывать, разнообразно сучить руками и ногами, яриться, а потом кидались друг на друга. Поединки не затягивались: очень скоро следовало повреждение какого-нибудь существенного органа или выпадение в бессознательный осадок, и победитель гоголем, под крики зрителей совершал трусцой круг почета, а его противника уносили прочь китайские люди, специально обученные грамотно уносить поверженных. Патлатый мастер швабры затирал сопли, слюни и прочую кровь, которую соперники выделили в процессе единоборства, и к восторгу собравшихся появлялась новая парочка. И так до бесконечности. Претендентов оказалось очень много: похоже весь Чжунчжоу собрался как следует помахать кулаками. И как они только управляются за неделю?

— Люлю, — ткнул я локтем в бок Шоколадку, который во все глаза пялился на очередную парочку: любители тайского бокса по очереди крушили ногами ребра друг дружке. — Ну ты уже набрался опыта? Может, пойдем отсюда? Погуляем, на пагоду залезем, вниз плюнем…

— Ты что, Сэм! — Шоколадка даже пивом поперхнулся. — Скоро самое интересное начнется, куда ж мы уйдем? — Один из бойцов в это время очень удачно заехал противнику локтем по роже, очередная схватка сама собой кончилась и Люлю повернулся ко мне, посмотрел внимательно. — Вот что я тебе скажу, Сэм. Ты вечно куда-то торопишься, а поспешать надо медленно. Это все молодость, Сэм, — хлопнул меня по плечу мудрый Шоколадка. — Тебе надо дожить лет до сорока, а потом осмотреться. — И он снова устремил взор на арену.

Возразить я не нашелся и, обреченно вздохнув, вытащил изо льда очередное пиво.

И поймал взгляд дедушки Пака — старик чуть заметно улыбнулся и слегка кивнул, очень так многозначительно кивнул. Я помахал Паку и откупорил бутылку. А Пак поманил пальцем одного из своих сопровождающих и, когда тот склонился к нему, что-то прошептал юноше на ухо, показав на меня глазами. И перевел взгляд на арену: исполненное значимой важности лицо боевого старикана, больше похожее на сушеный финик, как-то неуловимо затвердело — неприязненно. 

Я проследил е. неуловимо затвердело л взгляд на арену и исполненное значимости лицо боевого старикана, больше похожее на сушеныйго взгляд — в середину зала вышел тот самый тип в малиновых портках и с косой, что руководил срывом похорон, когда мы только въезжали в Чжунчжоу. Форме одежды он не изменил — разве что расстался со своими мечами, а рожа у парня была самая что ни на есть высокомерная, со свежим, змеившимся по щеке шрамом. Презрительная такая рожа. Плевал он на всех и каждого.

— Ба! Знакомые все лица! — обрадовался Люлю. — Лидер противников традиционного захоронения! Ну-ка, ну-ка!

Против малиновоштанного вышел жилистый и вовсе не атлетичный китаец среднего — ниже противника — роста и в желтой шелковой куртке и таких же штанах. Двигался он неуловимо скользящими шажками, глаза горели решительно, но все равно против малинового парня смотрелся боец жидковато. Хотя Люлю не раз и объяснял мне, что дело тут вовсе не в мышцах или росте, а в том, как энергия по организму циркулирует и сколь правильно ты ее сумеешь в нужный момент перехватить и перенаправить — и все равно малиновоштанный выглядел внушительнее. И хорошо знал об этом — так, мазнул слегка взглядом по жилистому, не утрудился даже головой шевельнуть, а Паку и его судейской компании — кивнул еле-еле. В виду такого явного неуважения по рядам зрителей пронесся неразборчивый гул, но малиновоштанный даже ухом не повел.

Брякнул гонг — китаец в желтом произвел серию молниеносных манипуляций и застыл в изысканной стойке с разведенными руками и слегка выставленной вперед правой ногой. В ответ парень в малиновых портках лишь похрустел лениво шеей и спокойно пошел на него неторопливо прогулочным шагом, не размениваясь на стойку и прочие выкрутасы. 

Желтые штаны активизировались, испустили вопль и по сложной кривой ринулись вперед.

— Мистер, — послышалось из-за плеча: ко мне нагнулся посланец боевого старикана. — Господин Пак очень просит вас и вашего друга непременно пожаловать сегодня вечером в его гостиницу.

— Обязательно будем, — кивнул я и юноша исчез.

Малиновоштанный тем временем легко парировал град ударов, которыми его от души осыпал противник, неуловимо быстро присел, блокировал его правую ногу в двух сантиметрах от своего виска и от души въехал в пах раскрытой ладонью. В воздухе промелькнула желтая комета, с хрустом врезалась в один из массивных столбов, на которые опиралась галерка. И шмякнулась на пол.

Бой не занял и десяти секунд.

Эффект был велик.

— Нормально, — в полной тишине одобрительно пробормотал Люлю.

Я еще раз глубоко вздохнул: теперь уж Шоколадку отсюда ни за что не вытащишь! — и махнул мальчишке-разносчику, чтобы приволок чего-нибудь пожевать.

6

И точно: мы пялились на бои до самого закрытия турнирного дня, а это случилось вечером, когда на Чжунчжоу пала темнота, не принесшая, однако, практически никакой прохлады. Мужик в малиновых портках — оказалось, что это и есть тот самый прошлогодний чемпион Чэн Вэй-лун — выходил биться с разными типами еще раз десять, больше пятнадцати секунд (я специально засекал по часам), однако, их не задерживая. И если прочие участники турнира непременно хотели продемонстрировать зрителям свою офигенно непобедимую технику, для чего перед началом поединка выполняли всякие затейливые прыжки, взмахи руками, ногами и вообще выпендривались, то дагэ Чэн поэзии боя был, похоже, вовсе чужд: он спокойно сближался с противником и сокрушал его одним или — для разнообразия — двумя, максимум тремя ударами, после которых незадачливых соискателей уносили с арены с весьма серьезными повреждениями, зачастую с нормальной жизнью совместимыми плохо, а одного Чэн так рубанул своей косицей, что несчастный расстался с глазом. Вид дагэ Чэна излучал такую пропасть презрения к окружающему миру и столь непоколебимую уверенность в собственных силах, что под конец у меня уже руки чесались быстренько пристрелить его, чтобы доказать преимущество огнестрельного оружия перед грубой силой. Теперь я очень хорошо понимал дедушку Пака: для старикана поединок служил способом поиска некоей, быть может, дурацкой, но — истины, а для Чэна никакой философии в единоборстве не было — он просто, уверенно и безо всяких причуд ломал кости. В этом тоже была своя мрачная прелесть и внутренняя логика — пока кто-то думал, дагэ делал. 

…Отгремел последний гонг, Пак слез с возвышения и в окружении четырех сопровождающих исчез в боковом проходе; разгоряченно галдящие зрители, звеня на разные лады телефонами, потянулись прочь из зала; я обглодал последнюю куриную ножку, швырнул кость на пол — тут все так делали — и тронул за плечо впавшего в задумчивость Шоколадку:

— Ну теперь-то мы можем уйти, а? Смотри, всех уже побили! Эй, Люлю, нас ждет дедушка Пак.

— Ага, пошли, — Шоколадка встрепенулся от мыслей. — Кстати, Сэм, ты заметил, что тут нету тотализатора? Зрители не имеют вполне логичной возможности предаться азарту и поставить на победителя.

— Там, где есть какие-нибудь соревнования, непременно должен быть тотализатор, — возразил я. — Если он запрещен местными законами, это не значит, что тотализатор отсутствует вовсе. В недемократических социальных условиях тотализатор часто приобретает извращенные скрытые формы, что делает жизнь еще более насыщенной, но лишает государство налогов с игры.

— Ты думаешь? — прищурился на меня Люлю. 

— Точно, — кивнул я. — Деньги непременно должны обращаться, стимулируя тем самым экономику, а азарт еще никому не удавалось отменить.

— Быть может, местные жители просто не любят лишний раз платить? — предположил, доставая сигарету, Шоколадка. — Вот лично я прекрасно понимаю, как тяжело расставаться с деньгами, когда к ним так уже привык. 

Беседуя подобным — весьма глубокомысленным — образом, мы наконец вышли на освещенную фонарями узкую и душную улочку. 

Справа от двери, в окружении трех китайцев обнаружился преподобный Дикон — верхом на табуретке. Прикладываясь к объемистой железной фляге, указательным пальцем он вдохновенно рисовал своим слушателям красочную картину безоблачной жизни последователей католического учения. Не знаю уж, что из сказанного просачивалось сквозь языковой барьер, однако же внимали китайцы пастору со всем усердием, особые надежды определенно возлагая на фляжку, которой Бэллард в богоугодных, надо думать, целях периодически давал им попользоваться. При этом земной рупор Господа не забывал о том, что в питии следует блюсти меру, и отнимал у обращаемых в веру виски буквально после первого же глотка, объясняя это тем, что думать надо о Боге, а не о чреве.

При виде нас Дикон оживился еще больше — даже сверзился с табуретки в пыль и уронил флягув веруемкость буквально после первого же глотка, объясняя это тем, что думать надо о Боге, а не о чревеоднако, на , но китайские собутыльники его тут же подняли. То есть сначала флягу, а потом уже Бэлларда.

— Дети мои! — вскричал преподобный, сноровисто завладев виски и раскрывая нам объятия. — Вы даже представить себе не можете… ик!.. какие тер… тернии выпали на мою долю! 

— Что, храм сгорел? Или щедрые пожертвования увели из-под носа? — ехидно поинтересовался Люлю, легко уворачиваясь от распоясавшегося пастыря. Утерявший опору Дикон вознамерился рухнуть наземь еще разок, но Шоколадка подхватил его под локоть и прислонил к ближайшей стене. — У вас очень огорченный вид, святой отец. Я бы даже сказал — потерянный вид. Правда, Сэм?

— Правда, — подтвердил я. — Такое впечатление, будто вы только что наскоро поручкались с пророком Моисеем и он совершенно бесплатно показал вам ковчег Завета.

— Не… не глумитесь над святынями, — погрозил нам пальцем Бэллард, сползая по стенке. — Господь все видит!

— Ни секунды не сомневаюсь, — поспешил я согласиться. — В век тотальных информационных сетей и вездесущих спутников кто-нибудь непременно все видит хотя бы время от времени. Однако же через какие тернии вы так удачно продрались, Дикон?

Преподобный замедлил процесс сползания, мощно пошевелил задом и восстал. Отхлебнул для прояснения мыслей виски.

— Я шел на… ик!.. этот богомерзкий турнир, я нес им, — широко мотнул он башкой в сторону расходящейся публики и чуть не впечатался лбом в стену, — слова истины, я хотел… это… что же я хотел?.. А! Я хотел широко раскрыть этим безбожникам глаза на то, что они творят друг с другом… ик!.. а ведь человек есть создание Божие и сотворен для любви и трудов праведных, а не для рукосуйства и ногомашества бездумного!.. А они… — Тут Бэллард сложил губы в замысловатую фигуру, отдаленно напоминавшую куриную гузку, и издал звук, сполна, по его мнению, характеризующий поведение китайских безбожников. — Пффррррррррр….

— Неужели? Неужели прямо-таки пфррр? — живо заинтересовался Люлю. — Вот уж никогда бы не подумал!

— У него не было билета, — поделился я внезапно родившейся гипотезой с Шоколадкой. — Наш святой отец не достал билет и его попросту не пустили внутрь. Он не смог воссоединиться с большим скоплением перспективной паствы.

— Так и есть, чада мои… ик… возлюбленные! — подтвердил преподобный, с риском для жизни наклонился, поднял с земли шляпу и водрузил на голову. Получилось криво. — Так и было!

Три китайских безбожника, не принимая участия в беседе о духовном, алчными взорами пожирали флягу Дикона.

— Подите! Подите прочь! — энергичным взмахом изгнал их Бэллард. — И задумайтесь о душе, пока… это… не поздно! А то ведь будет поздно, ибо… Как дети, чесслово… — пояснил он, когда китайцы неохотно потянулись прочь. — А куда вы направляетесь, чада мои? — Мысль преподобного отца прыгала будто психическая белка по веткам.

— Да мы так — прогуливаемся, — отвечал Люлю. — У нас, знаете ли, такая привычка есть: прогуливаться. 

— Какая… какая прекрасная привычка! — Дикон неожиданно отпрянул от стены и вклинился между нами, цепко ухватив нас под руки. — Давайте прогуливаться вместе! Подышим воздухом, почитаем псалмы, разовьем… ик!.. духовность… 

Мы с Люлю переглянулись. Развивать духовность прямо здесь и сейчас в наши планы никак не входило.

— Кстати, Дикон, — задумчиво проговорил Шоколадка. — А где ваша крыса, именуемая Рэта?

Преподобный встрепенулся, испустил трагический вопль, оставил наши локти в покое и живо охлопал себя в поисках Рэты, но кроме облака пыли, ничего не добыл.

— О Рэта! — возопил пастырь, искательно оглядываясь. — Отчего ты покинула меня, грешного?! — после чего опустился на четвереньки и пополз куда-то в сторону, причитая: — Рэта-рэта-рэта… кыс-кыс-кыс… Дерьмо! Вот дерьмо!! прости меня, Господи… Рэта-рэта-рэта… — В голосе отползающего слышались слезы. — Крыса-крыса-крыса…

Люлю поднял ногу, намереваясь как следует дать пастору по заднице, но потом отчего-то передумал, махнул рукой и кивнул мне.

— Смываемся быстренько…

Мы прибавили шагу и свернули в первую попавшуюся улочку — одну из тех, где по обеим сторонам возвышались глухие стены — и быстро пошли прочь.

7

— Удивительный придурок, — бормотал мой спутник, укоризненно качая головой. — Могу себе представить его прихожан! Такие же остолопы. Алкоголики… Ты знаешь дорогу?

— А как же! — бодро отвечал я. — Прямо, потом направо, потом опять прямо, второй поворот налево, еще прямо, еще налево… Или направо? 

— Там спросим, — заключил Шоколадка. — Поймаем аборигена и спросим.

— Истинно! Не заблудимся, — согласился я.

Но мы заблудились.

Поплутав направо-налево-прямо-налево-направо-снова прямо, миновав пару ночных рынков и один небольшой буддийский храм, мы оказались вовсе не перед гостиницей «Байюнь», а в очередном — темном — переулке с глухими стенами.

— Надо было к монахам зайти, — буркнул Люлю. — Куда дальше-то?

— Ну давай вернемся? — предложил я, закуривая. — Давай постучим в их сраные ворота, пусть выделят нам послушника с лампой путеводной, и… 

— Тс-с-с… — внезапно насторожился Люлю. Завертел головой. — Кажется, уже поздно.

И не успел я спросить, что именно он имеет в виду, как в воздухе замелькали-запрыгали со стены на стену неясные — черные — тени и что-то засвистело, рассекая воздух. Тут я рухнул на землю: Люлю сбил меня с ног, и над головой что-то неприятно звякнуло о камень. Еще и еще раз.

Шоколадка тем временем двигался по улочке странными зигзагами, коротко взмахивая руками, и каждый его взмах отзывался болезненным криком и последующим звуком падения.

Одной рукой я выхватил «беретту», а другой — фонарик.

— Люлю! — позвал я и включил свет.

Шоколадка стоял шагах в пятнадцати от меня и вокруг его валялось штук пять каких-то типов в черном с ног до головы. Из типов торчали метательные ножи, из некоторых — даже по два, а перед бравым Люлю застыли еще четверо черных, с мечами наизготовку.

Краем глаза я засек легкое движение на противоположной стене — товку.юли, из некоторых в черном с ног до головы. ами, и каждый его взмах отдавался болезненным криком, и мгновенно перекатился в сторону, одновременно выпалив пару раз из «беретты». В том месте, где я только что лежал, в стену воткнулась метательная звездочка, а на землю хлопнулся очередной тип в черном.

Неподалеку кто-то тонким голосом завопил. 

Без воодушевления и как-то слишком визгливо залаяла местная собака.

Выстрелы подстегнули нападавшую на Люлю четверку: один, коротко вскрикнув, бросился вперед, двое — стали заходить с боков, а последний остался в тылу и я его за полной ненадобностью тут же пристрелил, что совершенно не смутило ни прочих черных, ни самого Шоколадку. В этот поздний час насмотревшийся подвигов дагэ Чэна Люлю явно не был склонен к честному фехтованию — он в момент нашпиговал двоих из нападающих ножами, а третьего поверг наземь ударом ноги и выдрал у него меч, на всякий случай сломав руку. Клинок, в свете моего фонарика описав короткую дугу, скрылся у Люлю за спиной. 

Я же, вскочив на ноги, зашарил стволом по стенам и виднеющимся из-за них крышам в полной готовности пресечь дальнейшие поползновения кинуть в нас какую-нибудь острую дрянь. 

— Забавно, — покрутил головой Шоколадка, свободной рукой торопливо выдирая из черных свои метательные ножи. — Раз, два, пять, семь… десять — что ж их пришло так мало? Я только размялся! Обидно.

— Не переживай, — успокоил я. — Вон еще идут. Спешат даже.

И правда: в темноте улицы справа и слева послышался приближающийся топот. Замелькали далекие огни.

— Стереги тыл! — велел Люлю и, выбрав левое направление, шустро скрылся в темноте — там, где улочка делала неожиданный поворот. Тут же недалеко послышались неразборчивые возгласы и лязг стали. Сторожко глядя по сторонам, я побежал за Шоколадкой.

За поворотом меня ожидала очередная немая сцена — с той разницей, что освещал ее не один слабосильный фонарик, а несколько больших, с автомобильную фару размером, прожекторов.

Шоколадка (он успел разжиться еще одним мечом) стоял в странной позе — первый меч все так же за спиной, острием вверх, другой, в левой руке, впереди, острием в землю. Люлю замер, слегка наклонившись и не глядя на противостоящих ему людей, а их набежало неприлично много и одеты они были не так, как давешние ниндзи, но всяким холодным оружием ребята запаслись на совесть. И один уже баюкал порезанную руку.

— Господа! — выступил я на свет, достал вторую «беретту» и взял на прицел оба направления улицы. — Не знаю, кто вы такие и какого лешего вам надо от мирных путешественников, а также — понимаете вы меня или нет, но мы к такому обращению не привыкли и терпеть его не намерены. Поэтому: или вы сейчас отсюда уберетесь, или мы вас отправим на свидание с Яньло-ваном, что не принесет вам особого удовольствия. Время пошло.

В рядах противника в ответ раздались сдержанные — наглые! — смешки: видимо, понимающие сыскались — и на Люлю тут же без предупреждения напрыгнуло сразу трое. Молниеносные взмахи, блеск стали, короткий лязг — и двое отлетели назад с порезами разной тяжести, оставив мечи валяться на земле. На третьего Люлю вскочил — поверженный гулко крякнул. Все же шипов на ботинках Шоколадки было предостаточно.

— Здесь стою, — по-китайски проинформировал собравшихся Шоколадка и острием провел перед собой черту. — Всех следующих буду рубить на две части минимум. 

Из-за угла с топотом вывалилась другая группа нападающих — видимо, они несколько замешкались из-за трупов в черном — тоже с фонарями и впереди спешил высокий китаец в официальном платье и в шапочке с костяной пластинкой на лбу.

— Инспектор Дэдлиб! — воззвал он ко мне, внимательно глядя в зрачок «беретты», направленной ему прямо в лоб, и показательно вложил меч в ножны. — Опустите оружие! Я — Сюй Дэ-шоу, уполномоченный Гунъаньцзюй. — Высокий издалека предъявил замысловатую сверкающую бляху.

— Чего он уполномоченный? — поинтересовался, не оборачиваясь, Люлю. — А то я тоже много чего уполномоченный. 

— Управления общественной безопасности, — разъяснил я Шоколадке, не опуская пистолетов. — Что-то вроде инспектора местной полиции, как я понимаю.

— Верно-верно, — доброжелательно закивал Сюй. — Приношу глубочайшие извинения за этот досадный инцидент и вам, инспектор Дэдлиб, и вам, ваша светлость, младший князь Тамура.

— Ничего-ничего, — в тон уполномоченному отвечал Шоколадка. — А вот эти бездельники — они тоже ваши люди? — кивнул он на тех, кого обещал в дальнейшем разрубить на две части. — Ваши? Точно? И этот? — Люлю слегка подпрыгнул на теле поверженного в пыль, вызвав новое гуканье. — Вы совершенно уверены? Какая досада! У меня в их отношении как раз возникли самые заманчивые и очень далеко идущие планы.

8

В «Байюнь дафаньдянь» в тот вечер давали пекинскую оперу — как раз шел один из бесчисленных эпизодов «Троецарствия» — и дедушка Пак не придумал ничего лучше, как пригласить нас разделить с ним это изысканное зрелище. 

В каком-то смысле такое решение было разумным: в просторном, отделанном в лучших китайских традициях зале стоял такой шум от музыкальных инструментов и исполнителей арий, что уверенно подслушать хотя бы слово вряд ли представлялось возможным. Мы и друг друга слышали с некоторым напряжением, а уж смысл надписи на входной двери, требовавшей отключать мобильные телефоны, и вовсе терялся. 

Не могу сказать, чтобы в Чжунчжоу у меня вдруг развилась мания преследования, однако же встреча с уполномоченным Сюем и последующая краткая, но загадочная беседа в его офисе произвели на меня некоторое впечатление. Согласитесь: когда на вас среди ночи нападают на узкой улице, особенно если вы и сами пять минут назад не знали, что на этой улице окажетесь, потому что двигались практически наугад, а спустя несколько минут на месте происшествия возникает целая толпа вооруженных полицейских, — все это наводит на определенные размышления. Трудно предполагать, будто мы имеем дело с нелепой случайностью, и ряженые в черное ниндзи засели именно здесь в ожидании прохожего с целью избавить его от тугого кошелька — а тут-то мы и подвернулись им под руку; не менее маловероятным представлялось и то, что местные власти столь оперативно и убедительно реагируют на любое проявление непорядка, сбегаясь с разных сторон да еще во главе с чином в ранге инспектора. К тому же инспектор — сама вежливость, кстати, — повел беседу столь уклончиво, что впечатление от явной неслучайности нападения только усугубилось. 

Перво-наперво Сюй предложил нам чаю, хотя лично я предпочел бы — да! да! вы угадали! — холодного пива, потом задал ряд бессмысленных вопросов: например, как нам погода и понравился ли город, а также — посетили ли мы уже Храм Стоящего Будды; ответы его явно не интересовали. Однако Люлю, которому уполномоченный в виду княжеского титула оказывал особое уважение, тут же залился соловьем на предмет того, какой шикарный город Чжунчжоу, сколь милы в его жители и как он, Като Тамура с удовольствием пожил бы здесь полгодика, а может, даже и больше. Услышав эту благую весть, Сюй явно обеспокоился и ловко перевел разговор на само нападение — поинтересовался, не причинили ли нам каких неудобств или, не дай Будда, ранений, а то вот тут неподалеку есть отличный лекарь, который сей момент с должным усердием займется господами приезжими. Тут уж я решительно отверг услуги местного эскулапа, а Шоколадка с невинным лицом сообщил уполномоченному, что мы не из таких и причинять себе ранения или, упаси Будда, неудобства по пустякам никому не позволяем, а что до маленького недоразумения, случившегося на безымянной улице, то ему, Като Тамуре, напротив все очень понравилось и он весьма сожалеет, что оно так быстро закончилось. И безо всякого перерыва спросил у Сюя, не сможет ли тот оказать ему протекцию поучаствовать в большом турнире, поскольку данное мероприятие как нельзя больше отвечает княжеским вкусам путешественника. Сюй обеспокоился еще больше, однако же в изысканных выражениях заверил Люлю, что сделает все от него зависящее, дабы Като Тамура смог невозбранно помахать кулаками среди прочих претендентов на титул «дагэ». 

Люлю воодушевился, одарил гунъаньцзюйщика милостивой улыбкой и соизволил выпить две чашки жасминового чаю подряд, что Сюй счел добрым знаком и принялся туманно и осторожно выведывать, не увидели ли мы или не услышали во время акта безудержной агрессии чего существенного или, например, даже странного и не сказали ли нам люди в черном, зачем, собственно, к нам прицепились. Тут мы ничем уполномоченному помочь не могли: местные ниндзи не успели поведать о своих целях, и Люлю тут же проникновенным голосом рассказал показавшуюся ему крайне уместной в данных обстоятельствах и удивительно сходную по концовке историю о некоем Джоззи Флетчере, вставшем на кривой путь принудительного отъема чужого имущества, но совершенно на избранном поприще не преуспевшего. «Он никогда не предавал друзей: тоже не успел», — заключил свой трагический рассказ Шоколадка, невинно глядя на Сюя. 

Короче говоря, из кабинета гунъаньцзюйщика мы вышли в полном недоумении: на прямой вопрос, кто были эти люди, Сюй не менее прямо ответил, что это внутреннее дело Чжунчжоу; а на еще более прямой вопрос, наблюдала ли за нами служба безопасности, лишь с превеликим удивлением захлопал глазами — было от чего впасть в некоторую подозрительность и начать оглядываться даже в лифте…

— Пак сонсэнним, — обратился я к боевому старикану, когда, вслед за разодетым как павлин метрдотелем, я, дедушка и Люлю проследовали к самой сцене, уселись на резные лаковые стулья у почетного стола и нам подали чай. — Большое спасибо вам за приглашение. Мы рады были им воспользоваться.

Пак церемонно склонил голову.

— Удачно ли вы устроились? — он придвинул к себе чашку. — Хороша ли гостиница?

— Да-да, все прекрасно! — живо подтвердил Шоколадка. — А еще лучше турнир — забавная штука, забавная! Я уже размышляю, чтобы завести в Тумпстауне такой же. Только с тотализатором.

— И правда жаль, что в Чжунчжоу нельзя сделать ставки, — поддержал я Люлю. — Я бы поставил немного денег на Чэн Вэй-луна.

При упоминании ныне здравствующего дагэ Пака аж перекосило. Чтобы справиться с эмоциями, ему пришлось немного похлебать чайку.

— Поединок — древнее искусство. А Чэн, — дедушка будто выплюнул это имя, — превращает его в простую драку.

— И не говорите! — на всякий случай посокрушался я. — Полное презрение к традициям! Уровень культуры населения стремительно падает. Вот буквально только что на нас напали прямо на улице…

— Ужасно! — ввернул Люлю. — Плохо, что так мало напали!..

— …Напали — и сразу стали убивать. Не поговорили, не предъявили требований, даже не обозначили каких-либо разногласий… — продолжал я, тщетно поискав глазами какого-нибудь паренька с пивом во льду. Паренька не было. — Разве раньше так делали? Нет! Раньше обязательно бы спросили: а нет ли у вас, господа, лишних, например, денег? Или: мы благородные разбойники и вот наши острые мечи, так будьте же неистово любезны обнажить ваши, потому что нам приглянулись ваши шляпы, очень они у вас раскидистые. А теперь? Сразу кидаться начинают сюрикенами или что там у них…

— На вас напали? — заволновался Пак. Даже в лице переменился. — Когда?

— А по дороге к вам.

— И… И что они хотели?

— То же самое выпытывал у нас некий уполномоченный Сюй, — отвечал Люлю. — Но мы абсолютно не в курсе, — развел Шоколадка руками. — Потому что все слишком поспешно умерли. Говорю же: ужасно. Никакого вкуса… Здесь можно курить?

— Разумеется… А как выглядели нападающие? — продолжал допрос дедушка Пак. — И как это произошло? И откуда взялся Сюй?

Мы с Люлю со всем возможным красноречием, помогая себе жестами, описали сцену бездушного наскока из-за угла (точнее — со стен), а также стремительное появление сил охраны порядка, которым тоже под горячую руку немного досталось. По мере повествования дедушка Пак становился все более задумчивым.

— А такое слово — «ханьба» никто при вас не произносил? — спросил он наконец.  

— Которые в черном — они вообще ничего не произносили, — Люлю щелкнул зажигалкой. — А который уполномоченный — этот да, много всяких слов произнес, но про «ханьба» не упоминал.

— А в чем дело, собственно? — поинтересовался я. — Какие проблемы?

Старик явно темнил.

— Нет, это я так… Не обращайте внимания… — С момента нашей последней встречи дедушка Пак сделался слишком важен и, казалось, вырос на полголовы. Видно, сказывалось бремя турнирной ответственности. — Тут у нас разные внутренние дела… Ничего особенного.

И этот туда же! То есть если нас с Люлю порежут из-за каких-то загадочных внутренних чжунчжоуских дел, о которых мы знать не знаем, то это — в порядке вещей. На это не стоит обращать никакого внимания. Ни вот столько. Или даже еще меньше.

Я посмотрел на Шоколадку.

Шоколадка посмотрел на меня.

И мы почти синхронно пожали плечами.

Да и пожалуйста. Мы в отпуске.

— Как вам будет угодно, Пак сонсэнним, — я сделал независимое лицо: что попусту волноваться из-за какой-то ерунды! — У нас только маленькая к вам просьба будет. Вы тут, я вижу, в большом авторитете, так не сочтите за труд в другой раз — ну вот когда нас убивать придут, — засвидетельствовать в Гунъаньцзюе, что мы добропорядочные туристы и вообще отменные граждане, и если порезали кого…

— Десяток, там, или полтора каких-нибудь бездельников, — уточнил Люлю самым невинным тоном.

— …Или пристрелили толпу лиц, першую на нас с угрожающими намерениями, то это вовсе не со зла и не от расовых предрассудков, а из-за недопонимания разных внутренних дел, в курс которых нас вовремя не ввели в ямэне. 

— А так мы — очень хорошие, — закончил мою мысль Шоколадка. — Тащимся от пагод. Балдеем от зеленого чая.

На сморщенном лице дедушки Пака отразились дальние отголоски серьезной внутренней борьбы, и он уже было собрался со словами, но Люлю простер вперед ладонь.

— Нет! Воздержитесь. Мы совершенно не хотим знать ни про какие внутренние дела. Нам еще предстоит… как это, Сэм?.. Храм Стоящего Будды. Так хочется всюду успеть! 

Боевой старикан смотрел растерянно. 

Тут со сцены взревела особо патетическая музыка и перед собравшимися появился новый персонаж — с белым лицом, черной бородой по пояс и торчащими в разные стороны длинными фазаньими перьями. Персонаж был вооружен огромной бутафорской алебардой. Легко и весьма фигурно размахивая ею — прочие участники действа, числом шесть, ловко через это оружие перепрыгивали, — тип в бороде гоголем прошел по сцене и в углу произвел исполненный внутреннего драматизма притоп, каковой яростно акцентировали литавры. После чего в установившейся тишине беломордый простер в сторону публики руку и удивительно тонким — пронзительным — голосом завел арию, изобилующую разнообразными коленцами и завываниями. Соло тянулось минуты три, пока бородатый не завершил его очередным топаньем и не воздел показательно свое орудие над головой. И грозно потряс. Остальные артисты также слаженно дернулись и замерли в художественных позах, а зрители повскакали с мест и разразились овациями, перемежаемыми громкими криками «хао!!!», то есть «браво!!!» 

Велика сила искусства!

Мы с Люлю тоже похлопали — для вида, чтобы от масс не отрываться. Орать, правда, не стали.

Рядом с дедушкой Паком затормозил официант и на лаковом подносе подал ему белый конверт.

— Извините, господа, — сказал Пак, ознакомившись с посланием, — но я срочно должен увидеться с автором этой записки.

9

— Вот уж не думал, что мы сами будем искать этого придурка, вот уж не думал! — негодовал Люлю, высовываясь из коляски рикши: впереди какой-то остолоп прямо посреди улицы взялся показывать фокусы, и образовался затор. — Говорил я тебе: поедем на джипе! В миг бы всех раскидали. Одним гудком до судорог довели бы.

Шоколадка явно преувеличивал воспитательное воздействие своего автомобильчика: джип, несмотря на размеры, массу дополнительных фар и всякие блестящие финтифлюшки, местные жители воспринимали безо всякой боязни, но напротив — с любопытством, которое было вызвано вовсе не диковинностью машины, а обычной китайской народной забавой пялиться на разные проявления быстротекучей жизни. Тем более, если за это денег не просят. Пробирающийся по узким, не приспособленным для того улочкам здоровенный монстр на колесах вызывал у прохожих восторг, а пилотировавшие джип лаоваи — чувство снисходительного сочувствия, словно неразумные дети.

Поэтому когда встал ребром вопрос, на чем нам с Люлю добраться до храма преподобного Дикона, я решительно проголосовал за велорикшу, тем более что в Тумпстауне такой экзотики отродясь не водилось. Люлю легко поддался, а теперь — сожалел.

— Черт знает что! — всплеснул руками Шоколадка, когда наш рикша слез со своего сидения и как ни в чем не бывало присоединился к толпе, окружавшей бродячего фокусника. Про нас парень, впрочем, не забыл: оглянулся и, прежде чем смешаться с зеваками, широко улыбнулся, сделал успокаивающий жест, мол, скоро поедем, не волнуйтесь. — Нет, Сэм, ты видел? Ты видел?!

Я — видел, но ничего поделать не мог. Разве только вылезти следом за нашим водителем.

— Что будем делать? — Люлю просто исходил кипучей энергией. В первой половине дня Шоколадка особенно деятелен.

— Пойдем пешком, — предложил я. — Судя по всему, тут недалеко.

Я посмотрел на карту города, купленную вчера в вестибюле нашей гостиницы. Карта оказалась насквозь лживая, что я понял после четверти часа изучения этого в высшей степени поучительного документа. Так, например, к нашей гостинице, судя по карте, выходило пять разномастных улочек, тогда как в реальности — улочек я насчитал семь. Карту составляли очень специальные люди — или не имеющие ни малейшего понятия о картографии, или ни разу в жизни не посещавшие милый город Чжунчжоу. Или — что всего вероятнее — эти люди лелеяли тайные, зловещие планы, и выяснить, какие именно — было, собственно, лишь вопросом времени. 

Тем не менее определить стороны света по карте вполне удавалось, а особо важные объекты были на ней помечены весьма крупно и красочно. В число таких объектов попал и храм Дикона. Он так и назывался: Дикунтан. Причем, второй иероглиф был позаимствован из имени Конфуция, хотя еще означал и дырку. И если не вдаваться в мелкие подробности вроде того, сколько в городе улиц, куда они ведут и какой они длины, выходило, что мы с Люлю и правда где-то рядом с Диконом и его храмом.

— Ну пошли, — махнул рукой Шоколадка и швырнул на сидение пару местных купюр среднего достоинства.

На храм мы наткнулись неожиданно: спустя бесчисленное количество поворотов, после многочисленных консультаций с горевшими желанием помочь и оттого показывавшим в разные стороны прохожими, в сопровождении следующей в отдалении стайки детишек мы прошли насквозь через очередную чайную и — уперлись в распахнутые ворота, за которыми виднелся силуэт сооружения явно религиозного назначения, издалека напоминавшего полуразвалившийся сарай с крестом на крыше. 

— Во! — воскликнул Люлю. — Храм божий!

В маленьком дворике было пустынно, мы совершенно беспрепятственно его пересекли и дернули за ручку двери. 

Дверь оказалась заперта изнутри.

— Эй, преподобный! — громогласно воззвал истомленный жарою Люлю. — Открывай давай! Возлюбленные чада пришли! Исповеди жаждут! — И для убедительности ударил в дверь ногой. 

Дверь вздрогнула, но выдержала.

— Ди-и-икон! — позвал я, безрезультатно пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в большую дырку, проделанную неведомым доброхотом немного ниже уровня моих глаз. — Ди-и-икон! Где вы там?

В глубине дома зародился смутный шум, потом по доскам пола зашуршали нетвердые шаги: кто-то приближался к двери, неразборчиво ворча под нос.

— Кто там? Кто столь непочтительно ломится в дом Божий? — раздался хриплый окрик, звякнули запоры, и в приоткрывшуюся щель высунулась примерно половина Бэлларда Дикона: рожа опухшая, волосы всклокоченные, глаза красные, в руке револьвер. — А, это вы, дети мои! — опознал нас служитель божий. — Благослови вас Господь! Прошу! Стопами входите! — И он наконец соизволил распахнуть двери.

В церкви оказалось пусто, темно и убого, и Дикон, бегло перекрестившись на халтурное изображение Иисуса, скорым шагом повел нас в обход алтаря. Мы вошли в узкую, аскетически убранную комнату — сиротская длинная кровать с накомарником, тумбочка с засаленной Библией, пара пустых бутылок на подоконнике, исцарапанный шкаф, колченогий стол и на нем клетка с крысой, пара табуреток. И еще кой-какая одежда, клочьями свисающая со вбитых в стену гвоздей.

— Садитесь, дети мои, — широким жестом указал Бэллард на табуретки. — У меня тут по-простому. Будьте как дома, — предложил он, добыл из кармана горсть зерна и засыпал сверху в клетку, прямо на крысу Рэту. — Угощайся, кысонька, — после чего плюхнулся на разворошенную кровать и уставился на нас.

— Мы к вам по делу, преподобный, — начал я. — И вот по какому…

— Вы молились ли уже сегодня, дети мои? — жестом прервал меня Дикон. — Ведомо ли вам, как облегчает душу молитва?

— Да уж запарились мы с утра молиться, — заверил его Люлю. — И наша духовность достигла невиданных высот. Мы даже готовы пожертвовать на храм, — сообщил Шоколадка, с некоторым опасением выкладывая на стол пачку юаней. Подальше от клетки, из которой уже высунулся любопытный нос крысы. 

— Спасибо, дети мои, спасибо. Да хранит вас господь за проявленное добротолюбие, — приосанился Дикон. — В чем состоит ваше дело?

— Ханьба, — произнес я. — Расскажите нам про ханьба.

— Ханьба… — почесал в голове Дикон. — Это такой богомерзкий культ, который исповедуют некоторые среди местных язычников. Я неоднократно пытался обратить их души к богу, но…

— Ближе к делу, преподобный, — оскалился Люлю. — Что там за культ языческий?

— Очень языческий, очень! — подтвердил проповедник.

Религиозная ситуация в Чжунчжоу, по мнению Дикона, была еще очень далека от совершенства: процветали разные местные верования. Мало того, что практически каждый житель в той или иной степени был буддистом, стремление к нирване он еще легко и свободно совмещал с поклонением разным другим божествам как общекитайского, так и более мелкого масштаба: всяким бессмертным, духам-хранителям местности, домашнего очага, чадоподателям, то есть тем, кому следовало молиться желавшим побыстрее размножиться, а также самому главному дракону — Лун-вану, — от которого напрямую зависели атмосферные осадки, и божеству засухи и вообще зноя — ханьба. Как и у других приличных богов, у ханьба имелся свой храм — где-то на западной окраине, и в храме, как положено, стояло изваяние божества. Ханьба звали в сезон дождей, когда жителям хляби небесные становились уже совершенно поперек горла, или, наоборот, пытались прогнать в засуху, чтобы на полях хоть что-то имело шанс взойти зелеными побегами. Вполне утилитарное божество, у которого, само собой, имелся сплоченный круг поклонников, испытывавших к ханьба особую симпатию и в связи с этим считающих, что погребение обязательно должно быть огненным. Вот и все, собственно. А что вам в ханьба, дети мои? Это ж огонь адский, явный антихрист!

— Да так, Бэллард, внутренние дела, знаете ли, — уклончиво отвечал Люлю. — А каких-нибудь людоедских пакостей за этим ханьба не водится? Невинные младенцы в жертву и все такое?

— Свят-свят-свят! — Дикон судорожно закрестился. — Культ наиязыческий, слов нет, но чтоб такое! Это ж вообще невообразимо! Я бы первый обрушил карающий меч слова Божия на…

— Что вы нам еще имеете сообщить? — Я достал из кармана фляжку виски «Джонни Уокер», которой мы разжились по дороге. — Чем ханьба прославился в последнее время в городе?

— Ну чем… — преподобный развел руками и бросил заинтересованный взгляд на виски. — Э-э-э… 

— Нальем сразу, как только все расскажете, — пообещал Люлю. — Полстакана.

— Не знаю, что вы ищете, дети мои, но единственное, что приходит мне в голову — это Чэн Вэй-лун.

— Ну! Ну! И что с ним не так? — подбодрил Дикона Шоколадка, протягивая руку к бутылке.

— С ним — все не так! — гневно сверкнул глазами преподобный отец. — Но кроме того! Чэн — один из смотрителей в храме ханьба.

— Отлично, Дикон, — я нашарил за крысиной клеткой относительно чистый стакан. — Вы нынче вечером проведете нас к этому храму.

10

В перерыве между боями (я уже втянулся, даже иногда болел за особо симпатичных претендентов и с удовольствием топал ногами) мы с Люлю вышли из Инсюнлоу — Терема героев, места проведения большого турнира — на ближайшую улицу размять затекшие ноги короткой прогулкой, а заодно и обсудить, отчего на сегодняшних состязаниях вместо Пака во главе судей сидел абсолютно незнакомый монголоидный дед, — и нос к носу столкнулись с уполномоченным Сюем. 

— О! — обрадовался Шоколадка. — Слушай внимательно, Сэм: сейчас он нам скажет, что оказался здесь совершенно случайно.

— Нет, — выпятил нижнюю губу Сюй. У него было длинное, породистое лицо с припухлыми нижними веками и небольшой черной родинкой на правой скуле. — Не скажу, ваша светлость. Я здесь оказался совершенно намеренно. Здравствуйте, инспектор Дэдлиб.

— Да? Ну так и я вас буду инспектором называть, — глотнул я пива из бутылки. На сей раз это был «Малый Шаолинь». — Буду звать вас инспектор Сюй. А то уполномоченный — это как-то не звучит.

— Очень хорошо, — кивнул тот. — Пусть так и будет.

— Тогда и меня перестаньте «светлостью» кликать, — немедленно потребовал Люлю.

— Но как же… — опешил уполномоченный. 

— А так! — Шоколадка приосанился. — Зовите меня запросто: князь. Спесивая фамильная честь не пострадает.

— Как изволит ваша… м-м-м… князь, — коротко поклонился Сюй.

Все же в городе, которым правит ван, с чинопочитанием пока еще все было в порядке. Я иногда думаю, даже бывает много думаю, на самые разные темы думаю, и между прочим все больше и больше склоняюсь к мысли, что титулы — это правильно. Вот мне, например, было бы неимоверно приятно, если бы меня называли бароном или даже графом. Не так уж и много среди нас осталось людей с титулами, если задуматься.

— Ну-с, — продолжая светскую беседу, Люлю возобновил движение: до появления гунъаньцзюйщика мы неторопливо вышагивали вокруг Инсюнлоу. — И что вы имеете нам сказать, инспектор Сюй? — В голосе Шоколадки появилась некоторая барственность.

— Скорее еще раз спросить… князь, — полицейский медленно, но верно осваивал новую ступень отношений с высокой особой в поношенном зеленом пиджаке. — Не заметили ли вы все же чего-то необычного? Во время того ночного происшествия.

— Необычного? — Люлю картинно наморщил лоб. — Необычного… Гм… Дайте подумать. Некие люди, переодетые в черное, пытались нас насмерть убить посредством метательных звездочек и ножей, потом они же хотели порубить нас в капусту мечами… Нет, — помотал головой Шоколадка. — Совершенно ничего необычного. Может ты заметил, Сэм?

— Абсолютно ничего, — я тоже покачал головой. — Крайне рядовые события. Вот если бы нас стали давить танком — тогда пожалуй. Тоже конечно ничего особенного, но все же не так обычно. Признаюсь вам со всей откровенностью: нас с его светлостью не каждый день давят танками. Впрочем, этого мы тоже не позволяем. Никогда.

— Я понимаю, инспектор Дэдлиб, вы иронизируете, — снова выпятил нижнюю губу Сюй. Видно, такая у него была вредная привычка. Молодой еще, справится. — Дело в том, что мы не смогли опознать тех десятерых человек, которые… ну… пострадали во время встречи с вами. Поэтому я и пытаюсь обнаружить какую-нибудь зацепку. И спрашиваю вас.

— Так мы же со всей радостью! — отвечал я. — Обычная полицейская работа. Вы спрашиваете — мы отвечаем. Вам интересно: что необычного мы заметили. Мы констатируем: на наш взгляд — ничего. Ведь правда же, князь?

— Истинная правда, Сэм! — подтвердил Люлю и мы в четыре глаза выжидательно уставились на Сюя.

Сюй испустил сложный вздох. Знаете, такой — с оттенками разнообразными, с коленцами и прочими модуляциями. То есть во вздохе внимательный человек прочитал бы и некоторое сожаление, и легкое раздражение, и сиюминутную печаль. Видимо, оттого, что все это — внутреннее дело.

— Несмотря на все уважение… — начал было он, потом заткнулся и некоторое время изучал землю под ногами, но, видимо, никаких дополнительных аргументов в родной пыли не почерпнул. — Вы, господин инспектор Дэдлиб, должны понять меня. Есть тайна следствия, и я не в праве ее разглашать.

— Конечно-конечно! — тут же закивал Люлю. — Да мы разве просили вас что-то разглашать? Даже и не намекнули! 

— Просто частная беседа, — согласился я. — Три насквозь частных лица встретились совершенно случайно в перерыве между боями и беседуют о том, о сем. Ничего личного.

Сюй, манипулируя нижней губой, взирал на нас с сомнением. Похоже, он пытался разбобраться, когда мы с Люлю говорим серьезно, а когда — издеваемся. Наивно по меньшей мере: мы всегда убийственно серьезны.

— Тогда чисто умозрительный, отвлеченный пример, — решился наконец уполномоченный. — Из некоего места некие лица украли некий… м-м-м… предмет, имеющий большое… м-м-м… культурное значение. В этом… м-м-м… предмете многие заинтересованы. Как раз сейчас он приобретает особое значение. Поэтому возможны разные… м-м-м… неприятности. 

— Очень поучительная, блещущая деталями история! — оскалился Люлю. — А мы здесь причем? 

— Представления не имею, — сокрушился Сюй. — Но очень хотел бы знать.

— Сэм, у тебя не завалялось случайно какого-нибудь предмета, имеющего большое культурное значение? — посмотрел на меня Шоколадка.

— Только это, — показал я рукоять «беретты». — Смею вас заверить, инспектор Сюй, что хороший ствол — это именно такой предмет, который всегда имеет громадное значение. История пестрит примерами важности личного оружия именно с культурной точки зрения. Как-нибудь за кружкой холодного я пива порадую вас парой весьма поучительных случаев из моей практики.

Сюй тяжко вздохнул.

— Но я могу хотя бы рассчитывать на сотрудничество? — спросил он, тоскуя.

— На полное и безоговорочное, — с готовностью заверил его Шоколадка. — Мы очень любим сотрудничать. Мы без ума от сотрудничества. Если бы вы знали, с кем только нам не приходилось сотрудничать! Все были очень довольны, никто не жаловался. Вот, помню, во время второго варварского нашествия…

В боковом кармане Сюя оживился мобильник — завел какую-то жизнерадостную китайскую песню, и уполномоченный, извинившись, схватился за аппарат. Некоторое время внимательно слушал, потом сказал «шидэ», сиречь «понял», щелкнул крышкой и поднял на нас глаза.

— Извините… что перебил вас. К сожалению, мне нужно идти, — проинформировал он, убрав трубку. — Очень прошу: ни во что не вмешивайтесь. Князь. Инспектор Дэдлиб, — низко поклонился Сюй и быстрыми шагами скрылся в ближайшем переулке.

— Мне кажется, он сказал нам далеко не все, — глядя вслед уполномоченному, задумчиво предположил Люлю. — Какие-то типы поперли культурный артефакт, который всем прямо сейчас позарез нужен, а нас за это в темном переулке пытаются нашпиговать острыми предметами. Каково, а?

— Тайна следствия, — пожал я плечами. — Внутреннее дело.

— Опс! — спохватился мой спутник. — Так мы начало пропустим! Пошли скорее, Сэм! — Дернул он меня за рукав.

— Мне только одно не совсем понятно… — заметил я, устремляясь следом.

— Только одно? Всего-то? — обернулся Шоколадка. — Да ты счастливый человек, Сэм. Счастливый!

— Да, — подтвердил я. — Мне вот непонятно, почему, когда мы с тобой сообща укокошили десять человек явно местных жителей, нас не упекли в камеру или хотя бы не посадили под домашний арест в гостинице. Почему мы до сих пор свободно разгуливаем по городу Чжунчжоу — да еще с оружием. Вот почему?

— Ай, брось ты, — отмахнулся великолепный Шоколадка. — Тут как раз все просто. Я больше чем уверен, что за нами постоянно следят. С того момента, как мы въехали в город.

В Инсюнлоу призывно бахнул гонг.

11

— Сэм, ты мне скажи, — Люлю слегка отстал от широко шагающего впереди Дикона. — Какого черта мы на ночь глядя премся в этот самый храм, а? Лучше было бы забраться на какую-нибудь пагоду и всю ночь слагать там стихи, любуясь луной. Мы же в отпуске.

— Стихи? — Я даже остановился от неожиданности. — Какие, к черту, стихи, Люлю?!

— Ну о природе стихи, о возвышенном, — пояснил, махнув рукой в сторону черного неба Шоколадка. — Ты что, никогда не баловался парными строками? Пошли, чего встал. Проповедника потеряем.

— Никогда ни чем подобным я не баловался, — заверил я младшего князя Тамуру. — Я грубый и приземленный полицейский. Поэзия — не моя стихия, причем совершенно. 

— Да-а-а? — разочарованно протянул Люлю. — Ну ничего, я тебя обязательно научу. Вызубришь словарь рифм, — Шоколадка развел большой и указательный пальцы сантиметров на десять, показывая примерную толщину словаря, который мне предстояло освоить, — пару лет потренируешься и начнешь получать удовольствие. 

— Стоп! Ты про какие стихи, собственно? — почувствовал я наконец подвох.

— Как — про какие? Про пятисложные. Пять иероглифов в строке, цезура после второго. Или, если угодно, про семисложные. Я даю первую строчку, ты подбираешь вторую. И так далее. При этом мы, само собой, выпиваем. Но без фанатизма. Главное — чтобы параллелизм и красота образов. И удовольствие. И луна. Вот такая! — Люлю обозначил примерные размеры чаемой луны, широко раскинув руки в стороны.

— Вот! — ткнул я в Шоколадку пальцем. — Вот! Удовольствие. Именно поэтому мы и не сидим на пагоде, а идем в храм этого самого ханьба. Мы по-разному понимаем удовольствие.

— Не спорю, — отвел мой палец Люлю. — Сколько людей, столько и удовольствий. Но я-то о чем тебе толкую — ты развиваться должен. Не зацикливаться. Стремиться к прекрасному. Расширять кругозор. Понимаешь меня?

— Так а мы что сейчас делаем? Как раз расширяем кругозор. Пытаемся выяснить, что есть ханьба и как с нами связан. Или связана. И вообще, у меня такое ощущение, будто местные власти используют нас с тобой на манер живца, а я не люблю подобных штук. У меня есть всякие соображения, которые надо проверить… Что такое, святой отец? — Я чуть не натолкнулся на резко затормозившего перед очередным поворотом Дикона. — Заблудились?

— Отнюдь, дети мои, — отмахнулся Бэллард. — Я мыслю, какими путями двигаться дальше.

— А есть альтернатива? Огласите! — потребовал Люлю.

— Можно пойти прямо, — повернулся к нам относительно трезвый пастырь. — А можно, наоборот, кругом.

— А в чем, собственно, отличие двух этих весьма стратегических решений? — поинтересовался я. — Ну кроме того, что при варианте номер два мы стопчем ноги по самые плечи?

— Да, какова специфика? — поддакнул Шоколадка. — Нужно больше информации. Выбор все-таки. Не шутка.

— Если идти прямо, — Дикон зашевелил пальцами в сторону поворота, из-за которого доносились отдаленные шумы, напоминающие музыку, — то можно наткнуться на скопление безбожной молодежи… — Сообщив это, он уставился на нас со значением, но видя, что мы не прониклись, уточнил: — Впереди расположен район активного ночного отдыха местных отроков и их, прости Господи, дев.

— И что, очень активно отдыхают, да? — заинтересовался Люлю. — Так отдыхают, что лучше обойти?

— Да не то, чтобы… — вздохнул Бэллард. — Но я бы обошел.  

Крыса Рэта согласно пискнула.

— И далеко обходить придется? Сколько времени это займет?

— Если идти быстро, то где-то на час побольше, — прикинул светоч веры.

— Мы не ищем простых путей! — махнул рукой Люлю. — Правда ведь, Сэм?

И мы двинулись прямо — навстречу звукам.

Там оказалось интересно. 

Во-первых, шагов через сто после поворота мы неожиданно вышли на средних размеров площадь, на которой наличествовала вполне пристойная, освещенная разноцветными прожекторами эстрада и на эстраде вовсю выкаблучивался музыкальный коллектив из четырех волосатых, причудливо одетых китайских парней с гитарами и прочими шикарными инструментами вроде велосипедных звонков и двуструнки эрху со звукоснимателем. Пятый рокер — с зелено-красным ирокезом — в поте лица измывался над ударной установкой. Мы появились как раз в тот момент, когда солист при поддержке пары подельников затянул изо всех сил впечатляющий припев про «цзуйхоу и цян», что лично я был склонен перевести как «последний выстрел».

Во-вторых, на площади перед эстрадой было полно слушателей, которые со всей очевидностью разделяли пацифистские наклонности исполнителей: хором орали припев, размахивая бутылками, зажигалками и девушками. Отроки веселились изо всех сил и это было настолько непривычное для вполне патриархального Чжунчжоу зрелище, что мне на минуту показалось, что мы таинственным образом попали в тумпстаунский Чайна-таун. То есть все, что я уже увидел в Чжунчжоу, никак не предполагало наличие такого вот мега-концерта.  

— Не фига себе! — взбодрился и Шоколадка. — Панки! Не попеть ли нам хором?

— Следует разминуться с ними, по краю площади, — подал совет притихший Бэллард. — Ибо лишь Господь ведает, что может прийти сим отрокам в голову в следующую минуту. — И пастырь Божий нервно ощупал свой револьвер.

— Прислушаемся к нашему проводнику, Люлю, — кивнул я. — А хором можем попеть и в гостинице. Если ты не против. Нарежемся пива и споем.

— Как-то это очень банально, — недовольно скривился младший князь Тамура. — В кои-то веки есть шанс слиться с народом, вникнуть в его конкретные проблемы и чаяния… — Однако же пошел следом за нами, по широкой дуге, мимо беснующихся китайцев.

Наше присутствие не осталось незамеченным: пару раз в опасной близости как бы невзначай пролетели пустые бутылки, но мы были стойки в стремлении добраться до храма ханьба и пропустили эти мелкие выпады мимо ушей. 

На выходе с площади пришлось столкнуться с более серьезными препятствиями в виде группы увешанных разнокалиберными цепями модных отроков, которые совершенно не собирались уступать нам дорогу. Священник тяжко вздохнул и потянул было револьвер из кобуры, но Люлю скорчил отрокам такую рожу, что они расступились сами по себе. Наверное, от удивления.

Улица, на которую мы попали, тоже жила активной ночной жизнью: здесь клубилась все та же молодежь — то ли ей миролюбивая музыка была до лампочки, то ли про последний выстрел они уже слышали. Полностью наплевав на несущиеся с площади звуки, обитатели улицы предавались самым разнообразным развлечениям: шумно сидели за столами в ярко освещенных питейных заведениях, увлеченно играли в азартные игры, беседовали на повышенных тонах. Многочисленные магнитофоны порождали дополнительные разнокалиберные звуки, сливающиеся в общий неразборчивый гул, а прямо по ходу движения пара полуголых молодцов — один практически лысый, другой с длинными, собранными в хвост волосами, — отмачивала друг перед другом боевые коленца, норовя сразить друг друга. Преимущественно — ногами. Вокруг расположились болельщики, подбадривающие дерущихся криками и жестами, а на низкой скамеечке развалился жующий, лоснящийся толстячок с пачкой местных денег в руке. 

Тотализатор был на лицо.

— Десятку на лысого! — тут же с банкнотой в вытянутой руке протолкнулся вперед обрадованный Люлю. — Лы-сый! Лы-сый! Да-вай! Да-вай! 

Лысый и его коллега тут же перестали что-либо давать — повернулись и принялись нас разглядывать. То же сделали и зрители. 

Замыкавший движение Дикон чуть слышно охнул.

— Ладно! — выставил вперед ладони покладистый Шоколадка. — Окейла! Двадцатку на лысого. — Он вытащил из кармана еще десять долларов. — По-моему, неплохо, а?

Лысый тем временем неторопливо подошел к нам, остановился и принялся мерить Люлю взглядом. Оно и понятно: ведь до сих пор ему ни разу не случалось видеть живого князя Тамуру, хотя бы и младшего.

— Шел бы ты отсюда, лаовай… — с хорошо рассчитанной дозой презрения в голосе наконец уронил он и неуважительно плюнул князю под ноги. — А то…

— А то — что? — радостно оскалился Люлю и в свою очередь плюнул под ноги собеседнику. От души плюнул. — Очертите же нам немедленно альтернативную перспективу!

— Пятьдесят юаней на новенького! — вдруг выкрикнул кто-то из собравшейся за пару минут китайской толпы. Предложение имело успех: в воздухе замелькали руки с деньгами. Держатель тотализатора с трудом успевал принимать ставки.

— Это сколько угодно, — еще больше возликовал Люлю. — Это всегда пожалуйста. Подержи-ка, Сэм, — попросил он, скидывая звякнувший металлом пиджак. — Ты и ты, — непочтительно указал он пальцем на лысого и его недавнего противника. — Оба.

Зрители отозвались недоуменным гулом.

Дорвался! Любитель большого турнира…

— Такое предложение, — продолжал развивать свою мысль Шоколадка. — Если я завалю обоих, вон тот толстый выдает мне тысячу юаней из своих натруженных рук. Если нет — вы все неделю пьете пиво за мой счет. Идет?

Толстый слегка наклонил в знак согласия потную голову и коварно улыбнулся — видимо, уже подсчитывал будущие барыши; бойцы переглянулись и обменялись безмолвными кивками. Зрители же были согласны давно.

— Не начать ли нам? — поинтересовался Шоколадка. — Все сделали свою игру? Ставок больше нет!

— Господь, должно быть, лишил вашего друга рассудка, — задушенно прошептал мне в ухо Дикон. — Безбожники его растерзают.

— Очень вряд ли, — заверил я пастора. — Вы никогда не видели свихнувшуюся газонокосилку в действии? Нет? Сейчас увидите. Только будьте внимательны, потому что много времени это не займет, а повторять Люлю вряд ли станет.

Шоколадка справился очень быстро. Как и всегда, впрочем. Явно недооценившие какого-то плохо выбритого лаовая противники решили сразу взять Люлю в клещи, что он им и позволил. Люлю явно не хотел напрягаться, и противники пришли к нему сами. Исключительно для того, чтобы с печальными криками разлететься в разные стороны, повергая наземь столы, табуреты и почтенную публику. 

Ни лысый, ни хвостатый из пыли не восстали. 

На глазах у обалдевших от неожиданности зрителей Шоколадка натянул пиджак, подошел к толстяку на скамейке — от молниеносного исхода боя тот даже жевать перестал, лишь глаза пучил — и требовательно протянул руку. 

— Давай, лаобань, отслюнивай живенько, — подал команду Люлю. — Мы и так сильно задержались. Эх! Надо было еще новые кроссовки и щенка бульдога попросить!..

12

Знаете, отчего я не толстею, хотя постоянно пью пиво в немереных количествах? Все дело в подвижном образе жизни, который мне крайне свойственен как по характеру, так и по роду занятий. Я с удовольствием совершаю пешие прогулки, бегаю и при необходимости даже прыгаю — как вверх, так и вниз, а уж тем паче в бок. Не говоря уж о том, чтобы как следует помахать кулаками или выстрелить из чего-нибудь крупнокалиберного — а это, знаете ли, еще больше способствует изящности фигуры и отсутствию лишнего жира. И несказанно, просто на глазах, развивает. Однако — вот попробуйте пострелять или попрыгать в бок, когда вы за обе руки прикованы наручниками за скобу или что-то в подобном роде — ни черта в темноте не видно! — а скоба эта надежно вколочена в потолок и вы с нее свисаете на манер охлажденной коровьей туши. То есть ноги — пола касаются, но весьма символически. Можно, конечно, некоторое время стоять на носках, но рано или поздно наручники начинают впиваться в руки, перекрывая свободный ток крови. Что, согласитесь, раздражает.

Все это я и ощутил, когда в голове моей прояснилось и я вынырнул из вязкого тумана, где пребывал неопределенно долгое время, — вынырнул в полумрак некоего помещения, невидимая кровля которого опиралась на не первой свежести столбы. Я тут же приподнялся на носки и зашевелил пальцами, дабы кровообращение хоть чуть-чуть восстановилось.

— Сэм, ты случайно не умеешь ломать оковы силой воли? — с изрядной долей иронии спросил знакомый голос, и повернувшись я узрел неподалеку Люлю Шоколадку, точно в такой же, как и я, позе; рожа его смутно белела в луче проникающего через дырку в стене света. — Потому что если умеешь, то сейчас самое время. Нос чешется — страсть!

— Какого черта?.. — возмутился я нашим бедственным положением. — И где этот сраный Дикон?

Люлю только недоуменную гримасу скорчил: если б знать! И принялся вглядываться вверх: видимо, надеялся разглядеть, за что нас прикрепили, и поломать крепление на фиг. 

— И что мы тут делаем? — задал я более актуальный вопрос.

— Культурно отдыхаем, — осторожно дергая цепь, проворчал Шоколадка. — Художественно свисаем с потолка. Ждем, пока разделают на шашлык. По юаню за порцию. 

По его примеру я тоже подергал цепи и тут же понял, почему Люлю до сих пор не освободился: при малейшем рывке наручники мелкими зубчиками существенно впивались в запястья, так что и думать было нечего без ущерба подтянуться на предмет залезть наверх. Разве — пожертвовать одной рукой, но руку отчего-то было жалко. Мне нравятся мои руки. Я к ним привык.

— А остреньким поковырять? — поинтересовался я, зная, что мой спутник способен извлечь нож буквально из воздуха. — Ну в замочке, я имею в виду.

— Ха! — с глубоким сарказмом отвечал Люлю. — Все забрали. Все до последнего стилетика. Ушлые. Хорошо хоть ботинки при мне.

— Ладно, — я плюнул на невидимый пол. — Раз мы пока все равно не можем сбежать, давай поделимся впечатлениями. Как мы сюда попали? 

— Как-как… — Младшему князю Тамуре свисать с цепи определенно не нравилось. — Из храма, вестимо…

Ага.

Да-да… Что-то такое…

В голове стало проясняться и меня посетили воспоминания.

…Тезисно побратавшись с задиристой китайской молодежью, мы совершенно беспрепятственно добрались до искомого храма ханьба — вполне традиционного сооружения с широкой, разлапистой крышей, за обычной для Чжунчжоу глухой каменной стеной. Ворота, однако, были гостеприимно открыты — несмотря на ночь — равно как и двери в храм, и там, внутри уютно теплились огоньки в светильниках. Ну и мы, само собой, зашли — как не зайти туда, куда мы так упорно стремились! А Дикон за нами не последовал: сказал, что ему омерзительно вступать в богомерзкий храм богомерзкого божества. У входа остался. Вместе с бутылкой виски, которую я милостиво даровал ему, чтобы не скучал в ожидании.

Справа и слева за дверями мы, перешагнув высокий порог, обнаружили ряды деревянных, в человеческий рост, раскрашенных статуй разных исторических лиц вперемешку с божествами: стойкий борец с буддизмом Хань Юй соседствовал с благостно улыбающейся Авалокитешварой, она же Гуаньинь, а Конфуций в окружении выводка мелковатых учеников (в пояс наставнику ростом) возвышенно тусовался близь Цинь Ши-хуана, по бокам от которого замерла со страшными мордами парочка глиняных солдат из его легендарной гвардии, — и так далее. Все эти лица пялились на нас настороженно — по преимуществу — и мы быстренько прошли в главный зал. Не очень большой, но впечатляющий: малиновые шелковые полотнища с иероглифическими текстами там и сям, какие-то бронзовые изваяния, и в алтарной части — на фоне все той же малиновой тряпки вертикальная табличка с надписью «Совершенномудрый господин ханьба». Перед табличкой в бронзовом треножнике обильно дымили и пахли благовония. 

И — никого. Никто не вышел нас встретить, не угостил чашкой жасминового чаю, не попросил немного денег на ремонт храма. Пустота и тишина царили в земной обители ханьба. 

Мы конечно стали все в храме разглядывать и трогать руками, что не вызвало протеста ни у бронзовых божков, ни у курильницы, ни у таблички с надписью. Даже Конфуций разгневанный не прибежал, дабы как следует врезать нам по башке своим любимым «Лунь юем» — первым изданием, на бамбуковых дощечках. А потом — потом внезапно стало как-то муторно, все завертелось так, закрутилось… И вот мы здесь. Свисаем.

— Хорошие у ханьба благовония, — сообщил я Шоколадке. — С душком. По башке сильно бьют. 

— Мозголомные благовония, — согласился он. — Надо будет с собой прикупить немного.

— Мы попались как сопливые пацаны, — выдвинул я предположение.

— Ха! — Люлю оставил цепи в покои и последовал моему примеру, то есть плюнул на пол. — А ведь я предупреждал! Ну вот что тебе понадобилось у ханьба, а? Зачем ты сюда поперся? Надо было залезть на пагоду и вплотную заняться стихами. 

— Ну… — потупился я. — У меня нюх, понимаешь? Нюх на всякое дерьмо. Он меня никогда еще не подводил.

— Да уж, — хмыкнул Шоколадка. — С дерьмом у тебя полное взаимопонимание. Дерьмо ты чуешь, а оно к тебе липнет. Ты что, не можешь выключить свой нюх хотя бы в отпуске, а? 

— Не могу. Не выключается! — По мере возможности пожал я плечами. — Люлю, кончай меня пилить. И без того фигово. Лучше скажи, что мы предпримем. Есть идеи?

— Если в ближайшие четверть часа я не почешу нос, будет беда. — Шоколадка громко фыркнул, сдувая со своего благородного княжеского шнобеля каплю пота. Кондиционера в узилище строители не предусмотрели. — В связи с этим у меня идея такая: первый, кто войдет сюда, как следует получит в морду!

В этом я ни мгновения не сомневался, но даже если в морду получит не один человек, а десяток, — путь к свободе все равно не откроется. Мудрые люди не разули и меня, так что сколь-либо осмысленно задействовать пальцы ног я был не в состоянии. Например — вытащить ключ из портков поверженного в астрал китайского молодца. Если он, например, зайдет, а я его вырублю.

И пиво отняли. В кармане пиджака оставалась еще полная бутылка. Теперь она, верно, уже нагрелась.

Тьфу.

— Ладно! — мотнул головой бравый Шоколадка. — Каждый человек способен на многое, но не каждый знает, на что способен! — И, подарив меня этим афоризмом удивительной глубины, он принялся совершать осторожные манипуляции кистями рук.

— Люлю… — шепотом прервал я его потуги. — Тихо…

Шоколадка сторожко замер: сверху послышалась неясная возня, тихий скрип, легкий стук — и темноту нашей импровизированной камеры прорезал лунный лучик, ворвавшийся в образовавшуюся дыру. Возня продолжалась: кто-то, явно стараясь не шуметь, аккуратно разбирал черепицу.

Мы с Люлю с любопытством уставились на ширящуюся дыру, в которой мелькал обнаженный по пояс силуэт трудолюбивого пришельца. Через пару минут образовалось вполне достаточное для проникновения отверстие и неизвестный ловко скользнул внутрь, канул в темноте потолочных балок. Вверху пошуршало, пару раз звякнуло — и наши цепи свалились нам на головы, а вслед за ними головой вниз свесился мускулистый парень с бритой башкой и без лишних слов протянул Люлю кольцо с ключами. Шоколадка ключи принял, а наш спаситель опять исчез во мраке и через секунду мелькнул на фоне луны — споро принялся укладывать черепицу на место.

— Ты что-нибудь понял? — обалдело повернулся я к Люлю. — Что это за добрая фея к нам залетела?

— Ты не очень наблюдателен, Сэм, — покачал головой тот, позвякивая ключами: спаситель выдал нам целую связку, и теперь нужно было найти нужный. — К нам заходил хэшан. — Оковы рухнули на пол. — Давай руки.

До чего полезно спасать служителей Будды! Карма улучшается прямо на глазах. Может, мне тоже побриться в монахи и перестать истреблять живое?..

В бараке, где нас подвесили, — а через самое короткое время мы убедились, что это именно барак, в углу которого валялся одинокий мешок с каким-то ароматным сушеным дерьмом, — не было ни одного окна, но зато быстро локализовалась дверь, само собой, запертая снаружи. Люлю довольно крякнул, отошел на пару метров, а потом обрушился на дверь обеими ногами. Дверь с грохотом сорвалась с петель и кого-то основательно зашибла — раздался болезненный крик. 

— Кто обижает лаоваев?! — с грозным криком кинулся следом за дверью Шоколадка, показательно лязгая ботинками. — Кто не дает им любоваться древностями?!

Я поспешил за ним, но все равно успел только к шапочной раздаче: на мою долю досталась лишь парочка совершенно потрясенных нашим явлением типов, и я с большим удовольствием в два удара свернул им челюсти. Примерно в это же время в воздухе перестали сверкать ботинки Люлю. Все было кончено.

— Никакого порядка, — укоризненно произнес Шоколадка. — Не дают насладиться полноценным отдыхом. Эй, а это мой ножик! И пиджачок тоже мой.

Мы огляделись: в узкой комнате в живописных позах валялись среди обломков мебели бессознательные мужики — числом около десятка — разной комплекции и возраста, но все в малиновых одеждах, а в углу, у стола, в лучах мощной электрической лампы с отвисшей челюстью застыл надежно примотанный шелковым шнуром к стулу проповедник слова Божия в Чжунчжоу, закоренелый алкоголик по имени Бэллард Дикон. Рожа у него была основательно разбита, а рот заклеен скотчем. На столе, под большой стеклянной банкой, в боевой позе набычилась крыса по имени Рэта — узница совести тщетно пыталась протаранить толстое стекло.

— Приветик, святой отец! — сделал Дикону ручкой Люлю. — Вервие не тяготит?

Дикон интенсивно закивал.

13

— Итак, что мы имеем? — спросил Люлю, когда мы наконец добрались до нашей замечательной гостиницы, вооружились пивом и сели в кресла на балконе. — Пора сделать всякие выводы, раз уж само собой получилось, что мы вляпались в любимое тобою дерьмо.

— Дерьмо мы и имеем, — отвечал я, протирая в последний раз тряпочкой «беретту». Личное оружие надо содержать в чистоте и в холе, особенно после того, как оно некоторое время провело в чужих безответственных руках. — А кроме того мы имеем загадочные внутренние проблемы, из-за которых нас все время пытаются убить. 

— И как же ты это дерьмо объясняешь? — спросил Шоколадка.

— Быть может, тут просто не любят приезжих? — высказал я малоосновательное предположение, в которое и сам до конца не верил. — Наверное, туристы местных жителей раздражают.

— Возможно, — кивнул Люлю, откупоривая бутылку. — Черт, Сэм, ты меня окончательно пристрастил к пиву!

— Это не навсегда, — я засунул «беретту» в кобуру. — Просто очень жарко. В Тумпстауне ты снова придешь в норму, я тебя уже успел изучить… В любом случае ясно: тутошние буддийские монахи не очень жалуют местных красноштанных трудящихся, и это чувство взаимно. Вопрос: почему?

— Тебе оно надо? — Люлю сделал пару хороших глотков и достал из кармана толстую сигару. — Хочешь?

— Мне оно вообще все не надо! — Я с сомнением посмотрел на изделие чжунчжоуских табачных промыслов и отказался. — Но я очень любопытный. Отсюда вытекает вполне логичный вывод… — взялся я за пиво.

— Ну? Какой же? Уже пролей свет на дерьмо, сыщик.

— А такой, что нам нужно или немедленно мотать домой, или одно из двух, то есть выяснить, что к чему. Пока нас все же не зарезали в темном переулке. Потому как зарезанным при невыясненных обстоятельствах мне совершенно не светит. Не знаю как ты, но лично я планирую прожить так долго, чтобы пожалеть об этом.

— Бежать? — высоко задрал брови Шоколадка, откусил у сигары кончик и звучно сплюнул его в темноту улицы. — Ты что, Сэм? Форму потерял?

— И я о том же! Об отступить не может быть и речи! — Меня от души злило, что кто-то потравил меня неведомым дурманом, а потом имел наглость подвесить за руки на цепь. И то, что мы набили морду всем, кто нашелся в храме ханьба, включая сюда и рослую волосатую собаку, совершенно меня не удовлетворяло. — Более привлекательным выглядит второй вариант.

— Когда труп находят в речке, причина смерти — утопление, — глубокомысленно изрек Люлю, выдержал эффектную паузу, дав мне сполна насладиться бездной смыслов очередного афоризма, не спеша раскурил сигару и лишь потом продолжил. — Это я к тому, что не все очевидные вещи спокойно дрейфуют по поверхности вод.

— Если ты думаешь, что мне стало понятнее… — продолжал я недоумевать.

— Обратись к своему хваленому нюху, Сэм, — порекомендовал великолепный Шоколадка. — Свободно раскинь головным мозгом, пока это не сделали за тебя. Отожми мысль. Что в сухом остатке? Ну?

Я честно взялся размышлять, и даже закурил в помощь мозгу сигарету.

— Только одно. Что там говорил Дикон? Его спрашивали, где это. Некое «это», о котором наш преподобный ни сном, ни духом. По его словам, по крайней мере. За Бэлларда взялись раньше нас — вероятно, потому что он — почти местный. А нас оставили на закуску.

— Уже неплохо, — подбодрил меня Люлю. — Продолжай.

— Что продолжать-то?.. Есть некий предмет большой культурной важности, на который намекал Сюй, причем предмет пропал…

— Поперли, — уточнил Шоколадка.

— Поперли, — согласился я. — И некие достаточно влиятельные силы в Чжунчжоу явно считают, что мы к этому инциденту причастны, хотя мы не причастны, потому что ничего такого ни у кого не брали. На фиг нам надо что-то брать! Своего полно, складывать некуда.

— Еще есть дедушка Пак, который в курсе событий, но делиться с нами информацией не хочет, — кивнул Люлю. — А также Чэн Вэй-лун, предводитель малиновых штанов.

— Полно всего на поверхности плавает! — вздохнул я. — Но что толку-то? 

— Мыслю так, что дело в том самом предмете, который поперли, — сказал Шоколадка, выпуская в ночь клубы дыма. — Найдем предмет — поймем, в чем фишка. Из-за чего сыр-бор. Ты в храме-то внимательно все разглядел?

— Ну… до определенной степени.

— Алтарь помнишь? 

— И?..

Из глубины комнат донесся осторожный стук.

Мы с Люлю переглянулись.

— Кого принесло на ночь глядя?

— К тебе или ко мне?

Стук повторился.

— Ко мне, — определил Шоколадка, поднимаясь из кресла. 

Звякнула и покатилась по балкону пустая бутылка. 

— Поздний ужин принесли? — Я вытащил «беретту»: хватит уже с нас сюрпризов. — Или ранний завтрак? Ты заказывал?

Люлю лишь усмехнулся.

За дверью обнаружился уполномоченный Сюй, а за его плечом маячили два баньгуншиста с укороченными автоматами Калашникова.

— Ба! — всплеснул руками Шоколадка. — Вот и вы! Мы целый час уже ждем, волнуемся: когда наконец инспектор Сюй придет к нам в гости! А тут и вы — опа! Сюрпри-и-из. Кончайте кланяться. Пиво будете? Или, может, виски?

— Благодарю вас… князь, — инспектор выглядел слегка сконфуженным. — Извините за… э-э-э… вторжение, но я увидел свет и понял, что вы и ваш друг еще не спите, и решился зайти…

— Так и заходите! — широким жестом пригласил Сюя в комнату Люлю. — А служивые пусть за дверью подождут.

Сюй подал сопровождающим знак и вступил наконец в номер.

Я, как был — с «береттой» в руке — достал из бара стакан побольше, набулькал в него из ближайшей открытой бутылки пива и сунул стакан Сюю.

К чему Шоколадка упомянул алтарь этого чертового ханьба?..

— Валяйте, садитесь, — Люлю вытащил на балкон еще одно кресло и пристроил напротив наших двух, спинкой к улице. — Чувствуйте себя как дома. Может, поесть чего заказать? А то вы, наверное, просто-таки горите на работе.

— Благодарю вас еще раз… — Сюй, держа стакан будто святой Грааль, осторожно присел. — Не надо из-за меня беспокоиться, я едва на пару минут.

— Опять спросить хотите? — ехидно поинтересовался я, убрав пистолет в кобуру и плюхаясь в кресло. — Сейчас угадаю! Вам интересно, не видели ли мы в последние несколько часов чего-нибудь необычного, да?

— К сожалению — нет, — сокрушенно выпятил нижнюю губу уполномоченный. — Мне, право же, очень неприятно, но… — Он замолчал.

— Что? — улыбнулся Люлю. — Нас выдворяют из города? Прямо сейчас? Или вы пришли поцеловать нас на ночь?

— Нет, князь, — Сюй осторожно смочил губы в пиве. — Я всего лишь должен вас арестовать. Вас и инспектора Дэдлиба.

— Всего-то? — Шоколадка залпом допил свою бутылку. — Мелочи какие! 

— А на каком, например, основании? — спросил я, прикидывая, стоит ли в который раз доставать «беретту» или же просто вышвырнуть уполномоченного с балкона вместе с креслом. Пожалуй, вышвырнуть мне хотелось больше. Давно я никого с балкона не вышвыривал.

— Исключительно для вашей безопасности, — пояснил Сюй. — Управление не может позволить себе подвергать опасности жизнь гостей города.

Гм. 

Это еще кто чью жизнь подвергает опасности — вот с чем следует разобраться. С момента нашего прибытия в Чжунчжоу как минимум полтора десятка жизней перестали подвергаться каким-либо опасностям уже навсегда. Может, власти просто боятся, что мы с Люлю перебьем всех тутошних бандитов, и гунъаньцзюйщиков уволят за полной ненадобностью?

— Ну что же, — Люлю с готовностью выбрался из кресла. — Безопасность — превыше всего! Мы пойдем пешком или вы повезете нас на велорикшах? Собирайся, Сэм. Много пива не бери, мы там недолго задержимся. Правда ведь, инспектор?

— Прошу понять меня правильно… — ошарашено уставился на него снизу вверх Сюй, видимо, настроенный на длительные уговоры высокопоставленных лаоваев. — Мне не…

— Слушайте, инспектор Сюй, — я тоже поднялся, даже вскочил: перед внутренним взором мелькнула яркая молния, в мозгу замкнуло, и я отчетливо понял, что не так было в храме. — Все дело в статуэтке ханьба, да? Это и есть тот самый предмет великого культурного значения?

— Молодец, Сэм, — восхитился Люлю моей сообразительностью. — Можешь ведь, когда захочешь. Стаканчик не уроните, инспектор.

Сюй тоже поднялся и смотрел теперь на меня во все глаза. Даже губу забыл выпятить.

— Кто вам сказал?

— Информаторов я обычно не сдаю, — признался я уполномоченному. — Но в данном случае и сдавать-то некого. Мне никто не говорил.

— Но тогда как?..

— Сначала скажите, прав я или нет.

— Ну… э-э-э… да, — пытливо глядя на меня, кивнул Сюй. — Да, дело в ханьба… — Тут он странно хекнул, вытаращил глаза, открыл рот, пустил слюну и кулем свалился нам с Люлю под ноги.

Из затылка уполномоченного торчал короткий метательный нож.

Мы с Шоколадкой тут же пали ниц и приникли к ограде балкона.

— Все дело в том, — разъяснил я спине Сюя, — что таблички с именами бывают только в храмах предков и в кумирнях Конфуция. Во всех остальных храмах обычно ставят всякие статуи. Например, бронзовые. В храме ханьба статуи не было.

Но уполномоченному Сюй Дэ-шоу эта ценная информация была уже совершенно без надобности.

— Я же тебе говорил: постоянно следят! — хлопнул меня по плечу Люлю Шоколадка. — Ничто не сравнится с хорошим отдыхом!

14

На пагоду все же пришлось залезть. 

Люлю настоял.

Нет, если рассудить трезво, в его плане что-то, конечно, было: при том, что нас, вне сомнений, будут тщательно искать — как же! ведь на нашем балконе с ножом в мозжечке валяется не кто-нибудь, а уполномоченный управления общественной безопасности! — спрятаться следовало в самом неожиданном и невероятном месте. Например, наверху ближайшей пагоды. Кому придет в голову, что два сумасшедших лаовая, только что угробивших инспектора Сюй Дэ-шоу, не бросятся сломя голову прочь из Чжунчжоу, а засядут в центре города на верхотуре? То есть я предполагал, что среди местных могут найтись достаточно половозрелые идиоты, чтобы предположить такую возможность, но подобная вероятность представлялась мне ничтожно малой. А покидать гостеприимный город, в котором полно интересных и местами загадочных людей, ни мне, ни Люлю пока совершенно не хотелось.

Так что я согласился.

Тем более что все равно не мог придумать ничего получше. Положение, в котором мы очутились, было не просто отвратительным. Кажется, оно уже почти не предполагало возможности осуществить вариант номер два, то есть — разобраться, что к чему в истории с ханьба, но недвусмысленно указывало перстом на необходимость бегства из Чжунчжоу со всех ног. Но бежать было по-прежнему противно.

Шоколадка рассуждал иначе. Ему виделись другие перспективы. Пагода манила его.

— Ну хорошо, — кивнул я, выслушав Люлю. — А как ты предполагаешь отсюда выбраться? Там, под дверью, как минимум два мужика с автоматами стоят. И скоро уже забеспокоятся, как тут их патрон. И еще учти: города мы с тобой практически не знаем, к тому же еще и ночь стоит. Вообще заблудимся.

Так и не расставшийся с сигарой младший князь Тамура немедленно принялся делиться со мной неисчерпаемыми запасами оптимизма. Нет, предлагаемое им предприятие не было совершенно безупречным. Да, у плана имелись слабые стороны. Например, нас могли подстрелить или засадить пару ножиков в спину, когда мы будем лезть по водосточной трубе на крышу. Ведь пробили же башку Сюю, отчего теперь не пришпилить к стенке и нас? Нет человека — нет проблемы. А при удачном достижении крыши мы еще будем иметь полную возможность навернуться со скользкой черепицы вниз и хряпнуться мордой в пыль улицы. Но! Если мы снимем обувь, то можем и не навернуться.

Самым узким местом был выбор направления. Чжунчжоуские крыши предоставляли огромный простор для перемещения — во многих местах они прилегали друг к другу, так что и прыгать не надо было, — но вот куда бежать? Где ближайшая пагода? В какой стороне?

— Ты что, Сэм! — жарко зашептал Шоколадка. — Главное — ввязаться в переделку, а там посмотрим! Если мы тут будем сидеть, точно пользы не выйдет. Или ты хочешь сам сдаться властям?

Сдаваться я никак не хотел. Разруливать ситуацию из камеры ужасно затруднительно, поверьте мне на слово. К тому же я не знал, насколько комфортно местное узилище. Вдруг там клопы? Так что пришлось стянуть сапоги, связать их веревочкой за петли и повесить на шею.

Люлю вызвался идти первым и с удивительным проворством взобрался по трубе — только пятки сверкнули. 

Никто не выстрелил и не швырнул в него нож. 

Уже славно. 

Тяжело вздохнув, я напихал в карманы пива и последовал за ним. Не так быстро, но тоже не оплошал. 

Шоколадка сидел на крыше в обществе какого-то типа, укутанного в черное. Тип не подавал признаков жизни, из чего я сделал правильный вывод: Люлю увидел его первым.

— Замаскируемся! — решил Люлю, сдирая с покойного одежку.

Черных тряпок на нас обоих, ясное дело, не хватило, но самые яркие места костюмов прикрыть мы сумели и выглядели весьма живописно — как два психа, сбежавших из ближайшего дурдома, где постояльцам выдают черные простыни. 

И — мы побежали по крышам.

Люлю делал это изумительно. Будто каждый божий день начинал с часовой пробежки по черепице. Он скользил вперед совершенно беззвучно и так быстро, что я потерял этого прирожденного ниндзю из виду уже через минуту. Очень одаренный человек!

Пришлось остановиться. 

Куда он делся?

— Ну ты долго тут загорать будешь, Сэм? — неожиданно (я чуть с крыши не свалился) спросил Шоколадка откуда-то из-за моего плеча. — Торчать столбом не в наших интересах.

— Дьявол! — прошипел я. — Никогда так больше не подкрадывайся!

— Так а чего ты встал? — изумился Шоколадка. — Будь я на месте молодцов в красном, уже десять раз тебя зарезал бы!

— Я родился на ранчо! — гневно отвечал я. — В непосредственной близости от грунта. Среди моих родственников кошек не наблюдалось. Крыши — не моя стихия, ясно? Как и поэзия.

— Ладно-ладно, — тихо хихикнул этот супермен. — Пойду медленно. Следи за спиной! — И двинулся куда-то в темноту.

Люлю выбирал маршрут так, что мы практически не оказывались на освещенных местах — а луне, хвала всем сразу местным богам, было на нас плевать, — и через четверть часа гостиница «Великая Чайна» осталась далеко позади. 

— Во! — ткнул пальцем Люлю. — Практически пришли.

Впереди смутно обозначился силуэт пагоды.

Не буду подробно описывать, как мы ползли по скользким проводам, проходящим в непосредственной близости от ее третьего яруса, как Люлю легко и свободно перебрался на пагоду, потом за шиворот втащил меня и я чуть не уронил пару бутылок пива, — вскоре мы сидели на самом верху, откуда открывался прекрасный вид, взывающий к пятисложным, а то и к семисложным стихам, потягивали пиво и неторопливо беседовали. 

— Ну хорошо, — задумчиво глядя на крупные звезды, пробормотал я. — Влезли мы на пагоду. Забрались. Ночью тут весьма кайфово, а что мы будем делать утром?

— Об этом я еще не думал, — признался Люлю. — Я же тебе не Аллен Дик Дройт, чтобы все время государственно мыслить. Одно могу сказать определенно: с пагоды гораздо легче пересесть на вертолет. 

— На какой еще вертолет? — Я даже не удивился. Вдруг у Шоколадки складной вертолет в багажнике джипа лежит. Такой небольшой, дистанционно управляемый вертолет, способный унести достаточно далеко пару джентльменов среднего веса.

— Точно не знаю, — пожал плечами мой собеседник. — «Хью-кобра» или что-нибудь в таком роде. Нет, если ты тяготеешь к какой-то определенной модели, скажи сразу. Я постараюсь решить вопрос положительно.

— Откуда он возьмется, Люлю? У тебя что, свой вертолет есть?

— Из Тумпстауна прилетит. Откуда же еще?

— Говори толком, в конце концов! Или ты все время с этой пагоды на вертолете улетаешь?!

— Да что ты, Сэм! Я вообще в Чжунчжоу в первый раз.

— Тьфу ты! Люлю, я тебя сейчас вниз сброшу! Как сюда попадет вертолет?!

— А мобильные телефоны на что? Звякну братцу — и все дела! 

Ну конечно.

Братцу он звякнет.

Старшему князю Тайдзо Тамуре.

Мамочки.

— Только не гони волну, Люлю, — попросил я. — Вот этого только не надо. Потому что если твой старший брат пришлет сюда на всякий случай еще и танки, наплевать какой модели, а также половину своих самураев в придачу, может случиться международный конфликт. Нам же не нужны международные конфликты, правда?

— Совершенно не нужны, — подтвердил Шоколадка. — По крайней мере — пока. Да и город этот мне нравится. Это я так, на крайний случай. Вообще-то я предпочитаю обходиться своими силами. Мы ведь далеко не исчерпали все наши возможности. Дай-ка мне в связи с этим еще бутылочку.

И — подмигнул. 

15 

Проснулся я от легкого прикосновения.

Солнце раннего утра ярко светило сквозь резные перила и в его лучах батарея пустых пивных бутылок смотрелась очень романтично: ну прямо бивак тумпстаунских фермеров, отдыхающих после фестиваля, в процессе которого была таки выбрана самая лучшая и надоистая корова! Где та самая корова, разумеется, уже никто не помнил — потому что бутылки у фермеров, как правило, далеко не пивные. Время давно стерло этикетки и вообще всякие внешние признаки названий напитков с этих сосудов-ветеранов, и наливают в них, само собой, не пиво, а — через специальную воронку — крепчайший фермерский кукурузный самогон, который гордо называют «виски» и которому абсент в подметки не годился. И вот продирают наши добрые фермеры глаза, потому что дневное светило уже начало жарить изо всех своих немалых сил их обветренные рожи, подавая знак, что — пора, пора уже вернуться из головокружительной чехарды праздников к суровым сельскохозяйственным будням. Самое время кого-нибудь запрячь или как следует подоить. Фермеры картинно сплевывают, заворачивают в бумажку первую утреннюю порцию ядреного самосада, поднимаются на слабые от излишеств ноги и, озирая окрестности изумленными взглядами — куда это нас занесло, прах его раздери, Фитч? да почем же я знаю, Митч! — пытаются сориентироваться в пространстве и времени, одновременно с удовольствием подводя итоги проделанной вчера работы, то есть считая по горлышкам пустые бутылки… Романтика!

— Что, уже утро? — поинтересовался я, потягиваясь и протирая глаза. — Пора предаться свершениями?

— Утро, — подтвердил Люлю. — И еще. К нам гости.

— Где?.. — Я привскочил и, выдрав из кобуры «беретту», живо огляделся: в поле зрения никого не наблюдалось.

— Сейчас появятся, — заверил меня Шоколадка. Он расслабленно сидел, прислонившись спиной к дверному косяку, за которым в сумрак уходила винтовая лестница, по которой мы забрались наверх. — Я возьму вход, а ты следи за перилами. 

Кивнув, я тут же достал вторую «беретту».

— Только, Сэм… — Люлю был задумчив. — Ты того, погоди сразу стрелять, ладно? Все же мы в чужом городе и замазаны по самое все. Я хочу сказать, что если это местная полиция, то ее истреблять пока не надо.

— Да я вообще никого не хочу истреблять! Терпеть не могу истреблять с утра пораньше! — возмутился я вполголоса. — Ясное дело, сначала надо поговорить.

Шоколадка прыснул в кулак.

— Просто если начнется заварушка, мы можем пропустить начало соревнований, — пояснил этот энтузиаст кулачный боев. — А я хотел бы присутствовать.

Я только крякнул в ответ и занял позицию у другого косяка.

Гости особенно долго ждать себя не заставили.

Сначала внизу на лестнице стали слышны осторожные торопливые шаги — шаги тихонько приближались. Потом что-то тихо скрипнуло снаружи — через перила перемахнули три черных фигуры с укороченными штурмовыми винтовками «дэу» в руках, наставили стволы на нас и замерли, потому что их давно уже наблюдали обе мои «беретты». Из дверного проема вынырнул, пригибаясь, еще один черный, но Люлю, не вставая, неуловим движением уложил его лицом вниз на доски пола, отобрал «дэу» и уперся ногой в область печени.

Люди в черном. В хороших, красивых таких комбинезонах с кучей полезных кармашков, набитых снаряжением, с завязочками всякими, на поясах дополнительные пушки, ножики, еще какие-то прибамбасы, рожи под легкими масками, тоже черными, с прорезями для глаз, на шеях гарнитуры связи — к нам пришел местный спецназ, не иначе.

— Сэм, скажи им, — попросил Люлю, уперев ствол трофейного «дэу» в башку поверженного, который лежал тихо, широко разведя руки в стороны: видимо, хорошо понимал всю незавидность своего положения.

— Господа, — я откашлялся. — Нам неимоверно приятно, что вы нас навестили в столь ранний час, но хочу вас со всей откровенностью предупредить, что мы ни в чем не виноваты и будем драться за свое достоинство, не говоря уже про жизнь, с настырностью, которая может вас удивить и даже слегка потрясти. Иными словами, вам никак не удастся вот так запросто уговорить нас положить на пол оружие и сдаться. А потому есть мнение сначала поговорить.

Целившая в нас троица мгновенно переглянулась, но стволы не опустила.

В дверном проеме возник еще один — пятый. Точнее, сначала возникла его рука с пистолетом, которым он нацелился ткнуть Люлю в висок, но Шоколадка, врезав пяткой по печени лежащему — тот лишь хрюкнул, — цию.тволы не опустила.стся.ться за свое достоинство, не говоря уже про жизнь, с удивительной настырносвыдрал пистолет из руки, одновременно посылая нападающего вперед, и тот, сгруппировавшись, покатился по доскам пола под ноги своим коллегам. Коллеги дернулись было, но тут же снова замерли, повинуясь чутким к их движениям зрачкам моих «беретт».

— Много вас там еще? — спросил Люлю. — Кто за главного, а ну скажи, чтоб больше не лезли, а то я пущу гранату прогуляться вниз по лестнице. — И ведь показал гранату, показал.

— Вы бы лучше сделали, что он говорит, — посоветовал я. — Мы люди очень мирные. Обычно. Мухи зазря не обидим. Но если нас разозлить…

— Точно! — откровенно веселясь, подтвердил Люлю. — Мы весьма трепетно относимся к мухам. От жуков вообще балдеем.

Пятый спецназовец, застывший на четвереньках, нарочито медленно поднес затянутую в черную перчатку руку к горлу, прижал пальцем гарнитуру и тихо отдал какое-то распоряжение. После чего все так же осторожно, вытянув вперед раскрытые ладони, уселся в позу лотоса и потянул с башки маску. Тонкая материя легко поддалась — и мы с изумлением увидели… бледное лицо уполномоченного Сюя.

Сюй глядел на нас бесстрастно, словно ничего и не случилось, и лишь внимательный человек разглядел бы в глубине его глаз мечущееся в поисках выхода бешенство.

— Вот так номер! — порадовался Шоколадка. — Вы что же, вечный, инспектор? Или мутант? Немедленно скажите им, — мотнул он подбородком в сторону прочего спецназа, — что мы вас не убивали.

— Погоди, Люлю… — Я внимательно вгляделся в уполномоченного. Во-первых, у него не было родинки. Во-вторых, за прошедшие несколько часов Сюй откровенно помолодел. В-третьих, из богатой практики мне было точно известно, что человек с пробитой ножиком головой не может скакать козлом по пагодам. — Это не тот Сюй.

— Верно, — не отрывая от нас пронзительного взгляда, подтвердил пришелец. — Я — Сюй Дэ-гун. Дэ-шоу… был моим старшим братом.

Тут в кармане у Люлю громко заверещал мобильник.

— Вы можете, конечно, стрелять, — разрешил мгновенно подобравшимся спецназовцам Шоколадка, — однако я должен ответить на этот звонок. И я отвечу.

Сюй-младший ощутимо напрягся.

— Всем будет только лучше, если я возьму трубку, — с нажимом повторил Люлю. — Нам не нужны неприятности. Посмотрите туда, — указал он подбородком в небо за пределами пагоды.

Младший Сюй, предусмотрительно не трогаясь с места, вытянул шею, вгляделся: в лазурном по случаю утра небе скользили вдалеке черные точки, на глазах увеличиваясь. Даже отсюда было очевидно, что к нам летят боевые вертолеты, числом три. Вполне хватит, чтобы разнести половину Чжунчжоу.

— Фанцян, фанцян, — снова уставившись на нас, распорядился брат своего брата, и остававшаяся на ногах троица в черном нехотя опустила стволы.

Люлю, сунув пистолет Сюя под зад, достал телефон.

— Да! Слышу вас хорошо, Льяно. Нет, пока ничего страшного. Беседуем. Да, именно на этой пагоде, правильно, полковник. Нет, это наши новые друзья. Ах, вы можете отстрелить имя яйца? — Шоколадка на секунду прижал мобильник к груди и бросил спецназовцам. — Господа, вам лучше пока не двигаться, — и продолжал разговор. — Нет, пока не надо. Обязательно, полковник! И вам. И мы. А как же. До связи.

Мне стало легче: приятно, когда где-то неподалеку рассекают воздух регулярные тумпстаунские части, готовые отстрелить ненужные яйца.

— Я все же подстраховался, — подмигнул мне Шоколадка. — Положение нужно выбирать. И лучше не одно. Давай, Сэм, вступай в переговоры.

— Итак, у нас ситуация… — выдержав некоторую паузу, меделенно начал я. — Есть мнение исходить из того, что в это радостное утро никто никого пристрелить не хочет. Вы кто, собственно, будете, господин Сюй-младший? Народный мститель или же должностное лицо?

— Начальник специального отряда управления общественной безопасности, — вытолкнул сквозь крепко сжатые губы Сюй.

— Значит, должностное лицо… Я, как вы видите, — Сэмивэл Дэдлиб, а это — Лю… младший князь Тамура. Кратко излагаю суть. Мы прибыли в ваш славный город с познавательными целями, то есть в качестве туристов. Однако с самого начала наш визит отчего-то не задался. Разные люди все время пытаются нас убить, при этом ничего толком не объясняя, — пожаловался я, — а мы по мере сил им этого не позволяем. Впрочем, вы, вероятно, в курсе… Вчера поздно вечером к нам в гостиницу явился ваш старший брат, к которому мы почувствовали глубочайшее уважение буквально с первых минут знакомства, все вместе мы уселись на балконе и уже повели было дружескую беседу, когда с противоположной крыши в вашего брата некое неустановленное лицо метнуло ножик и попало в затылок. Произошел смертельный исход, явившийся для нас полнейшей неожиданностью. За дверью, между тем, топтались два парня с автоматами — ваш брат намеревался укрыть нас от грядущих и загадочных для нас неприятностей в камере. Прекрасно понимая, что никто не поверит, будто это не мы лишили жизни Сюй Дэ-шоу, я и младший князь Тамура во избежание неоправданного кровопролития покинули гостиницу через крышу и нашли пристанище на этой вот пагоде, дабы утром, когда страсти немного поулягутся, вступить в сношение с властями и попытаться убедить их в нашей полной невиновности и непричастности. Вот — все. Как вы, наверное, понимаете, в камеру мы не хотим, мы еще не успели позавтракать, а прием пищи в местах лишения свободы действует на нас удручающе. Так что я и князь готовы выслушать разумные предложения по урегулированию конфликта и ответить на любые, не затрагивающие наших чести и достоинства вопросы.

— Вы прибыли в Чжунчжоу по вызову Пак Чхи-вона? — тут же спросил Сюй-младший.

— Точно, — кивнул я. Данный вопрос ни чести, ни достоинства никак не затрагивал. — Пак сонсэнним любезно пригласил нас на открытие большого турнира.

— Очень поучительное начинание! Очень! — встрял Люлю.

— Когда вы видели Пак Чхи-вона в последний раз?

— А то вы не знаете!.. Нам выпало удовольствие послушать с ним пекинскую оперу не далее как позавчера вечером.

— Изумительное представление! Изумительное! — продолжал комментировать Шоколадка. 

— И с тех пор вы больше Пак сонсэннима не видели?

— Увы! К сожалению, он не смог уделить нам больше времени. Пак сонсэнним в эти дни невероятно занят. — Я начал слегка раздражаться: причем тут дедушка Пак? Ведь угробили не его, а старшего братика Сюя! Или?!.. — А что не так с Паком?

— С того вечера его никто не видел, — скупо пояснил Сюй-младший, с лица которого постепенно сходило напряжение. — Пропал. 

— Это меняет дело. Вставай, служивый, — Люлю убрал ногу с валявшегося на полу спецназовца и отвел «дэу». — Господин Сюй, нам будет гораздо полезнее сотрудничать, чем убивать друг друга. Если данное предложение никак не нарушает каких-нибудь ваших законов, конечно. 

— Не имеет значения, — Сюй смерил нас пристальным взглядом, слегка расслабился и встал. — Выбора у меня невелик, — мотнул он головой в сторону пролетевшей мимо любопытной «Хью-кобры». —  Но подозрений я с вас не снимаю.

— Вполне законно, — кивнул я. — Князь, явите, пожалуйста, милость и успокойте вертолеты. Мы побеседуем. Правильно я понимаю, господин Сюй?

— Ладно, — кивнул Люлю. — Все равно на начало сегодняшних боев мы уже опоздали…

Сюй-младший молча играл желваками.

16

Как выяснилось позднее, отряд специального назначения, который возглавлял Сюй Дэ-гун, был весьма немногочисленным: всего-то пятнадцать человек, включая и командира, и использовался для разного рода силовых операций, а также для тайного проникновения, ведения скрытого наблюдения и тому подобных немаловажных в управлении государством штук. Сюй Дэ-гун, а с ним и его люди, подчинялись местному вану напрямую, имели значительную свободу действий и большую самостоятельность в принятии решений, что ни в коей мере не шло Чжунчжоу во вред, ибо местное общество было выстроено по клановому принципу, и всюду служили родственники, повязанные не только кровью, но еще и многовековыми этическими принципами семейных взаимоотношений, которые еще на заре китайской государственности основательно вбил в фундамент социальной иерархии дальновидный мужик по имени Конфуций. Иными словами, если государственные интересы со всей определенностью требовали от уполномоченного Сюй Дэ-шоу задействовать силовое подразделение, находящееся в ведении его младшего брата, Сюй Дэ-гун верил старшему родственнику на слово и во всем содействовал, ибо братик не соврет и не подведет, — применительно к нашему случаю, послал людей ненавязчиво наблюдать наши с Люлю передвижения, и никто не усмотрел в этом какого-либо нарушения или злоупотребления. Как при таком положении вещей в Чжунчжоу избегали злоупотреблений, проистекающих из вездесущей семейственности, для меня оставалось загадкой. Наверное, не избегали, поскольку человеческая природа, как не крути, низменна, — но, право слово, это до такой степени не мое дело, что я не стал трудить мозг по поводу подобной человеколюбивой анархии, тем более что у нас и своих проблем хватало.

Договорившись не стрелять друг в друга (Сюй-младший и его люди убрали оружие, не очень далеко, однако), мы, не сходя с пагоды, вокруг которой ненавязчиво, на малых оборотах барражировал вертолет, приступили к переговорам. Как и все, с кем нам повезло столкнуться в Чжунчжоу, Сюй Дэ-гун не любил делиться информацией и терпеть не мог посвящать посторонних в так называемые внутренние дела, но, поскольку эти дела к описываемому утру уже очень плотно срослись с нашими собственными, с большой неохотой кое-что рассказал — главным образом, всякими намеками — и вот какая перед нами предстала следующая мало отрадная картина.

Большой турнир не только создавал в Чжунчжоу экономический ажиотаж, но и порождал некоторое количество проблем, самая малая из которых — поддержание безопасности на должном уровне: многочисленные участники, а также толпы зрителей, включая сюда и чудовищное количество жителей пригородов, часто не считали нужным сдерживать эмоции, рожденные быстротекучим положением дел на арене. Но были проблемы и другого рода — так сказать, религиозного свойства. Последние стали давать о себе знать в последние два года, с увеличением в Чжунчжоу количества поклонников небезызвестного ханьба (я плюнул слюной на то, какого пола это божество на самом деле, и для себя промаркировал его как самца): через одного, склонного к ханьбаизму советника вана они даже попытались провести указ о даровании культу государственного статуса, после вступления в силу какового указанный ван (ведущий, кстати, по его утверждению, род от основателей первой китайской империи и потому носившего фамилию Цинь) должен был лично приносить жертвы в храме ханьба — наряду с обрядом первой борозды, молениями Небу и отправлением тому подобных судьбоносных ритуалов. Ничего тут, по большому счету, ничего ужасного не было — за исключением, пожалуй, только того, что вполне рядовое божество тем самым вставало в один ряд с лидерами пантеона; кроме того, в этом случае из государственного кармана потекли бы к ханьба, а через него и к последователям, некоторые денежные средства, что для Чжунчжоу опять же выглядело вполне нормальным. Но лидер любителей несущего засуху парня — Чэн Вэй-лун, а как же! — мыслил шире: в его планы входила не иначе как реформация всей религиозной жизни в городе. Так, будучи главным по ханьба, он собирался контролировать самые разные стороны жизни местного китайского общества, в том числе и повседневные обряды — например, похороны, что и пытался уже сейчас осуществлять явочным порядком. Еще скупой на подробности Сюй упомянул, что Чэн недавно сорвал моления Лун-вану на предмет ниспослания дождя, а также — что Чэн Вэй-лун спит и видит, как бы устроить наконец на большом турнире тотализатор. Под покровительством и в пользу все того же ханьба. С таким поворотом далеко не все были согласны, а некоторые даже топали ногами от возмущения, ибо искусство должно быть чуждо коммерции. Как это — ни мне, ни Люлю было невдомек, но вот что точно нас занимало, так это положение двух посторонних лаоваев во всей этой внутренней чжунчжоуской чехарде.

— Ну а мы-то здесь причем? — спросил я, когда Сюй-младший замолк, а в дверном проеме появился один из его парней с ящиком в руках: там лежало пересыпанное льдом пиво. — Нам ваш ханьба вообще до лампочки!

— Определенные круги считают, что именно вы… — начал спецназовец и остановился. Поглядел на нас, прикидывая, стоим ли мы его откровений. 

(Определенно, это был другой Сюй, хотя фамильное сходство просто-таки бросалось в глаза. Говорил по-нашему он вполне грамотно, но многословным рассуждениям предпочитал короткие простые фразы, а разговорам — глухое молчание. С мимикой у него было и того хуже. Чувствовалось, что парень привык задумываться. А может — просто спал с открытыми глазами. Знавал я подобного типа: у него никак не получалось отдаться Морфею в темное время суток, и тип шлялся по городу до самого рассвета, вечно находя на свою задницу разнообразные приключения; а утром он, как и все нормальные люди, пер на работу, но, поскольку созданные по образу и подобию Божьему организмы спать так или иначе когда-то должны, постоянно дрых прямо за столом в офисе — сидя, уставившись невидящим взором в неведомое далёко. Мог проспать час, а мог и — пятнадцать минут, и коли бы вы зашли в кабинет и увидели его, вам и в голову бы не пришло, что он спит. Нет, вполне розовощекий господин просто очень глубоко задумался над немаловажными проблемами бизнеса, ушел в себя в поисках ответов на трудные вопросы правильного денежного обращения, медитирует над быстротекучими курсами акций. Коллеги за глаза звали его Бодхидхармой и на полном серьезе полагали, что он — крупный религиозный философ, продающий строительные материалы исключительно для того, чтобы заработать на нетолстый кусок хлебушка с жидким слоем черной икры, хотя запросто мог бы обойтись и простыми кокосами и бананами, то есть тем, что в Тумпстауне и ок(рестностях) свободно произрастает на каждом углу, — сорви и жри на здоровье. Но я как всегда заболтался.) 

— Да чего уж там! — махнул рукой Люлю, вытаскивая изо льда бутылку. — Говорите прямо: они считают, что мы статуэтку ханьба и сперли. И спрятали. Или вообще переплавили. И продали в скупку цветных металлов. Угощайся, Сэм.

— Не совсем так, но… Но весьма близко, — решился-таки Сюй. — Считается, что Пак Чхе-вон пригласил вас специально. Чтобы вы увезли священную статую из Чжунчжоу.

— Да ну? — изумился я, берясь за пиво. — Почему мы?

— Вы чужие, — терпеливо пояснил Сюй. — Приехали и уехали. Вы не знаете пути. Не имеете представления о главном. У вас здесь нет родственников. Вы молитесь другим богам. Если вообще молитесь. Вы — варвары. 

— Вот спасибо! — Шоколадка как следует отхлебнул. — Нет, Сэм, ты слышал? Слышал? Пути мы не знаем! Представления о главном не имеем! Варвары! Ха!

— Не будем пускаться в философские диспуты, — покачал я головой. — Господин Сюй погорячился. Это очевидно.

— Я просто пытался объяснить, как вас воспринимают, — устало прикрыл тот веки. — У нас очень патриархальное общество.

— Доллары однако все берут с радостью. Только покажи, — буркнул я и приложился к бутылке. 

— Тем не менее мне необходимо спросить… — открыл глаза Сюй-младший. — Вы не брали ханьба?

— Сэм, ты не брал? — повернулся ко мне Люлю. — Потому что у меня ничего такого нет.

Я развел руками.

— Обыщите!

Сюй выдал бледное подобие улыбки.

— Вы можете, даже обязаны нам не верить, — разрешил я, — однако же реальное положение вещей от этого не изменится. Тем более, что вы в курсе, как я понимаю, всех наших перемещений по городу. И значит, вам ведомо, что ничего крупнее бутылки с пивом мы с князем в руках не носим. Вы считали, что можете помешать нам в любой момент, и никакие пистолеты нам не помогут, не так ли? 

Сюй молча кивнул.

— Вы нас недооценили! — улыбнулся Люлю. — Нам чудовищно трудно помешать, особенно когда мы отдыхаем. И к тому же мы так и не успели посетить Храм Стоящего Будды. А если бы нам приспичило стырить ханьба, вы бы даже и не заметили.

— Проблема в том, — продолжил я, — что мы в глаза не видели этого вашего парня ханьба, в том числе и в храме, где вообще-то ему положено ошиваться. До самого недавнего времени мы вообще понятия не имели, что на свете бывает какой-то ханьба. 

Спецназовец посмотрел на меня пустыми глазами. 

— Ну а Пак сонсэнним? — спросил я. — Он, что ли, упер этого бронзового парня?

— Откуда вы знаете, что ханьба бронзовый? — тут же заинтересовался Сюй.

— Жизненный опыт, — пояснил я. — Бывал в разных храмах. Так что же? Вы думаете на Пака? Что он украл ханьба и скрылся? Чтобы понаставить палок в колеса чуждому искусства Чэн Вэй-луну и его соратникам?

— Нет. Я так не думаю, — отвечал Сюй-младший. — Пак Чхе-вон — уважаемый человек. Стойкий принципами. Нет. Запутанная история.

Некоторое время я так и этак пытался выведать, что же думает наш гость на самом деле, какие у него есть соображения и есть ли они вообще, но Сюй-младший оказался также очень стойким: ни одной лишней запятой варварам. В другом месте и в других обстоятельствах я бы уже давно дал младшему братику уполномоченного Гунъаньцзюй пару раз по роже и, быть может, даже прострелил бы ногу в трех местах, чтобы добиться ответов, но здесь и теперь — даже в виду трех боевых вертолетов и самого полковника Льяно в кабине одного из них — позволить себе такого не мог, о чем и думал с большим сожалением. К тому времени, как я сдался, Люлю, с любопытством наблюдавший непроницаемую морду Сюя и, кажется, ничуть не удивившийся моему фиаско, успел выхлебать полторы бутылки пива.

Наконец, я перевел дух и закурил сигарету.

— Ладно, будем исходить из того, что есть… Что же, мы имеем попертого ханьба, пропавшего Пака, двух лаоваев, которые якобы спят и видят вывезти из города драгоценную статуэтку, придурка по имени Чэн, которого охватила мания величия, и — необходимость со всем этим скорейшим образом покончить. В этом заинтересованы и вы, и мы. Да и Пак сонсэнним нам особенно приятен, так что хотелось бы лично убедиться, что с этим достойным человеком все в порядке. Никто не хочет возразить? Что-нибудь прокомментировать?

Возражений и комментариев не поступило.

— Я до конца не знаю, что и как,— упрямо завел я старую пластинку. — И было бы гораздо проще…

— Оно тебе надо? — перебил соскучившийся Шоколадка. — Вот надо тебе знать до конца — что и как? Все беды от любопытства.

— По большому счету — нет, не надо, — согласился я. — Поэтому спрашивать больше ни о чем не буду, тем более что вы, господин Сюй, терпеть не можете, когда спрашивают, а прямо сейчас изойду из главного тезиса, который вы только что огласили, а именно: что мы — варвары. 

Люлю звучно, вызывающе хмыкнул. 

Сюй вздохнул.

— Что я имею в виду. Поскольку мы — варвары, о главном не задумываемся и вообще живем будто в потемках, — продолжал я, — от нас и ожидать можно чего угодно. Если местный житель зайдет в храм, закурит и начнет стряхивать пепел на статую Будды, его, по всей вероятности, выведут прочь, а репутация у него сделается такая, что мама не горюй. Его даже в чайную не пустят. А у нас репутация изначально отвратительная. Мы вроде как умственно отсталые, к которым нужно относится с терпением и пониманием. И — заметьте! — при этом нас и в храм пускают, и в чайной нам рады, не говоря уж о пивной, где вообще ликуют, когда мы переступаем порог. Что с нас взять кроме долларов? Поэтому если мы еще раз сходим в гости к ханьба, все там переломаем и тщательно побеседуем с попавшимися под руку фигурантами, а потом покинем ваш благословенный город, то вы будете ровным счетом не при чем и ваша драгоценная репутация не пострадает…

— Как! Мы так и не увидим Храм Стоящего Будды?! — Люлю даже пивом поперхнулся. — Нет, Сэм, ты как хочешь, а я просто обязан побывать в этом храме. Шага из Чжунчжоу не сделаю, покуда меня туда не отвезут! И потом — очень хочется знать, кто победит на большом турнире. Кстати, господин Сюй, у меня к вам просьба, вполне варварская и потому ничтожная. Нельзя ли и мне поучаствовать в турнире, а? На правах приходящего и тут же быстренько уходящего гостя. Сразиться с победителем, а?

— Ну… — Сюй-младший откровенно опешил. — Это против всяких правил…

— Так мы же варвары! — подмигнул Шоколадка. — Нам правила не писаны. Будет очень здорово! Всем понравится. Единственный раз в Чжунчжоу! Младший князь Тамура повергает чемпиона и все такое.

— Князь, — привлек я внимание Люлю. — Думаю, когда мы успешно покончим с делами, правительство радостно устремится вам навстречу. И господин Сюй тоже с удовольствием посодействует. Правда, господин Сюй?

Мимо снова пролетел вертолет.

— Ну… — В таких случаях Сюй-старший выпячивал нижнюю губу; младший же брат ограничился тем, что тезисно ее пожевал. — Я посмотрю, что тут можно сделать.

— Здорово! — обрадовался Люлю. — Продолжай, Сэм.

17

— Знаешь, мне сейчас мучительно не хватает старины Вацапа, — заметил я Люлю, в очередной раз сворачивая: мы направлялись к храму ханьба. — Эла Вацапа с его шустрыми подростками. Они такие забавные.

— А мне так не хватает Юлли, так не хватает! — пожаловался Шоколадка. — Если бы Юлли подъехал на денек в Чжунчжоу, тут живо установилась бы подлинная демократия!

— Так чего ж ты его не вызвонил? 

— Ха! Ты что, Сэм! Два сумасшедших лаовая в китайском муравейнике — это еще куда ни шло, а уж три… Просто война. Пришли, что ли?

— Похоже…

На сей раз, следуя указаниям Сюя-младшего, мы зашли с другой стороны — не с той, с которой провел нас преподобный Дикон. Самого Дикона мы тоже хотели зазвать в нашу теплую компанию, но оказалось, что Бэллард временно изолирован от общества, да еще и с приключениями: парням Сюя пришлось отбивать его у троих захватчиков, уже волокших на себе завернутого в несвежую простыню пастыря, а четвертый в это время как раз начинал поджигать храм божий, — словом, Дикон парился в камере, со всеми удобствами и в обществе крысы Рэты. Мы не разбрасываемся нашими достопримечательностями, объяснил Сюй. По-своему он прав конечно, хотя Бэллардом я бы с удовольствием разбросался. Вот крысу бы, пожалуй, оставил. Забавная крыса. Веселая.

— А хорошие ребятки у младшенького, — прошептал Люлю, когда мы чуть-чуть высунули носы из-за угла, чтобы как следует оглядеть заднюю стену пристанища ханьба. — Ты хоть одного заметил, а?

Я отрицательно помотал головой.

— А ты?

— Я — заметил, — гордо отвечал Шоколадка. — Двоих. Но их наверняка больше. — Сюй честно делал то, о чем предупредил заранее: страховал нас, готовый вмешаться в критический момент, а заодно и присматривал, как бы мы не выкинули какую-нибудь штуку, нарушающую соглашение. — Ну что, вперед?

Мы натянули на головы легкие противогазы — тут же стало еще более жарко, хотя, казалось, дальше уже некуда, — трусцой перебежали через улицу, быстренько перелезли через стенку и оказались в узком тупичке между внешней оградой и боковиной храма.

Пока все развивалось легко и тихо: из храма доносились размеренные, негромкие удары в гонг и на дальнем дереве с воодушевлением заливалась какая-то некрупная птичка; даже рослая волосатая собака не выбежала навстречу с радостным лаем. Видимо, собака до сих пор нетрудоспособна. Еще бы! Ведь я лично выбил ей половину зубов! А не кусайся потому что.

Никто нас не заметил.

Или заметил — но вида не подал.

Мы, потея под масками, тихонько потрусили вдоль здания. Туда, где был вход к ханьба, а перед входом — длинный внутренний двор, который от храма и до самых ворот пересекала широкая, мощеная мраморными плитами дорожка. И выглянули из нашей щели. 

Вдоль дорожки на равном расстоянии друг от друга торчали каменные курильницы и между ними там и сям прогуливалось шесть человек в малиновом и с мечами — что-то вроде караула.

Мы с Люлю переглянулись: начинались трудности. Последователи ханьба рассредоточились на значительном расстоянии, а двор оказался достаточно обширным, чтобы всех их незаметно уложить, не бегая следом и не поднимая шума. Логичнее всего было, конечно, караул перестрелять, тем более и глушитель у меня с собой был, но мы с Сюем условились к огнестрельному оружию прибегать лишь в крайних случаях. 

Люлю добыл из недр пиджака несколько метательных ножей и потряс у меня перед носом их сверкающими увесистыми рукоятками: буду, мол, бросать тупым вперед, в башку — и уже было размахнулся, как в закрытые ворота энергично постучали.

Караул пришел в движение: двое устремились к воротам, а остальные, переглядываясь, выстроились поперек дорожки. Скрипнула створка — мы вытянули шеи и увидели группу буддийских монахов. Охранники тут же вступили с ними в оживленную беседу: начали размахивать руками, повышать голос и вообще прогонять служителей иного культа. Хэшаны упорствовали и остальная четверка малиновых тоже потянулась к месту разгорающегося конфликта.

Очень вовремя. Интересно, это нам Сюй организовал или хэшаны по собственной инициативе явились отношения выяснять?

Люлю дернул меня за рукав и мы шустренько проскользнули ко входу в храм, юркнули в приоткрытую дверь, затворили ее и наложили внушительный деревянный засов. 

Когда мы обернулись, перед нами стояла рослая волосатая собака, а за ней — целая толпа местных: увидев, какие замечательные у нас в противогазах рожи, они несколько обалдели, чем мы с Люлю незамедлительно и воспользовались. В ход пошло все, вплоть до статуй низкорослых учеников Конфуция, а собака получила в морду одной из первых и с печальным визгом скрылась в глубине помещения; Люлю разошелся не на шутку и сделался необычайно подвижен, чего никогда раньше я за ним в подобных случаях не замечал. Возможно, дело было в числе противников, но только Шоколадка, отпихнув меня назад — я как раз оторвал очередного деревянного истукана от пола, — замахал ногами с такой скоростью и проворством, что те, до кого его карающие ботинки не успели дотянуться, ринулись вослед собаке, и так мы переместились в зал.

Здесь было больше места, и я выскочил из-за спины моего спутника. Красноштанные — а все присутствовавшие в храме были разоблачены по пояс: то ли из-за жары, то ли по религиозным соображениям — явно не ожидали от меня особой прыти, и я успел поразить три коленные чашечки. Потом в опасной близости от моего носа вжикнул меч, я отшатнулся, подхватил с пола какую-то железную палку и в два взмаха нанес нападающим существенный урон, как один придурок полоснул меня ножом по руке. Он даже заорал от радости, этот слабоумный, ведь он не знал, как сильно резаные и колотые раны меня ожесточают. К тому же придурок испортил мой любимый пиджак — пришлось врезать ему безо всяких затей по зубам.

Я обернулся — крайне вовремя: мимо как раз пролетел довольно мускулистый тип в красных штанах, пролетел и врезался прямиком в алтарь ханьба, задницей разбив вдребезги табличку и башкой протаранив заднюю стенку. Теперь алтарь выглядел как надо: вызолоченные деревянные рюшечки по периметру, красный смятый шелк и грязные пятки, торчащие в разные стороны.

— Все, что ли? — с легким разочарованием в голосе спросил Люлю, опустил ногу и отшвырнул в сторону ненужный противогаз.

В зале установилась тишина, в которой стали слышны требовательные удары в запертые двери. Кругом в самых невероятных позах валялись поверженные тела. Собаки нигде не было видно, а я так хотел научить ее паре полезных в жизни команд!

— Начнем дознание, — решил тем временем Шоколадка и прошелся по полю брани в поисках подающего признаки жизни служителя бога засухи. — Эй, самцы, мне нужен доброволец!

Я тоже содрал противогаз, освидетельствовал порез — несмертельный — и, перешагивая через бесчувственных красноштанных, добрался до алтаря, где в развалинах стола отыскал неразбитую бутылку с местной водкой: оказывается, ханьба — парень не промах, приношения берет в том числе и крепкими напитками! Как кстати. Такая водка почище нашатыря воняет.

Люлю тем временем облюбовал одного из поверженных, за ногу выволок из-за колонны и, взяв у меня бутылку, щедро окропил рожу любителя ханьба. 

— А-а-а… — захрипел китайский молодец и принялся отплевываться. — Цзиба!

— Возможно, — не стал спорить Шоколадка и поставил ногу ему на грудь. — Мы тебя долго не задержим. Кое-что расскажешь и — свободен. Побежишь вприпрыжку домой, к мамочке. Или кто там у тебя.

Китаец забегал глазами и открыл рот, желая высказаться, но я жестом остановил его.

— Мы, золотой мой, — лаоваи видные, так что говорить будешь, только когда тебя спросят. И не раньше, чем как следует обдумаешь неимоверно правдивый ответ, — пояснил я, демонстрируя китайцу «беретту». Китаец встревоженно замер. — Вопрос первый: куда вы дели господина Пака? Сообразил? Отвечай давай.

18

— Остановитесь! — провозгласил дедушка Пак, воздев над головой свой замечательный посох. — Прекратите бой!

Одно из самых эффектных появлений в моей жизни. Набитый публикой зал в Инсюнлоу, на арене Чэн Вэй-лун и низкий, плотно сбитый, почти квадратный китаец в широких портках — только-только сошлись в центре, и тут на огонек заглядываем мы. Люлю, Пак, я и Сюй Дэ-гун купно с пятеркой своих лучших ребят в придачу.

Публика забыла кричать. 

Немая сцена.

Старый Пак возвращается.

Чэн даже руки опустил от неожиданности, а его соперник лишь зыркал глазами с Чэна на Пака и с Пака на Чэна: осмыслял увиденное.

От судейского стола к дедушке тут же устремился замещавший его старец и за ним двое служителей.

— Великое Небо! Пак сонсэнним! Мы не знали, что думать! Прошу вас, прошу! — Но боевой дедок проигнорировал призыв занять законное место председателя, проворно зашевелил кривыми ногами и выкатился на арену.

— Чэн! — сухой палец старого корейца нацелился Вэй-луну в широкую грудь. — Ты забыл о долге! Ты злоумышлял против сограждан! Ты покусился на устои!

Чэн Вэй-лун сделал шаг назад и огляделся: сочувствующих ему лиц было до обидного мало. Еще бы: на устои покусился! Это тебе не доллары по карманам тырить.

— Ты посягал на равновесие и совершал убийства! — продолжал обличать Пак. — Данной мне властью я удаляю тебя с большого турнира и передаю в руки центрального ямэня!

Представители указанного карательного учреждения выступили вперед — обозначили решительность намерений. Чэн зарычал — еще бы, его снимали с соревнований, когда он был уже в паре шагов от уверенной победы! Остальное — мелочи, конечно. В том числе и равновесие. Я бы тоже расстроился. Наверное.

Соперник Вэй-луна презрительно фыркнул и исполненными превосходства шагами покинул арену. Наверное, счел ниже своего достоинства драться с забывшем о долге злоумышленнике. Это он зря. Я бы на его месте обязательно сперва врезал такому нехорошему человеку. Но — это, как я не устаю повторять, дело вкуса.

— Чэн Вэй-лун, — голос Сюя-младшего звучал бесстрастно и твердо. — Ты убил моего младшего брата. Покорись и ступай с нами.

Не тут-то было! 

Чэн явно не хотел покоряться и уж тем паче куда-то просто так идти — вместо этого он сделал быстрый шаг к Паку, поднимая кулак. 

Я положил руку на «беретту».

Сюй-младший сорвал с пояса резиновую дубинку. 

Пак присел и ухватился за посох.

Нетрудно представить, что было бы дальше — в смертельно опасных способностях боевого старикана мы с Шоколадкой имели случай убедиться еще в Тумпстауне. А ныне у Пака и вовсе были развязаны руки: ведь мы нашли его в каком-то затхлом подвале, куда дедушку и его меч, выманив письмом, позорно загнали, пользуясь численным превосходством и длинными железными палками, сообщники ныне здравствующего чемпиона; и то Пак умудрился развалить четверых до пояса. Там дедушка и бился о толстые стены и пытался устроить подкоп, пока мы не надавали по рожам стражникам и не отверзли скрипучие двери; так что боевому старикану было глубоко плевать на то, что у Вэй-луна нет меча. 

Но между Паком и Чэном возник Люлю. 

Без пиджака.

Босиком.

Ну конечно!

Вот черт.

— Минуточку! — попросил Шоколадка. — Я варвар, с меня взятки гладки. Господа, позвольте, я пробью я ноги!

Трибуны дружно выдохнули и зашептались.

Пак расслабился, пощипал бородку, изучающее посмотрел на Люлю и кивнул.

— Да будет так! — после чего резво поковылял к судейскому столу.

— Погоди, — бросил Люлю, уворачиваясь от метнувшегося к нему Чэна. — Не видишь: трибунал еще не уселся. Драться команды не было.

Но Чэн Вэй-лун ждать не собирался: он рычал, выплевывал тихие проклятия и молотил Люлю руками и ногами — без особого, впрочем, для того ущерба. 

Наконец грянул гонг. 

Шоколадка тут же прекратил отскакивать и блокировать — а без лишних затей влепил Чэну кулаком в центр грудной клетки. Вэй-лун дрогнул, попятился и остановился в центре арены, внимательно на противника глядя. 

Не ожидал, наверное.

А Люлю церемонно поклонился судьям и развернулся к противнику. Чэну, само собой, кланяться он не стал. Даже не кивнул.

— Вот теперь давай.

И Чэн дал.

Правда, он стал гораздо осмотрительнее в своих наскоках и осторожнее в движениях, и все равно через пару секунд полетел кубарем через всю арену — Люлю швырнул чемпиона через плечо и, подражая самому Вэй-луну, неторопливо пошел на него, похрустывая шеей.

Это был красивый бой. Самый красивый изо всех, которые мне довелось увидеть на большом турнире. Высокая классность соперников была настолько очевидна, что публика даже не вспоминала кричать и созерцала схватку в завороженном молчании. Да и я откровенно наслаждался, заодно открывая в Люлю новые стороны: ведь все те, кого раньше бил при мне Шоколадка, были настолько слабее его, что их становилось даже жалко, а младший князь Тамура в виду явного превосходства просто не успевал явить мастерство; теперь же Люлю сыпал красивыми комбинациями, свободно переходил от стиля к стилю и вообще, как мне тогда по глупости показалось, пустил в ход все свои умения. И я твердо решил по возвращении домой возобновить наши ежедневные тренировки.

Чэн Вэй-лун тоже очень старался. Даже потел. Он был сильный, очень сильный боец. Самолюбивый и умелый. Но спустя короткое время стало очевидно, что Люлю с противником просто играет. Как кошка с крупной, но зарвавшейся мышью. И наигравшись, легко и изящно прихлопнет лапой. Или какой иной весомой частью тела.

Вот Чэн попытался хлестнуть Люлю косой, но Шоколадка косу перехватил, дернул, ударил Вэй-луна под коленку и проволок на спине через всю арену.  

Вот Вэй-лун, взлетев на ноги, вознамерился отбить Люлю ногой печень, но попал в воздух, проскочил мимо и огреб хороший подзатыльник, а потом, взъярившись, подпрыгнул высоко вверх и хотел было достать Шоколадку ногой в висок, но получил сильный удар в щиколотку: Люлю и не нападал на него, собственно, а лишь пользовался промахами потерявшего голову Чэна и за каждый промах его примерно наказывал.

Наконец весьма потрепанный чемпион утомился, отступил и замер, тяжко дыша, в стойке на полусогнутых. 

— Показываю! — сообщил зрителям Люлю, кубарем подкатился к Чэну поближе и прямо с пола сделал то, что обещал: Шоколадки. каждый промах его примерно наказывалпробил ногой по челюсти главного адепта ханьба. Вэй-лун красиво взлетел в воздух, а потом всем весом рухнул на край арены — и замер, бесчувственный. 

Зал заорал и затопал ногами.

Шоколадка отер пот, махнул рукой подчиненным Сюя-младшего:

— Уносите! — и под рукоплескания двинулся прочь с арены.

— Ты был великолепен, — похвалил я Шоколадку и протянул ему бутылку пива. — Он ходить-то сможет?

— А оно ему надо? — выдохнул между глотками Люлю.

19

— Прошу вас, господа, располагайтесь, — широким жестом пригласил нас дедушка Пак. — Позвольте мне в этот прекрасный вечер угостить вас чашкой хризантемового чаю.

Мы с Люлю переглянулись: какой вечер! вполне даже ночь! — и проследовали в ажурную беседку, стоявшую на крутом берегу небольшого озера. Внизу умиротворяющее, еле слышно плескалась вода, напротив выстроились в ряд плакучие ивы — мочили листья в водах, а в небе возвышенно торчала полная луна и освещала призрачным, понятное дело, светом все это великолепие. Дедушка оказался обладателем вполне приличного по размерам загородного поместья, на территории которого стоял небольшой двухэтажный дом, выполненный в традиционном китайском духе, маленькая декоративная пагода, а все остальное пространство, как я понял, занимал обширный парк, который в разных направлениях пересекали запутанные тропки. В числе прочего, что мы успели разглядеть в сумраке, пока шли от приземистых ворот к беседке, были весьма причудливой формы камни, натыканные там и сям, а также засыпанная песком круглая площадка неясного назначения. Что же, следовало признать: в Чжунчжоу Пак Чхи-вон устроился со вкусом. 

Люлю оглядывался с большим интересом и явным уважением. 

— А у вас тут миленько, — похвалил он Пака, усаживаясь на широкие перила беседки, прямо над близкой гладью воды. — Неплохо все устроено.

— Благодарю, — низко склонился Пак, двигая по низкому столику чашки. — Я очень рад, что вам понравилось, князь. Сейчас… — Боевой старикан выволок откуда-то из темноты здоровенный термос и принялся колдовать над глиняным чайником. — Извините, что не могу порадовать ваши сердца правильной чайной церемонией…

— Ничего, — весьма легкомысленно махнул я рукой. — В следующий раз.

— Вы чрезвычайно снисходительны… — Пак подогнул кривые ножки и, тихо кряхтя, уселся на пол. Я последовал его примеру, но ноги вытянул в сторону входа. — Сегодня такая луна…

— Чесночная долька луны в пустоте… — задумчивым голосом изрек вдруг Люлю. Пак встрепенулся и уставился на него, зашевелил губами. В глазах его зажегся нехороший огонек творческого безумия.

Ну все! Начались стихи! Только не это!

— Так что там с чаем? — поспешил вмешаться я, пока хороший вечер не перерос в нечто большее. Турнир я уже вытерпел, и этого, на мой приземленный взгляд, для одного отпуска более чем достаточно. — Я, знаете ли, никогда не пробовал этого… гм… хризантемового чая!

Люлю хмыкнул.

Пак выпал из наития, некоторое время смотрел на меня пустыми глазами фанатика, потом тряхнул головой и вернулся к действительности.

— Да, конечно, — с некоторым сожалением кивнул старикан и взялся за чайник. — Это очень хороший чай, уверяю вас, — после чего плеснул в крохотные чашки дымящейся жидкости. — Прошу отведать.

Люлю соскользнул с перил, устроился на полу и взял чашку. Глядя на него и понимая, что это неизбежно, я протянул руку к своей.

— Итак? — Шоколадка аккуратно отхлебнул. — Изумительно… Что теперь, Пак сонсэнним? 

— А что теперь? — Боевой старикан поднес чашку к губам. — Хвала Будде, все разрешилось ко всеобщему удовольствию. Покушавшийся на устои закован в кангу и ждет справедливого решения своей судьбы. Его главные приспешники задержаны служителями ямэня. Вы полностью освобождены от каких-либо обвинений и можете следовать в любом направлении. Жители Чжунчжоу очень благодарны вам за помощь и будут в любое время рады снова видеть вас… — Пак несколько секунд помолчал. — Жаль, что большой турнир закончился столь… нетрадиционно. Но и это будет уроком на будущее некоторым горячим головам…

— Послушайте, Пан сонсэнним, — воспользовавшись случаем, я поставил чашку обратно на столик. — Я вот никак в толк не возьму: к чему такие сложности?

— О чем вы, господин инспектор? — перевел на меня доброжелательный взгляд боевой старикан.

— Да вот это все, — принялся я развивать свою мысль. — Ну с ханьба и так далее. Ведь очевидно: ничего хорошего из этого не выйдет. Беспорядки и все такое. Отчего было не придушить культ в зародыше? Послать тихонько, не афишируя, людей да и развалить этот храм до основания, не дожидаясь, пока Чэн а помощь и будут в любое время рады снова видеть вас… тельности.го безумия.и сям, а такжнаберет силу и не натворит дел. А?

— Никак невозможно, — медленно покачал головой дедушка Пак. — Выйдет большое нестроение, нарушится гармония и на Чжунчжоу обрушится кара духов. 

— То есть когда Чэн набрасывается на похоронную процессию и полосует ее ножиком — это гармония? — поинтересовался Люлю, потягивая чаек. — Духам это приятно?

— Справедливость все равно восторжествует. Рано или поздно, — отвечал Пак. — Ибо таков естественный ход вещей. Нельзя нарушать его. 

— Ну вот мы взяли и нарушили, — я вытащил сигареты. — Вы позволите? Спасибо… Что нам теперь будет от этих ваших духов? По затылку как следует получим? Прямая кишка на ходу выпадет? Или еще какая фигня приключится? Перелом рук, ног, основания черепа в результате случайного падения из окна?

— Вы — люди с прямым и бесстрашным сердцем, — тихонько улыбнулся дедушка. — А кроме того…

— А кроме того мы — варвары! — весело закончил за Пака Шоколадка. — Не знаем пути, и далее по списку. Сэм, духам на нас плевать, ясно тебе? Мы проживаем вне сферы их интересов.

— Забавная ситуация, — я как следует затянулся и выпустил дым в сторону луны. В табачной дымке луна смотрелась прекрасно. — Прямо хочется завести долгую и нудную беседу о добре и зле, плохом и хорошем, а потом плавно перейти к смыслу жизни. Ты как, князь, насчет потрепаться о смысле жизни?

— Да запросто! — с готовностью оживился Шоколадка. — Иногда, знаешь, сижу я это в баре и чувствую: распирает аж, до чего о смысле жизни парой абзацев с кем-нибудь переброситься хочется! Но теперь, когда я достаточно узнал тебя, весь организм мой возрадовался, потому что я знаю, к кому идти с таким разговором!расно.ель Заха. это был Босворт Жуков, одства. Вытащил и протянул одну Заху.в рабочем состо

— Вы веселые люди, — заклеймил нас дедушка Пак. — Когда человек не унывает, его путь ясен и прям.

20

— И все-таки я далеко не все понял… — обронил я, глядя на однообразную волну океанского прибоя, мимо которой мы с Люлю уже который час мчались на приличной скорости. Наш путь, по определению дедушки Пака, ясный и прямой, лежал в метрополию. — Вот ты — вроде ты японец, значит, тебе все эти штучки должны быть ближе. Ты — понял?

— Наверное, я неправильный японец, — подмигнул мне Шоколадка. — Нет, я понимаю, что эти ребята из Чжунчжоу в сущности плевали на окружающий мир. Они и их духи всякие. Им кайфово жить так, как они живут, а если мы в один прекрасный день припремся к ним со своей демократией и начнем стучать в дверь, то они всеми силами попробуют спустить нас с лестницы. Вот я о чем. 

— Допустим, — кивнул я. — Хотя спустить нас с лестницы им будет очень затруднительно. Но — допустим. Тем более что они нам на фиг не нужны… Пива? — я открыл холодильник в бардачке.

— Давай, — кивнул Люлю. — И еще, Сэм… Ты вот сказал однажды, что местные власти нас активно использовали. Так я тебе совершенно авторитетно заявляю: да! Именно. Использовали. Тем более, что все случилось именно так, как им и надо было: в итоге мы, заметь, уезжаем. Приехали и уехали. А они уладили свои внутренние дела. С нашей помощью.

 — Терпеть не могу, когда меня используют! — Я выдул пиво тремя громадными глотками. — Дерьмо!

Некоторое время мы ехали молча: от посещения Чжунчжоу у меня сохранился неприятный осадок, странноватый такой. Отчего-то я был уверен, что больше нога моя не ступит на улицы этого столь симпатичного с вида города — разве что меня привезут сюда насильно, в мешке, или же причиной станут непреодолимые обстоятельства государственного свойства. Поганый вышел отпуск, поганый! 

Внезапно на ум мне пришла новая, удивительная мысль — чтобы освоиться с ней, я выхватил из холодильника новую бутылку пива и судорожно присосался к горлышку.

— А ну, останови-ка, Люлю! — потребовал я.

— Что такое? — обеспокоился Шоколадка. — Хочешь пописать в океан?

— Останови, говорю!

— Ну ладно, ладно!

Я выпрыгнул из джипа и, внимательно его осматривая прошелся вокруг. Присел и заглянул под днище. Подергал выхлопную трубу.

— Да что случилось, Сэм? — хлопнул дверцей Люлю. — Не переживай ты так! Это все мелочи жизни, пройдет с возрастом! Пара пива — и ты опять как новый!

Не слушая его, я распахнул заднюю дверцу и стал внимательно оглядывать салон. Залез под сидения, обшарил все укромные уголки. Ничего. 

— Сэм, ты меня расстраиваешь…

Но я уже взгромоздился на сидение и шуровал между запасными канистрами и сумками с нашим барахлом. 

Должно быть, непременно должно.

Дерьмо меня любит.

Рука наткнулась на мягкий сверток — как раз под огнетушителем. Покойное и надежное место.

— Только не говори мне, Люлю, — пропыхтел я, задним ходом выбираясь на воздух, — что ты не знаешь, куда подевался ханьба! — Я выпрямился и потряс перед носом недоумевающего Шоколадки своей добычей, некрупной, но увесистой. — Не возражаешь, если я наконец взгляну на этого парня?  

Я положил сверток на дорогу и принялся развязывать узелок, перетягивавшей его веревочки.

Ханьба оказался мелким и неописуемо уродливым.

— Помощник Пака подбросил, — улыбаясь, сознался Шоколадка. — Вчера вечером.

— И что ты собираешься с ним делать? — Я присел в тени у колеса.

— Братик мой такие штуки очень любит. У нас в загородном доме даже специальная комната есть для всякой старой бронзы. А хочешь — можем закопать под какой-нибудь пальмой. Или в океане утопить… Ну что, Сэм, ты так и будешь тут торчать, или мы наконец поедем дальше?

СПб. Февраль 2004 года

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *