Прошла уже куча времени, и мне стало совершенно очевидно, что после трех частей двуллера «Пластилиновая жизнь» четвертой части публикация, увы, не светит. Не особенно расстраиваясь по этому поводу, решил я эту четвертую часть выложить хотя бы на своем сайте — помнится, читатели у первых трех книжек были, надеюсь, найдутся и у этой. Четвертая книжка — по сути приквел из пяти более или менее новелл, связанных общей хронологией, так я и буду их выкладывать.

Мистер Ду. Двуллер. 1. Убийство ксероксом

1 

Не знаю, кто как, а я считаю — просто убежден! — что пиво должно быть холодным.

Не теплым, не ледяным, а именно — холодным. Те, кто считает иначе, — пусть пьют водку с мартини. Или бутылочный сидр. На свете полно всяких напитков. В конце концов каждый может возвыситься в собственных глазах и стать невиданным новатором, придумав что-нибудь особенное. Да вот хотя бы: смешайте сильно газированную воду с банановым ликером в соотношении один к двум, швырните туда горсть мелко натертых маринованных огурцов, хорошенько перемешайте, а еще лучше взбейте в миксере и пейте большими глотками, не задумываясь. Карри по вкусу. Ну как? Дарю рецептик.

А вот пиво…

Увы, и по поводу пива до сих пор нет единства мнений, о чем остается лишь безмерно сожалеть. Я знавал одного типа — между нами, отвратительный субъект был, хотя и носил фамилию Линкольн, — который специально ставил пиво на солнце и ждал, когда оно нагреется, потом брал бутылку, хорошенько, от души ее тряс и резко опрокидывал в кружку (у него для подобных случаев была специальная глиняная кружка и Линкольн повсюду таскал ее с собой), так что пена, само собой, перла во все стороны. Не знаю, пил ли Линкольн пиво вообще, или тащился от одного вида обильной пены, но, надеюсь, вам уже стало понятно, какой он был редкостный мерзавец, и значит, вас совершенно не должно удивить, что его пришлось в конце концов пристрелить. Ну а к демократии — как я ее понимаю — такие досадные эпизоды не имеют никакого отношения, ибо это типичный пример тоталитарного мышления и поражения пива в правах.

А вот другой мой знакомый, Бабба Чек, напротив — доводил пиво до состояния льда, и я видел однажды, как он ест полученную слоистую массу чайной ложкой. Бабба, само собой, употреблял в пищу исключительно пиво баночное: ведь из банки готовый продукт достать не в пример легче, чем из бутылки. Взрезать, там, банку чем-нибудь остреньким — и вперед, кушать подано. И хотя к Баббе я относился гораздо лучше, чем к покойному Линкольну, — но не испытал ни капли удивления, узнав, что в одно прекрасное утро измученный организм Баббы Чека сверху донизу поразили разнообразные недуги, среди которых хронический понос — ах, простите: диарея! — оказался самой малостью. Не знаю уж, как там насчет загробного воздаяния, но пиво, над которым Бабба столько лет усиленно издевался, отомстило ему по полной программе еще при жизни — это точно! — и с тех пор Чек ездит в механической колясочке и не решается удалиться дальше чем на пять метров от родной двери, потому что когда в последний раз Бабба решился спутешествовать к ларьку за свежей газетой с кроссвордами, из окна третьего этажа ему прямо на голову упали и привели к сотрясению последнего остатка мозгов… — правильно! четыре бутылки пива, три из них полные. Ни одна бутылка цели не минула, а в квартире, откуда пиво вывалилось, в тот час вообще никого не было. Так что с пивом шутить не то чтобы не нужно, а просто-таки опасно. Если уж ты пьешь пиво, то уважай его в полный рост и не моги им пренебрегать, а уж тем более — издеваться. Пиво любит внимание, понимание и обхождение. И не надо спорить!

Поэтому первое, что я предпринял, когда получил в свое распоряжение симпатичный стол в так называемом отдельном служебном кабинете — такой, знаете ли, клетушки, отгороженной от остального мира полицейского участка тонкими застекленными стенками с жалюзи — так это сдул пыль с прошлогоднего телефонного справочника и принялся листать страницы. Эти многостраничные книги, если задуматься, вещь крайне полезная, и когда я приезжаю в новый город, то первое впечатление составляю именно по такому вот справочнику: сразу понимаешь, каковы главные склонности местных жителей. Вот в Тумпстауне, судя по всему, места, где джентльмены разной степени приличности могли бы пропустить по три-четыре стаканчика или, скажем, кружечки, были понатыканы буквально всюду (и я с удовольствием отметил несколько довольно известных пивных названий); за барами и разными забегаловками уверенно следовали оружейные лавки, а потом — отчего-то парикмахерские. Сразу становилось ясно: тут обитают исключительно жизнерадостные люди, склонные к развлечениям и холе лица, а также прочих усов и локонов. И стандартную, без наворотов «беретту» приобрести — всего каких-то триста пятьдесят долларов, и «беретта» ваша. Разве не славно?

Но в то утро меня, как вы понимаете, интересовали гораздо более приземленные вещи (да и «беретт» у меня уже было целых три) — а именно: телефончик какой-нибудь мастерской, умельцы из которой быстро и без особых затей вместо ящиков вмонтировали бы в правую тумбу моего нового стола поместительный и надежный холодильник, назначенный для поддержания бутылочного пива в готовом к немедленному употреблению состоянии. Короче, вступив в должность сержанта полиции, я сразу озаботился обустройством служебного быта и созданием минимально необходимых условий для вдумчивой работы. В сущности — мне ведь так мало надо!..

На вызов поразительно скоро явился веселенький пузан в заляпанной маслом спецовке; ему сопутствовал молчаливый нескладный дылда с потрясающе угрюмым лысым подбородком и в синей бейсбольной кепке: он волок искомый холодильник.

— Хорошенькое утро, сэр! — приветствовал меня толстяк, вытаскивая из-за оладьеподобного уха изгрызенный карандаш. — Ну что, куда впердолим нашего друга? Давай, Лэнс, заноси!

Лэнс занес и поставил — прямо на стол, чуть не хряпнув меня по ноге: я восседал в кресле на колесиках, возложив ноги на груду канцелярских принадлежностей, которыми снабдили меня этажом ниже, в комнате с надписью «Хозяйственный отдел». Пузан живо обмерил тумбу стола рулеткой, что-то чиркнул на мятом клочке бумаги, чмокнул удовлетворенно губами и искательно глянул на мои замечательные сапожки со скошенными каблуками: — Позвольте, сэр. Вы не могли бы… это…

«Это» я мог запросто: встал, подошел к окну, раздвинул жалюзи и выглянул на улицу.

Положительно, Тумпстаун мне нравился. Миленький городишко на плоской как стол равнине — мощеные улицы и приземистые капитальные дома располагали как к созидательному труду на благо общества, так и к последующему плодотворному отдыху. А еще мне очень, ну очень понравился местный уголовный кодекс: толщиной в полтора кирпича и настолько запутанный, что служить и защищать согласно ему обещало стать сплошным удовольствием.

Я был искренне рад, что меня сюда занесло.

Но самое сильное из последних моих впечатлений — о, это, вне сомнений, местный шериф, господин Аллен Дик Дройт, граф Винздорский, между прочим, а не как-нибудь там. Благородное бледноватое лицо графа с чрезвычайно ухоженными усиками и бородкой излучало такую уверенность в себе и в завтрашнем дне, что и без беседы становилось ясно: Тумпстауну несказанно повезло. А уж когда г. шериф соизволил подарить меня тремя-четырьмя фразами общего характера, я моментально исполнился к нему самого глубокого расположения, на которое только был способен. Но на этом Дройт не остановился, а немедленно закрепил успех: кратко, но живописно обрисовал внутриполитическую картину, тезисно, но емко остановился на особенностях городского преступного мира, коснувшись в том числе недюжинной специфики окрестностей Тумпстауна, мягко, но настойчиво посетовал на недостаток по-настоящему думающих людей и закончил тем, что видит во мне весьма перспективного молодого человека, послужной список которого, например, в сержантской должности, вне сомнений украсит доску почета городского управления полиции. В смысле: не патрульного сержанта, а сержанта следственной, убойной, так сказать, части. И это — пока, то есть временно: ведь по всему ясно, что я в сержантах долго не задержусь, ибо природное предназначение со всей очевидностью написано на моем лице и это не что иное как блестящая карьера инспектора. Я извинился и отошел к висевшему неподалеку зеркалу — г. шериф давал мне упрощенную аудиенцию в своем служебном кабинете на третьем этаже управления полиции — и некоторое время разглядывал свою физиономию, даже потыкал в щеки пальцами, но ни малейших признаков блестящей карьеры нигде не заметил, о чем тут же простодушно и сообщил собеседнику.

— Поверьте мне, Сэмивел, поверьте на слово! — дружески улыбнулся г. шериф. — Я в людях ошибаюсь довольно редко. Говоря по правде, практически никогда не ошибаюсь. Вы уверены, что не хотите виски?

— Нет, сэр, — покрутил я головой. — Если вам так приспичило чем-нибудь меня угостить, то уже дайте мне пива.

Это был важный тест: окажется ли у шерифа под рукой пиво, а если да — то какого сорта и какой степени охлажденности. И г. Дройт выдержал его с непревзойденным изяществом: распахнул дверцу правой тумбы обширного стола красного дерева, внимательно посмотрел внутрь, потом поднял глаза на меня и поинтересовался:

— Какой сорт вы предпочитаете в это время суток?

Недолго думая, я злорадно спросил «Асахи» и моментально получил в меру холодную бутылку, а также вполне приемлемый стакан и удобную открывалку. Вот после этого я и понял, что и в моем служебном столе тоже непременно должен быть холодильник. Поскольку вопрос о службе в местной полиции для себя уже решил однозначно…

— Устроились, Дэдлиб? — В кабинетик просунулась бритая до синевы башка моего непосредственного начальника инспектора Баттлера. С ним я познакомился с полчаса назад, передавая приказ о назначении: Баттлер оказался почти квадратным могучим и плотным господином среднего роста, обладавшим уверенной грацией гориллы и стеклянным взглядом удава; к тому же звали его Дэвлин. Дэвлин Баттлер, прелесть какая! — Что это вы, черт побери, делаете? — слегка приподнял вверх инспектор то, что у него называлось бровями, внимательно разглядывая ребристую задницу Лэнса, закончившего сверлить дырку в боковине тумбы стола и как раз протягивавшего через нее провод.

— А, это… Это так, мелкие удобства, сэр, — отвечал я. — Вы сможете их оценить по достоинству, если зайдете через пару часов: я как раз куплю нужные стаканы и пиво успеет остыть.

При слове «пиво» на лице инспектора появилось выражение, которое я тогда (исключительно по неопытности) истолковал как сдержанный интерес — потом-то я понял, что на самом деле Дэвлин заинтересовался до крайности, прямо-таки вскипел от воодушевления; просто эмоции обычно вообще не находили адекватного отражения на его невозмутимой физиономии. В подавляющем большинстве случаев Баттлер не задействовал лицевые мышцы вовсе, а выражал чувства исключительно словесно, то есть ругался, но и это делал флегматично и сдержанно.

— Ладно. — Инспектор согласился с пивом в служебном столе и вступил в кабинет полностью. — Немедленно кончайте с этой фигней. Дуйте в Газетный дом. — Хотел что-то добавить, но, покосившись на возникшего из-за стола пузана с отверткой, захлопнул пасть. Некоторое время сверлил его тяжелым взглядом. — Это все.

Хлопнула дверь.

— Ну что, джентльмены, — обернулся я к замершим труженикам сервиса. — Слыхали? Мне пора дуть в Газетный дом. Так что кончайте с этой фигней в самые сжатые сроки.

— Да, сэр, да, мы уже… мы почти… — засуетился толстяк, тыча отверткой в разные стороны. — Мы… да, сэр! Что ты возишься?! — вдруг дрожащим голосом заорал он на невинного Ланса. — Давай… это! Быстро! Остолоп!

Инспектор определенно Баттлер пользовался в городе заслуженным уважением.

2

Газетным домом в Тумпстауне именовали здоровенное пятиугольное здание в шесть этажей, парадный фасад которого выходил на Фестер-Аддамс-стрит: с незапамятных времен в этой крепости размещались редакции всевозможных периодических изданий — газет и журналов, а также две мощные типографии в подземном этаже. Сюда журналистов насильственно вселил еще покойный герцог дю Плесси — герцог вполне обоснованно счел, что подобное должно, просто обязано тянуться к подобному, а если все мастера пера будут кучковаться в одном месте, то их будет гораздо легче найти тем, кто в писаках по тем или иным причинам нуждается, коли уж не получается истребить эту вредную профессию вовсе. Принятию судьбоносного государственного решения много способствовала одна крупная неприятность из-за пустяковой в общем-то газетной заметки про козлов и цены на хлопок, из-за которой чуть не выгорели дотла два квартала в Ист-энде, где тогда располагалась редакция ныне не существующей газеты «Сочные вести». «Достаточно!» — сказал герцог, выпил рюмку вкусного коньяку и подписал указ. И властители умов начали кучковаться сообща.

С течением времени им это даже стало нравиться: еще бы, теперь не надо было долго и нудно следить за конкурентами, потому как конкуренты вечно крутились под рукой; а если в Газетном доме появлялся задетый бойким материалом джентльмен со товарищи, то и затеряться среди коллег в безумно петляющих переходах и на лестницах шести этажей оказалось не в пример легче. На крайний случай оставались еще две типографии, где тоже можно было славно побегать, а при необходимости и удачно си­му­лировать смертельное падение в зев офсетной машины, целеустремленно строгающей свежий выпуск «Вечерней абракадабры». Так что журналисты все чаще и чаще заговаривали о корпоративной чести и даже этике, хотя при этом на их лицах отражалось, как правило, глубокое непонимание подлинного смысла перечисленных высокодемократических терминов.

Все это мне рассказали немного позднее, а пока, припарковавшись неподалеку от входа, я протолкался сквозь жидкий строй зевак, предъявил патрульному свой жетон, потянул за медную ручку монументальной двери и проник в прохладу огромного вестибюля. Отсюда брали начало четыре лестницы, между которыми заботливые строители понатыкали лифтовые шахты. Рядом с лифтами блестели разнокалиберные — в зависимости от солидности издания — металлические таблички, возвещавшие окружающему миру гордые названия периодики, свившей себе гнездо в Газетном доме. В центре вестибюля толпились возбужденные мастера пера со всякими журналистскими прибамбасами типа блокнотов, диктофонов, видеокамер и прочего дерьма в таком же духе: издалека казалось, что они берут интервью друг у друга, и лишь приблизившись, я понял, что рыцари пера сгрудились вокруг могучего патрульного сержанта с внушительным животом, туго обтянутым форменной рубахой. Сержант, одной рукой томно промакивая синим платочком потный лоб, другой сдерживал их напор; на лице полицейского застыло выражение крайней скуки — невооруженным глазом было видно, что сержанту неодолимо хочется чего-нибудь холодненького, лучше пива, и, почувствовав в нем собрата по духу, я полез сквозь толпу.

— Как продвигается расследование? — наседал на страдальца особо ретивый журналист с потрясающим воображение горбатым носом: нос прожил сложную, трудную жизнь, полную лишений и сокрушительных ударов. — Уже прошло сорок три с половиной минуты с момента убийства, вы не имеете права скрывать правду от общественности!..

«Убийство? Как это мило», — подумал я, и, коротким пинком под колено отправив носатого на полированный гранитный пол, приблизился к сержанту вплотную.

— Вы сержант Майлс?

Тот заметно оживился, спрятал платок и отработанным движением передвинул на грудь скрывавшийся до сих пор за спиной пистолет-пулемет системы Томпсона. Вокруг тут же образовалась масса свободного места: глухо бормоча слова протеста, на всякий случай отполз и носатый.

— Дэдлиб, — представился я, и сержант, блюдя субординацию, обозначил желание вытянуться по стойке смирно, то есть неторопливо вытянул руки по швам, в то время как предоставленный себе «томпсон» (надо отметить, крайне ценный экземпляр, по которому было видно, что он не только сделан на заказ, но еще и пользуется крайней любовью хозяина) брякнул его по брюху и вызывающе дернул стволом.

— Да, сэр! — отрапортовал сержант. — Я вас дожидаюсь. Пойдемте, сэр. — И, вновь ухватившись за «томпсон», двинулся к ближайшему лифту. Журналисты боязливо преследовали нас — на некотором расстоянии.

В лифте оказалось вполне комфортно: была даже мягкая фигулина на кривых ножках — для отдохновения, основательно истертая жилистыми журналистскими задницами, зеркало во всю стену, а также телефон и — снова таблички с названиями.

— Ого! — присвистнул я, бегло оглядев внутреннее убранство. — Сколько же тут газет — всяких и разных! Как же сильно здесь бьется пульс новостной мысли!

— Вы первый раз, сэр? — догадался Майлс, пугнул напоследок свору журналистов «томпсоном» («а вот я вас крапивой по жопе!») и толстым пальцем нажал на кнопку четвертого этажа. — Тут их, это, как собак нерезаных. Ага. Вот, например, — указал он на одну из табличек. — «Змеевик». Видите? — Лифт плавно тронулся. — Тиражи — дикие. А знаете, что печатает?

— Понятия не имею! — признался я. — Что же они такое печатают, а? Может, закрыть их за многочисленные нарушения и вообще в связи с обстоятельствами?

— О! — Сержант посмотрел на меня с уважением. — Закрыть — дело хорошее. Ага. Тут много чего давно уже надо закрыть за всякие, это, нарушения. Тут полно нарушений! И обстоятельств тоже!.. Но лично я «Змеевик» не стал бы закрывать. Вот «Пса и гончую» хоть завтра бы закрыл, а «Змеевик» — нет. «Пес и гончая» — такая гадость, про псов всяких, это, про гончих, а «Змеевик» как раз очень полезный журнал. Весь от корки до корки посвящен самогону, ну? Рецепты, конкурсы на новые сорта, конструкции этих… самогонных аппаратов. Что это вы, сэр? — Встревожился Майлс, видя, как я потянулся к кнопке «стоп».

— Ничего особенного, сержант. — Я остановил лифт и вынул из бокового кармана пиджака две полпинтовые бутылки легкого «Саппоро». — Что-то подсказывает мне, что вы не откажетесь. А заодно и поведаете мне, что тут случилось. А то я как-то не в курсе.

Майлс бережно снял «томпсон», отставил в уголок — сверкнул оправленный в серебро приклад — и с готовностью плюхнулся на фигулину для сидения. Фигулина жалобно пискнула. Принял пиво, смахнул крышку на пол и жадно припал к горлышку. Вода жизни исчезала с завидным проворством и я, не желая отставать, открыл свою бутылку.

Пару секунд мы наперегонки глотали пиво, а когда с бутылками было покончено и они упокоились под фигулиной, сержант перевел дух и взглянул на меня с искренней благодарностью.

— Да тут, сэр, так — ничего особенного. Этого, как его, черта?.. Гэндона нашли сегодня днем того, верхом на ксероксе в ихней, это, редакции. Ага. Он работал на это, на «Гудок из подполья». Мертвый донельзя. Убило его током. Но вот как Гэндон этого добился — чтобы его, это, током из ксерокса шлепнуло! Вопрос.

— Гэндона? Ну конечно. Кого же еще. А кто нашел?

— А секретарша его ихняя и нашла. Ага. На весь Газетный дом, это, заорала, так что наши быстро прискакали. Там ничего затоптать почти не успели.

— Ну а свидетели, например?

— Полно! Все в кладовке сидят. Я их, это, запер. — Довольный Майлс передал мне здоровенный медный ключ. — Эксперты уже на месте. Только вас, это, и ждем. Ага.

— Ну и чудно, — я снова запустил лифт. — Поехали. Посмотрим. Кстати… Вот вы говорите: в кладовке. А там окна есть, в этой самой кладовке?

— Есть одно, это… маленькое… — Несколько мгновений Майлс смотрел на меня недоуменно, потом до него дошло и сержант потянулся к «томпсону». — Вот черт! Простите, сэр, это я не учел!

3

Если вы думаете, что задержанные смотались из кладовки через окошко, то ошибаетесь — ничего такого я не имел в виду, когда обратился с вопросом к Майлсу. Однако же вред от наличия окна оказался очевиден: когда мы наконец, толкаясь, вырвались из лифта на нужном этаже, промчались по пустынному по случаю убийства коридору до помещения, занимаемого газетой «Гудок из подполья», и сержант, игнорируя замок, рывком распахнул дверь временного узилища для свидетелей, нашим встревоженным взорам предстала следующая картина.

В узком пенале помещения задержанные, числом пять, стояли почти что строем — до той степени, какую им позволяла профессиональная этика и представления о свободе и демократии, то есть вертясь, подпрыгивая, пихаясь локтями и отпуская разного рода обличительные реплики; эта импровизированная очередь тянулась к упомянутому окошку, у которого на ящике с мылом стоял худющий господин в белой рубашке, выгодно подчеркнутой темно-зелеными подтяжками, а прямо в рожу ему снаружи смотрели аж целых две портативные видеокамеры и еще торчала пара микрофонов: коллеги свидетелей, поднявшись по водосточным трубам, вовсю брали у задержанных интервью.

— …К настоящему времени! — взволнованно вещал, помогая себе руками, худой. — Между тем наша доблестная полиция вместо того, чтобы ловить преступника, похватала честных поборников свободы слова и заточила их… — Оратор, прервав интервью, обернулся на звук открывшейся двери.

— Кыш!!! — вскричал сержант Майлс, размахивая «томпсоном», а я, не долго думая, метнул в окно медный ключ и очень удачно попал в зрак одной из видеокамер: раздался звон, а потом и печальный удаляющийся крик. Ждавший своей очереди поведать правду миру строй журналюг моментально рассыпался, а окошко очистилось — лишь печально дернулся на шнуре расставшийся с владельцем микрофон.

Майлс посмотрел на меня с гордостью. Мой авторитет рос и креп на глазах.

— Что же вы так, господа… — раздумчиво оглядел я присутствующих, доставая пачку сигарет. — Как дети малые, право слово. Видите, что вышло? Кто-то оступился и рухнул с четвертого этажа. Сержант, озаботьтесь, чтобы его там поймали. Ну чтоб он не убежал далеко.

Мой проводник схватился за рацию.

— Какой произвол! — срывающимся от демократического пафоса голосом прошептал худой. — И это в то время, когда…

— Да какой же произвол? — перебил я, закуривая. — Просто неосторожное перемещение по карнизу. Несоблюдение техники безопасности. И давайте не будем открывать дискуссию, — выставил я перед собой ладонь, увидев, что остальные также готовятся выступить с речами. — Позвольте, господа. Надо навести порядок. Порядок — это важно.

Отодвинув с пути худого, я достиг окна, взобрался за ящик и осторожно выглянул наружу: справа прилип к стене какой-то тип в жилетке со множеством карманов и с видеокамерой на шее. В вытянутой его руке торчал толстый, солидный микрофон. С максимально возможным удобством разместившись на широком карнизе, тип нахально записывал наши разговоры.

— А ну-ка! — я ухватил типа за руку, подтянул поближе и пока он протестующее вопил, что я «не имею права», сорвал камеру, выщелкнул кассету, отправил ее в карман, а камеру повесил на место и спросил:

— Эй, друг мой, ты меня слышишь?

Жилетконосец замолчал, подумал, а потом растерянно кивнул.

— Ты хорошо стоишь? Прочно? Не упадешь?

Тип утвердительно кивнул.

— Ну тогда свободен. — Я отпустил его и, отворачиваясь, успел заметить, как не ожидавший этого репортер широко взмахнул руками, однако же устоял, не свалился. Цепкий, гад.

— Ну что же, господа, — обратился я к свидетелям, спрыгивая с ящика. Они настороженно переводили глаза с меня на Майлса, грозно застывшего в дверях с «томпсоном» наперевес. — Теперь, когда мы решили первоочередную проблему, можно перейти к существенным делам. Если никто ничего не имеет против, мы сейчас снимем с вас показания.

— Я буду жаловаться! — подал голос лысеющий толстяк и заправил на место вывалившийся из-за ремня (от переживаний, не иначе) живот.

— И я! И я! — поддержали его остальные.

— Вы не имеете права! — выдвинул новый тезис вдохновленный толстяк. — Вы…

— Это вопрос спорный, — перебил я, выпуская к потолку дым. — И если угодно, мы можем это обсудить. Но сначала… Я, например, сержант Дэдлиб, центральное управление полиции. А вы кто будете, сэр? Вот вы, вы! С животом.

— Питерсон Беккет, шеф-редактор профессионального издания «Гудок из подполья». И я бы вас попросил…

— Обязательно. Обязательно попросите. После того, как ответите на некоторые вопросы.

— Но я требую объяснить, на каком, собственно, основании…

— Извините, господин Беккет. Я здесь именно для того, чтобы все-все объяснить, а также внимательно выслушать жалобы и предложения. Видите ли, я очень люблю поговорить о правах и тому подобных высоких материях. Это меня увлекает. И для пользы дела предлагаю приступить к общению в порядке живой очереди. Каждый сможет высказаться, каждый! Вы, господин Беккет, будете держать речь первым. Пройдемте. К остальным большая просьба: никуда не уходите. Сержант!

Майлс посторонился, пропуская нас с Беккетом, и вновь сумрачно уставился на прочих, не снимая рук с пистолета-пулемета.

— Ну, что у нас тут? — заглянул я в ближайшую дверь. А тут кипела работа: сновали с рулетками и всякими полезными причиндалами эксперты. В центре их внимания был господин в сером пиджаке и с растрепанной пышной шевелюрой, уткнувшийся мордой в стоявший неподалеку от входа большой ксерокс. Скрюченными пальцами волосатый господин намертво вцепился в копировальный аппарат.

Я встретился взглядом со склонившимся над ним экспертом в белом халате и тот, коротко мне кивнув, поведал:

— Определенно мертв. Удар током. Около часа назад. Можно убирать.

— Ну так убирайте! — махнул я рукой. — Вызовите транспорт, отвезите тело куда положено и покопайтесь как следует в потрохах, почему это человек от простого тока загнулся! Непорядок. — И, потянув засмотревшегося и оттого молчавшего Беккета за рукав, двинулся дальше по коридору.

В следующей комнате было поспокойнее: безлюдно, хотя и тоже грязновато — столы, заваленные бумагами и разнокалиберными конвертами, с компьютерными мониторами, а также шкафы, забитые папками. Редакция, надо полагать. Отдельно взятая ячейка свободной мысли.

Смахнув бумаги с ближайшего стола, я придвинул к нему два стула, указал Беккету на один, уселся на другой и достал диктофон.

— Итак… Чай-кофе не предлагаю, вижу: вы не хотите, — не особенно интересуясь мнением шефа-редактора, начал я беседу и включил диктофон. — Двадцать седьмое июня, два часа семнадцать минут пополудни. Господин Питерсон Беккет, шеф-редактор «Гудка из подполья». Скажите, сэр, в какой области специализируется ваше издание?

— Мы даем людям правдивую информацию, помогаем им найти друг друга! — важно заявил Беккет, проведя пальцем по толстому носу. — Благодаря нам многие получили то, о чем давно мечтали.

— Помогаете найти друг друга? Гм… Объявления печатаете, что ли?

— Ну… можно сказать и так, — кивнул шеф-редактор. — Но на самом деле следует смотреть на наше издание шире…

— О да, о да, — энергично закивал я. — Шире! Ключевое слово! Меня всегда восхищали люди, которые могли и умели смотреть шире. Широта взгляда — это наше все! Я вам даже так скажу: подлинная широта взглядов — вот чего часто не хватает современному обществу. Нельзя жить вчерашним днем, нужно уверенно заглядывать в день завтрашний. Даже если для этого придется поминутно вытягивать шею так, что она приобретет несвойственную ей от природы протяженность. Понимаете меня?

Беккет, никак не ожидавший столкнуться с такими передовыми воззрениями, временно позабыл о попранных правах и удивленно на меня уставился, потом на всякий случай кивнул и снова провел пальцем по носу.

— Теперь, когда мы разобрались с этой архиважной проблемой, позвольте углубиться в суть сегодняшнего инцидента. Ведь вы главный в «Гудке»?

— Практически.

— То есть?

— Я возглавляю наше периодическое издание, руковожу, делаю все необходимое для правильного определения издательской политики…

— Но у вас есть патрон? — я проницательно заглянул в глаза шефу-редактору. — Иными словами, вы являетесь не владельцем, но наемным работником?

— Я не понимаю, какое это отношение имеет к делу… — гордо задрал подбородок шеф-редактор.

— Открою вам: я пока тоже. Но вы же знаете — никогда не предполагаешь, где найдешь что-нибудь полезное, а? Дерьмище какое-нибудь полезное в хозяйстве раскопаешь. Так что давайте не будем заострять внимание на мелочах. Лучше ответьте мне: вот этот, там, на ксероксе, он — кто? Ваш сотрудник?

— Невероятная история! — закивал Беккет. — Невероятная! Непостижимо, как…

— Какой глубокий подход к ответу на простой в общем-то вопрос! Сразу видно бывалого журналиста! — обрадовался я. — Так кто наш страдалец?

— Вы издеваетесь? — неуверенно предположил Беккет.

— Что вы, сэр! Я как никто понимаю важность свободы слова и до чего же удачно, что мы с вами в этом сходимся! Как я могу издеваться над вами! Сходим же навстречу друг другу, обменяемся, раз уж мы нашли друг друга, информацией для всеобщей пользы, потому что в противном случае я буду просто-таки вынужден препроводить вас в управление и там запереть в удаленную от обычных надзирательских маршрутов камеру. Так что сделайте милость, скажите мне откровенно и без утайки: как зовут труп?

— Эммет Гэндон. Мой сотрудник, — шеф-редактор смотрел на меня с сомнением: видимо, такие, как я, в его славной жизни встречались не часто. Мне даже захотелось его успокоить: быть может, я вообще один такой, но я приберег этот убийственный козырь на крайний случай. — В моей редакции работа организована круглосуточно и кто-то обязательно присутствует на месте, чтобы своевременно принимать обращения нуждающихся граждан. Трое из нас дежурят по двенадцать часов по очереди, и вчера по графику была очередь Эммета, а в час его должен был сменить Юз Уиллоу — он там, в кладовке.

— Превосходно! — я доброжелательно улыбнулся Беккету, от чего шеф-редактор почему-то вздрогнул. — И что же вы можете мне рассказать про покойного господина… э-э-э… Гэндона? Такого — примечательного, что может заметить исключительно зоркий глаз старого, опытного журналиста и что вне сомнений поможет нам найти бездушного убийцу?

4

Я провел несколько длинных как жизнь часов в редакции этого самого «Гудка из подполья» — не очень богатой газетенки в двадцать четыре полосы, публиковавшей самые разные объявления: от элементарной рекламы и до коротких сообщений в несколько слов, смысл которых был понятен только посвященным. Я внимательно выслушал шефа-редактора, три раза с трудом удержавшись от того, чтобы дать ему по морде, — особенно в конце нашего разговора, когда Беккет все же пришел к выводу, что я над ним определенно издеваюсь; потом побеседовал с остальными жертвами ограничения свободы слова — длинным худым типом, который назвался Юзом Уиллоу и был крайне невоздержан по части качания прав, так что пришлось пригрозить ему заключением на пару дней за непочтительное обращение с представителем власти. Юза сменил Гас Мормик, молодой, но уже ворчливый очкарик без особых примет, с крайне скверным характером — впрочем, после получасового разговора выяснилось, что Мормик на самом деле вполне приличный человек, обладающий даже чувством юмора; просто нервная жизнь охотника за хорошо оплачиваемыми объявлениями наложила неизгладимый отпечаток на его артистическую натуру. Зато с Миком Каливки, коротко остриженным, крашенным в пакостный рыжий цвет блондином с правильными чертами лица и удивительно маленькими ушками пришлось изрядно повозиться: мистер Каливки отвечал односложно, все время вытирая потеющее лицо тыльной стороной ладони, глазки его непрерывно бегали по сторонам; потом он и вовсе замолчал и уставился в одному ему ведомую точку за правым моим плечом. Некоторое время я прикидывал, окажет ли на мистера Каливки освежающее действие хороший удар по зубам, но потом решил, что вряд ли: парень был определенно не с нами. Крайне не повезло и с пятой обитательницей кладовки — медноволосой субтильной дамочкой с донельзя перетянутой корсетом талией; она звалась Виола Кайзерманн, исполняла обязанности секретарши и обнаружила тело. Едва войдя в кабинет, Виола тут же закатила истерику — просто так, без повода, надо думать, исключительно ради самоутверждения. Я как мог ее утешил, то есть плеснул из стакана в лицо водой, после чего она как ни в чем не бывало утерлась и безо всякого перехода принялась ко мне клеиться, так что настроить Виолу на нужный лад оказалось весьма непросто, но и ее я пока бить не стал. Успеется.

Так или иначе, но по совокупности полученных мною разрозненных и противоречащих друг другу показаний выходило определенно лишь, что покойный господин Гэндон был личностью наимерзейшей, готовой подложить хорошо подгнившую дохлую собаку буквально каждому, невзирая на должности и лица; никто не знал, были ли у него друзья или вообще жил ли на свете хотя бы один человек, который не мечтал бы отправить Гэндона на свидание с предками уже после пяти минут знакомства. «Мерзавец! Мерзавец!» — решительно заклеймила покойника мисс Кайзерманн и стала делать недвусмысленные намеки на то, что Гэндон неоднократно пытался овладеть ею прямо на рабочем месте. «Подонок», — обронил мистер Каливки, но в подробности вдаваться отказался. «Чтоб он сдох!» — эмоционально, но несколько запоздало потребовал Юз Уиллоу, а Гас Мормик, убедившись, что я не какой-нибудь там тупой солдафон, а человек с принципами, поведал, что уже полгода как мечтает перейти в другое место, потому что Гэндон создал в редакции совершенно невыносимую атмосферу: никогда не считал нужным думать, что говорит, и в результате говорил, что думает. Один шеф-редактор характеризовал своего бывшего подчиненного сдержанно — как хорошего работника, неизменно достигавшего цели; но и в его тоне сквозило плохо скрываемое неодобрение.

Таким образом, из этой теплой компании пристукнуть Гэндона мог любой, тем более что убийство было совершено просто и со вкусом: преступник несомненно был в курсе графика дежурств в газете и знал о страсти милейшего Эммета шарить по чужим столам и папками на предмет приумножения информации, а потом делать с найденного копии для себя — Гэндон и валялся на ксероксе, куда были заложены листочки, входящие в сферу интересов Виолы Кайзерманн; также преступник был осведомлен и о привычке покойника опираться обеими руками на крышку ксерокса, пока тот светил своей зловредной лампой: Гэндон очень заботился о своем драгоценном здоровье и не желал подвергаться лишнему облучению, и преступник подвел два открытых контакта как раз туда, куда обычно ложились руки Эммета, совершенно непрофессионально замаскировав провода. Так что при нажатии кнопки «копия» оставалось только занять привычную позу и получить чувствительный разряд. Что Гэндон успешно и проделал. Некоторую странность составляло то обстоятельство, что преступник строил свой план на такой ненадежной составляющей: ведь чтобы убить электричеством, нужно очень постараться. Лично я для надежности провел бы отдельный кабель прямо от электростанции — дабы обеспечить гарантированно убойный заряд. Тогда уж наверняка. Однако Гэндону хватило и сравнительной малости, и я возлагал существенные надежды на результаты вскрытия…

— И что вы думаете предпринять, Дэдлиб? — поинтересовался Дэвлин Баттлер, покончив со второй бутылкой пива: мой новый холодильник еле слышно, но надежно урчал в тумбе стола. — Дело представляется безнадежным. Кто угодно мог ухлопать Гэндона. Из Газетного дома. Из города. Про окрестности уж молчу.

— Да, сэр, — подтвердил я. — Бывают такие люди, у которых на лбу красной краской написано, что их срочно нужно ухлопать. Одного не пойму: зачем прибегать к таким идиотским сложностям? Выбросили бы просто Гэндона в окошко — и все дела. Или задавили машиной. Или просто пристрелили бы. Гораздо надежнее. Преступник сильно рисковал — ведь Гэндон не должен был загнуться от удара током, он мог приобрести, скажем, заикание или подвернуть в падении ногу, что только выгодно оттенило бы его человеческие качества. Однако Гэндон помер — вскрытие и консультации с лечащим врачом показали, что у него было слабое сердце: мерцательная аритмия или какая-то фигня в этом роде. Так что преступник должен был о том знать и именно на аритмии строить свой расчет. Так построить план, чтобы Гэндон наверняка загнулся, отчего, между прочим, все только выиграли, включая и самого Эммета.

— Это еще почему? — на четверть дюйма поднял брови Дэвлин.

— Думаю, сэр, что Гэндон очень мучился, — я открыл очередную пару пива и придвинул бутылку к инспектору. — Мучился от того, какой он отвратительный. Просыпался утром, видел в зеркале свою гадкую рожу и думал: вот и еще один гребаный день, и снова я буду отравлять жизнь окружающим. Как же мне это надоело! Хоть бы меня кто-нибудь кокнул! И тут — на тебе! Находится добрый человек, подводит к Эммету ток — и все довольны.

— Вы думаете? — Дэвлин посверлил меня взглядом, но напор его разбился о мою полную природного добродушия улыбку. — Может, Гэндон покончил с собой? А? — В голосе инспектора прозвучала едва заметная надежда. — Тумпстаунцы крайне изобретательны. И преступник наш, если трезво рассудить, совсем не преступник. Санитар леса. Может, и не было никакого преступника. А?

— Такая версия запросто может иметь место и с вашего позволения, сэр, я приберегу ее на крайний случай. Пока же… — Я закурил. — Позвольте мне немного покопаться в делах этого «Гудка». Все же это первое мое дело на новом месте. Хотелось бы произвести наилучшее впечатление.

В стеклянном взгляде инспектора блеснула легкая тень одобрения.

5

Солнце начало победный спуск к краю горизонта, когда я появился у дома номер семь по Прямому переулку — а располагался сей замечательный переулок, кривой и короткий, в четверти часа неспешной ходьбы от Газетного дома.

Прямой переулок, как я выяснил, был в Тумпстауне одним из старейших и такое интересное название получил давным-давно — исключительно в маскировочных целях, для введения в заблуждение варварских шпионов, которые с завидной регулярностью доносили своему туповатому начальству, что, по словам местных, по переулку до крайности удобно, срезая всякие углы, выйти к центру города, а там — уже банк и прочие блага хорошо развитой цивилизации. Три раза варварские орды попадались на эту нехитрую уловку, увязали в кривизне Прямого переулка и погибали от рук немногочисленных, но метких горожан, занимавших отличную боевую позицию на крышах окрестных домов. То обстоятельство, что покойный Гэндон свил себе гнездо именно в Прямом переулке, к обстоятельство, что покойный Гэндон свил себе гнездо именно ва Прямом переулке его исторической славе ничего, понятное дело, не добавляло и, право слово, я бы предпочел оказаться здесь по иному, гораздо более возвышенному поводу, а еще лучше — с познавательными целями, переходящими в увеселительные.

Помещение редакции мы надежно опечатали. Перед входом к великому возмущению шефа-редактора был выставлен круглосуточный пост, а сержант Майлс с тремя полицейскими отправился проверять алиби пятерых, к тому времени отпущенных по домам сотрудников «Гудка из подполья» — я отдал распоряжение о проверке исключительно для очистки совести, потому что почти с таким же успехом можно было начать трясти всех обитателей Газетного дома, а их там, спасибо покойному герцогу, тусовалось как грязи, не говоря уж о многочисленных посетителях, одному из которых милейший Эммет запросто мог крупно насолить при жизни. Сам же я отправился к Гэндону домой — следовало взглянуть на логово этого замечательного человека, которого при жизни все так любили.

Седьмой дом обладал длинной, изогнутой и темной подворотней, в сумраке которой активной жизнью жил целый прайд кошек, и довольно милым внутренним двориком, куда выходили галереи, тянувшееся вдоль каждого из трех этажей; жильцы попадали домой, поднявшись по лестнице и промаршировав по нужной галерее до своей двери. В середине дворика торчала одинокая чахлая пальма, под ней, на скамеечке, сидел рыжий подросток лет, наверное, четырнадцати-пятнадцати и вяло листал толстенный, уже весьма потрепанный комикс.

— Эй, отрок! — воззвал я. — А где тут пятьдесят седьмая квартира? Укажи дяде пальцем.

Рыжий оторвался от комикса, мазнул по мне взглядом, скривился и махнул веснушчатой рукой:

— Вон к той лестнице и на второй этаж.

Не любят соседи Гэндона, ой не любят!

Под пристальным взором мальчика я поднялся по указанной лестнице и, позвякивая изъятыми у трупа ключами — здоровая, надо признать, связка! похоже, Эммет запирал буквально все подряд, — двинулся по скрипучим доскам галереи. Достигнув нужной двери — медный номер на ней болтался на одном гвозде, — я некоторое время примерял ключи к замкам (их оказалось целых три), пока наконец не нашел нужные, а потом отпер дверь и, оглянувшись, шагнул в темный проем. Рыжий подросток стоял рядом с пальмой и внимательно следил за моими действиями, но заметив, что я смотрю на него, шустро умотал с глаз долой. Любопытный мальчик.

Обиталище Гэндона оказалось настоящей берлогой.

В комнатах — а их было четыре, включая и кухню, — царили папки. Самые разные: картонные, пластиковые, с завязочками, на кнопках, прозрачные и нет, всех цветов и размеров. Папки стройными рядами стояли на стеллажах, лежали на полках, которые висели там, где стеллаж поставить не представлялось возможным, высились стопками в несколько рядов вдоль стеллажей и прочей немногочисленной мебели — и даже валялись на узкой кровати, застеленной очень несвежим бельем. Между папками были оставлены проходы, достаточные для осторожного продвижения одного человека (местами — боком). Пол усеивали разносортные обрывки и обрезки, скрепки и сломанные карандаши. В воздухе стоял плотный дух старой бумаги и многолетней пыли. Окна закрывали плотные шторы. Милое местечко!

Я остановился в прихожей — в единственном месте, где можно было развернуться без риска развалить какую-нибудь папочную пирамиду, оглядел все это великолепие, достал бутылку пива и сделал пару основательных глотков. Потом не глядя взял ближайшую папку — черт, тяжелая! — и открыл. Сверху пухлой пачки газетных вырезок на косо оборванном листке скачущим почерком было нацарапано: «Электроэнергия. Часть третья». Следующая папка оказалась частью второй. Надо полагать, и вся стопка представляла собой подборку аналогичных сведений. Да тут можно всю жизнь копаться!

Кинув папки на место — поднялось легкое облачко пыли и вся стопа угрожающе вздрогнула, но устояла — я двинулся в глубь квартиры и через пару минут полуакробатических упражнений достиг холостяцкого ложа, на которое, отодвинув очередное скопление бумаг и подложив под зад газетку, и уселся. И что мне с этим всем делать? Для стимуляции умственных процессов я отхлебнул еще пива.

Кто другой бы впился во все эти материалы как пиявка, забил в компьютер и месяца два анализировал бы, сопоставлял данные и делал многозначительные выводы. Но я… Никогда не пытался быть сыщиком в классическом смысле этого слова. Распутывание всяких хитросплетений и головоломных цепочек, которые так любят выдумывать башковитые преступники, — это дело не мое, потому что ярко выраженной склонностью к дедукции я не обладаю. А вот служить и защищать мне нравится, и царящие в Тумпстауне представления о порядке и справедливости удивительно совпадают с моими собственными, природными… Однако с обнаруженным складом информации нужно было что-то делать. Например, передать в какой-нибудь аналитический отдел, если таковой в нашем славном управлении имеется. Или…

Тут от входной двери донеслись звуки: кто-то тщился ее открыть. Сдержанно скрежетал в замках металлом. К Эммету Гэндону пожаловали гости.

— Радостно, но без фанатизма вас приветствую! — Я распахнул дверь и цепко ухватил за руку обомлевшего мистера Каливки; тот при виде меня выронил связку отмычек, покрылся крупными каплями пота и побледнел против обычного, а лилипутские его уши напротив запылали красным. — Кто вы такой и откуда вы? А впрочем, я вас знаю. Заходите, золотой мой, что ж на пороге стоять? — И для убедительности показал гостю «беретту». — Вы к Эммету? Я за него.

В прихожей я прислонил вяло вырывавшегося пленника к двери, тщательно его обыскал, но ничего существенного не обнаружил, запер все замки, а также накинул две толстенные цепочки.

— Тут, сэр, много, видите ли, всего сложено, — махнул я в сторону папкохранилища. — Так что мы с вами сейчас пойдем во-он туда, где кровать, и я вас попрошу вести себя аккуратно, не размахивать руками или, там, ногами, чтобы ничего не уронить. В противном случае буду вынужден дать вам в морду. Понимаете меня? — Встряхнул я Мика.

Тот выглядел неважно — будто вот-вот хлопнется в обморок. И откуда только такие берутся на мою голову?

Без потерь отконвоировав задержанного к кровати и легким тычком предложив ему сесть на газетку, я еще раз критически осмотрел мистера Каливки и поинтересовался:

— И чем же вы, золотой мой, колетесь? Ну ширяетесь, ширяетесь, извините.

Мик помотал малоухой башкой.

— Нет… сэр… — с усилием выдавил он слабым голосом. — Я ничего такого… Просто нездоровится.

— Ясное дело! Я как увидел — так сразу и понял: плоховато господину Каливки. Нездоровится ему. Ломка накатила. Ничего такого. Обычное дело. Со всяким может случиться. Ага.

Мик понуро молчал и потел, уставясь на свои колени.

— Ладно, ваше дело, сэр. А сюда вас зачем принесло? Да еще с этой гадостью? — потряс я отмычками. — Между прочим, дерьмо ваш комплектик, вы бы им с верхним замочком никак не справились… Ну так? Что вам тут понадобилось? Таблетки от головной боли? Жаропонижающее? Вечнозеленый растворимый аспирин?.. Слушайте, Каливки, мне некогда с вами возиться и уговаривать, будете дальше молчать и разыгрывать тяжкобольного, поедем непосредственно в камеру, где вы и уединитесь за незаконное проникновение на частную территорию, а также за сопротивление следствию и еще какую-нибудь фигню, которую я придумаю по дороге. Можете ни секунды не сомневаться.

— Я… — Мик судорожно вытер пот обеими руками и поднял на меня испуганные глаза. — У Гэндона… были документы, которые… Ну важные такие документы, для меня важные. И я подумал…

— Что раз он все равно помер, то документы ему больше не понадобятся? Логично.

Пораженный моей сообразительностью, мистер Каливки преданно кивнул.

— Весьма разумное соображение. Но сдается мне, дорогой сэр, что сначала вы вполне могли угробить мистера Гэндона, а уж потом нагрянуть сюда с обыском. А? Как вам такая версия? По-моему, неплохо.

Глаза Мика сделались крупными и он снова немедленно вспотел: что вы! да я не такой, да я никогда!

У входной двери снова завозились и я приложил палец к губам.

— Тихо, сэр. Ни слова, если не хотите горы дополнительных неприятностей на вашу измученную ломкой задницу. — Я сноровисто защелкнул на запястьях Каливки наручники. — Сидите тут как мышь и — ни звука!

Через пару мгновений я уже стоял у двери, бесшумно снимал цепочки и, взяв «беретту» наизготовку, ожидал развития событий.

Очередной взломщик был так же неуклюж, как и Мик: бестолково ковырял чем-то железным в замках и дергал неподдающуюся дверь; под конец глухо выругался женским голосом и пнул по филенке ногой. Ножкой. В туфельке с острым носком.

— Какая приятная неожиданность! — открыв дверь и ухватив гостя за шиворот, радостно воскликнул я. — Мисс Кайзерманн! Что же вы не постучали? Я бы с радостью вас впустил! — И пользуясь внезапным приступом немоты посетительницы берлоги Гэндона (она только и могла хлопать обильно накрашенными ресницами да вхолостую разевать густо напомаженный фигурный рот), я втащил даму в прихожую, захлопнул дверь, запер замки и накинул цепочки, после чего упер «беретту» Виоле под челюсть и внимательно — тяжело и веско — посмотрел ей в глаза.

— Во-первых, прошу вас не двигаться и не кричать. Криками вы усугубите и без того незавидное свое положение. Моргните два раза, если поняли.

Виола поспешно моргнула.

— Далее. Расслабьтесь и стойте спокойно. Я вынужден вас обыскать. Женщины-полицейского тут у нас нет, потому как вас не ждали, так что не обессудьте: буду аккуратен, вежлив, но тщателен. Я серьезно, мэм. В случае чего могу и пальнуть. Имейте в виду.

Перспектива обыска привела мисс Кайзерманн в ярость — пришлось вдавить пистолет посильнее, отчего Виола издала тихий писк, но дергаться перестала.

Как я и обещал, все произошло быстро и вежливо. Надо признаться, тактильно формы дамы не произвели на меня большего впечатления, нежели визуально: Виола оказалась тощей, угловатой, в бюстгальтере у нее обнаружились чудовищной толщины поролоновые накладки, а корсет был зашнурован настолько туго, что оставалось загадкой, как дама вообще умудрялась дышать; и тем не менее этот крашенный дистрофичный цыпленок подготовился к вылазке гораздо лучше мистера Каливки — за левым слоем поролона я обнаружил миниатюрный диктофон (включенный), а на правой тощей ляжке — «вальтер ппк». Сумочку я изъял гораздо раньше.

— А теперь объяснитесь, вы, шпик! — обрызгала меня слюнями возмущения порозовевшая от обшаривания Виола, когда я убрал «беретту» и жестом разрешил прервать молчание. Бросила это змеиным полушепотом, но с таким видом, будто это не она, а я ковырял пилочкой для ногтей замок на чужой двери. Пора было ставить дамочку на место.

— Боюсь, мэм, что объясняться придется вам, а не мне. У меня, например, есть ордер на обыск. — Я достал документ, который сам себе выписал перед тем, как расстаться с Девлином, и помахал им перед носом мисс Кайзерманн. — А у вас какие основания? Быть может, вы родственница покойного Гэндона? Например, троюродная сестра?

От такого предположения Виолу всю перекосило.

— Вижу, что нет. Быть может, вы располагаете надлежащим образом заверенными бумагами, позволяющими вам здесь находиться в отсутствие хозяина? Тоже нет? Какая бесчувственная трагедия! В таком случае вынужден вас задержать и доставить в участок! — Не давая Виоле опомниться, я снял с пояса вторую пару наручников и моментально окольцевал левую руку дамочки, однако у нее оказалась хорошая реакция, и правую руку мисс Кайзерманн проворно укрыла за спиной.

— О, мэм… — задушевно проворковал я, нависая над Виолой. — Вы просто-таки не оставляете мне выбора!

Мисс Кайзерманн хотела что-то возразить, но я вновь достал пистолет, выразительно щелкнул предохранителем и слова застряли у Виолы в горле — на свет родилось лишь очередное ядовитое шипение. Не укусила бы.

— Вы меня очень обяжете, мэм, если постоите здесь некоторое время, — я защелкнул свободный браслет на дверной ручке, а ручка была толстая, металлическая и весьма основательная: покойный Гэндон относился к запорам, замкам и всему с ними связанному с большим пиететом, и я, например, не стал бы спорить, смогу ли за десять минут вывернуть такую ручку из двери голыми руками, а недоразвитым мешкам с костями вроде мисс Кайзерманн о подобном подвиге не следовало даже и мечтать. — Очень вас прошу: не шумите. От этого, быть может, вся судьба ваша зависит дальнейшая.

Мик Каливки, как и было прошено, сидел на кровати тихо, ничего не предпринимал, лишь обреченно потел, откинувшись к стенке.

— Поднимайтесь, сэр, — прошептал я, выбираясь из-за баррикад информации. — Осторожненько… вот сюда… — Затолкнув покорного Каливки в неухоженный туалет, я тихонько накинул изрядный крючок, чтобы жертва ломки не надумала выйти, и, вдоволь попетляв по проходам, возвратился в прихожую.

Виола, туго натянув цепочку браслетов, стояла на максимально возможном расстоянии от входной двери и настороженно прислушивалась.

— Там… кто-то… есть… — лихорадочным шепотом сообщила она, тыча в сторону двери острым коготком. — Кто-то хочет войти… Сделайте что-нибудь! Вы же полиция!

Не дом, а проходной двор какой-то!

И правда: в верхнем замке кто-то опять ковырялся — сдержанно елозил металлом, скрипел и пыхтя налегал на дверь.

— Вот что, моя милая, — приблизил я губы к Виолиному уху, для чего мне пришлось погрузиться в тягучий аромат ее духов, от которого нормальный человек потерял бы сознание, но я устоял, потому что крепок от природы. — Давайте-ка мне вторую руку и я вас уведу отсюда. А если не хотите, то пожалуйста — разговаривайте с гостями сами, а я потом позабочусь о ваших бренных останках. Даю слово. Все будет честь по чести: гробик за счет управления полиции, дежурный пастор и хороший подержанный венок с ленточкой за пару долларов лично от меня.

Живописно нарисованная мною картина светлого будущего, видимо, не очень понравилась мисс Кайзерманн, потому что она, озираясь на дверь, безропотно позволила себя сковать и препроводить в соседнюю с туалетом ванную комнату — тоже крайне запущенную, в углу которой холмом возвышались грязные носки Гэндона, двухгодовой запас, по моим предварительным оценкам. И вообще, судя по всему, покойный ванную по прямому назначению совершенно не использовал, ибо там полно было всяких фотопринадлежностей, а с веревочек у потолка свисало десятка полтора скукожившихся пленок, и при этом я не обнаружил ни одной зубной щетки, не говоря уже о такой важной вещи, как шампунь против перхоти. Между тем, перхоть — ужасный бич правонарушителей, потому что при современном развитии техники по ней можно узнать о человеке до такой степени много, что его поимка зачастую превращается в подобие увеселительной воскресной прогулки. А в том, что мистер Гэндон — несомненный правонарушитель, я уже практически не сомневался. Даром, что ли, его хотел угробить каждый второй из тех, с кем я повстречался за последние сутки? Даже угрюмый Лэнс, подручный холодильных дел мастера, если его разговорить, наверняка признался бы, что заточил на Гэндона порядочный зуб. Или отвертку.

— Ну кто еще там? — Я утомленно отворил дверь и уперся стволом «беретты» в лоб очередного взломщика. — Почему, почему, скажите на милость, у всех у вас руки растут из жопы, а? Казалось бы — простая вещь: взять хорошую отмычку и вскрыть дверь о трех замках. Но нет же, вы устраиваете целый спектакль! Гремите так, что вас за квартал услышать можно, пердите от напряжения, стучите в невинную дверь ногами и вообще: где вы берете это дерьмо, кто вам подсовывает такие поганые отмычки, а?.. Ба! Добрый вечер, мистер Уиллоу! Как удачно, что вы зашли! А мистер Беккет тоже заглянет, не знаете? Нет, я серьезно, боюсь, что у меня на всех наручников не хватит. Предупреждать надо…

6

Вы догадались совершенно верно: когда день окончательно склонился к ночи, в квартире убиенного Гэндона собралась практически вся редакция дико полезного и жизненно необходимого людям периодического издания «Гудок из подполья». Не хватало только шефа-редактора, но я, будучи природным оптимистом, в течение часа упорно не терял надежды увидеть и его, а когда Беккет так и не заявился, вызвал сержанта Майлса и запросил у него казенный транспорт, поскольку обстоятельства настоятельно требовали переместить задержанных в управление: в квартире Гэндона такой большой компании решительно негде было разместиться — вся явившаяся к покойному четверка к тому времени была уже надежно упакована, но как следует сидеть мог только Каливки — в туалете. Троих я поместил в ванной, со всех сторон обмотав их скотчем, что исключало как побег, так и возможность сговора.

Хорошенькие дела: не вступая в беседу ни с кем кроме Мика, я наверняка знал, что и прочие журналюги приперлись к Гэндону сугубо в поисках нужных им документов, до которых они не могли добраться, пока Эммет своим ходом передвигался по тумпстаунским мостовым. Приоткрылась еще одна сторона жизни и деятельности покойного — он был очевидным шантажистом, а это значит, что убить его могла вся редакция «Гудка», включая и отсутствующего шефа-редактора. И все они могли знать, что сердце милейшего Эммета не выдержит неожиданной встречи с электричеством. Возможен и преступный сговор: в то время, когда Каливки сторожил редакционный сортир, где Гэндон вдумчиво освобождался от вторичного продукта, Уиллоу с Мормиком подводили провода, а Виола Кайзерманн подкладывала в заинтересовавшую Эммета папочку особо вкусные материалы. Беккет в это время запросто мог позвонить Гэндону прямо в сортир и, изобразив подателя объявления, пудрить покойнику мозги, задерживая его на унитазе необходимое количество времени. Чем не картина преступления? Может, так оно все и было? Хотя я по-прежнему не понимал, к чему такие сложности. Замочить человека в сортире — да это же милое дело! Он входит, садится, ты просачиваешься в соседнюю кабинку — пара пуль из пистолета с глушителем и все дела: клиент тужится вечно. Впрочем, возможны варианты: он входит, садится, а ты из соседней кабинки перебрасываешь через перегородку клиенту на голову пару бетонных блоков. Или мешок кирпичей. Можно еще расковырять потолок, чтобы подумали, будто бетон упал с потолка. Или: отравить клиента газом, запустить в унитаз гадюку, чтобы цапнула за задницу, науськать психованного хомяка с намазанными кураре резцами — да мало ли, что можно придумать! Дэвлин прав: народ нынче пошел изобретательный, с юмором.

Возможно, в «Гудке» собрались сплошь извращенцы, природа которых восставала против того, чтобы идти простыми, проторенными поколениями путями. В любом случае провести ночь в камере им будет крайне полезно — средство это чудодейственное, способствующее плодотворным раздумьям и последующему достижению просветления, — так что оказавшись у дверей управления, я распорядился поместить задержанных в самый дальний, зловещий и загаженный угол нашего изолятора (в одиночные камеры, разумеется) и не вступать с ними ни в какие контакты до моего возвращения.

— Мне нужны еще люди, — заявил я, вторгаясь в кабинет к инспектору Баттлеру. Дэвлин, с неохотой оторвавшись от экрана компьютера, поднял на меня пустые глаза. — Нужны люди, у которых есть голова на плечах. — И, видя, что Баттлер слегка прищурился, прикидывая, не сказал ли я гадость про его сотрудников, поспешно пояснил:

— У нашего милейшего Гэндона на квартире — залежи хорошо структурированной информации, с которой нужно немедленно ознакомиться. Хотя бы поверхностно — чтобы представлять, что там вообще есть. Поэтому нужен пяток достаточно сообразительных полицейских, которые быстренько все это перевезут сюда, а потом пролистают и составят резюме.

Дэвлин продолжал безмолвно сверлить меня взглядом. Потом откинулся на спинку кресла и достал из внутреннего кармана пиджака громадную сигару. Откусил кончик и плюнул им в корзину для бумаг. Попал. Но на квадратном лице удовольствия от попадания не отразилось. И если в инспекторе мои слова и пробудили к жизни мыслительные процессы, то развивались те процессы очень глубоко, внешне себя никак не проявляя.

— Впрочем, сэр, — продолжил я, видя, что Баттлер не собирается радовать меня звуками своего ангельского голоса. — Если по инструкции положено передать эти ценные материалы для анализа в какой-нибудь специальный отдел, например по контролю за информацией, то можно поступить и так. Главное, чтобы процесс пошел.

При упоминании отдела по контролю за информацией Дэвлин проделал энергичную гимнастику для бровей, то есть еле заметно поднял их вверх, а потом водворил на место. Но это легкое, чуть заметное движение было исполнено такой мощи, что становилось ясно: предложенная мною перспектива инспектору явно не понравилась.

— К дьяволу контролеров, — безапелляционно изрек он и вставил сигару в рот. — В жопу. Они и так всюду суют свой нос. — Баттлер нажал на кнопку селектора. — Баллини! Эй, Баллини! Тащи свою задницу сюда, да возьми с собой еще троих. Живо!

В коридоре раздался стадный топот, дверь распахнулась, стукнувшись о стенку, и в кабинете возник здоровенный — скорее толстый — верзила с пухлым лицом подростка-переростка; из-за его плеча выглядывали еще три человека в форме. Явившийся пожирал инспектора преданным взглядом.

— Баллини, — мускулистый палец инспектора нацелился здоровяку в грудь. — Поступаете в распоряжение сержанта Дэдлиба.

— Так точно! — Баллини вытянулся и повернул крупную голову ко мне. — Сэр!

— Дэдлиб. Накопаете чего — тут же сообщите, — напутствовал меня Дэвлин и вернулся к монитору.

Полицейский Баллини и его люди оказались настоящим кладом в деле перетаскивания тяжестей: повинуясь моим мудрым указаниям, они за какой-то час переправили архив Гэндона в машину, умудрившись почти ничего не растерять по дороге. На каждой стопке папок я нарисовал фломастером порядковое число и изобразил на бумажке план квартиры: где что лежало. В замысел входило воссоздать первоначальное расположение папок. Я решил, что это важно. Главное, чтобы бравый полицейский со своими ребятами ничего не напутал: появились у меня определенные сомнения, ибо после пятнадцати минут совместной работы я догадался, что голова — далеко не самое сильное место в откормленном организме Баллини. Да что уж там: голова определенно была слабым местом верзилы. Говоря проще, Баллини показался мне законченным идиотом. Очень исполнительным и даже дотошным, но — идиотом. Что имел в виду Дэвлин, придавая мне этого замечательного человека, — оставалось только догадываться. Надо думать, ничего плохого. Быть может, это такое испытание для каждого новичка, поступающего на службу в полицию славного городишки Тумпстауна — немного поработать с Баллини?

Когда квартира Гэндона была очищена от архива и немного улеглась поднятая расторопными полицейскими пыль, я проследил, как Баллини с ребятами медленно, чтобы не развалить сложенные в кузове папки, отъехали в управление, и даже помахал им рукой на прощание (от чего Баллини пришел в восторг и чуть не вывалился из кабины грузовичка, салютуя в ответ) — а затем потопал по лестнице обратно на галерею.

В который уже раз отомкнув три замка, я вошел в прихожую, потянул носом затхлый воздух а потом сорвал шторы и распахнул ближайшее окно; сразу стало легче. При свете неярких, лишенных абажуров лампочек освобожденная от скопища бумаг квартира Гэндона выглядела просторно и если тут сделать капитальный ремонт, то в квартире вполне можно будет жить. Не так уж и плохо: центр города, исторический переулок, древний дом. Кстати, надо и мне подумать о постоянном обиталище. Не век же номер в гостинице снимать.

Начав слева от двери, я быстро обыскал все комнаты, стараясь не упускать ни одной лежащей на поверхности мелочи, и вскоре стал обладателем разных любопытных вещей. В ножках стола обнаружились примитивные тайники, откуда я не без труда вытряс несколько закладок свернутых в трубочку крупных купюр — на первый взгляд, тысяч десять долларов; снизу к кровати удобно крепилось хорошо смазанное помповое ружье; за одним из стеллажей, недалеко от входной двери, на специальных гвоздиках покоился «дезерт игл» — старенький, но тоже в очень хорошем состоянии; пистолет был размещен так, что достать его не составляло особого труда сразу, как только войдешь: сунул руку за стеллаж и готово. Из туалетного бачка я извлек сверток, надежно укутанный несколькими слоями толстого полиэтилена; в свертке белел порошок, в котором угадывался героин высокой очистки. Но самое интересное было найдено в тайном хранилище, устроенном в крышке стола — в выдвигающемся после нажатия на незаметный выступ миниатюрном, не более полутора сантиметров толщиной ящике: несколько листков бумаги, на которых все тем же малоразборчивым почерком были выведены три колонки названий и всяких загадочных цифр и букв (надо думать, условных обозначений). Что касается левой колонки, то с ней все было, вроде бы, ясно: тут одно под другим шли названия, имена и темы — например, «Шэлд» (пионер тумп­стаунской индустрии), Аллен Дик Дройт (господин шериф, мой главный начальник) или, скажем, все то же «Электричество». Таких листков было десять. Я наткнулся на каталог архива, где левый столбец очевидно являл собой список разделов, а две другие колонки — обозначали расположение единиц хранения и дополнительную полезную информацию.

Некоторые позиции в каталоге были помечены жирными красными крестами, рядом со многими стояли черные галочки, а кое-где были еще добавлены мелкие карандашные заметки. Так, рядом с украшенным красным крестом, пятым сверху «Панакози» (фамилия?) Гэндон накарябал «кошки», а радом с «Шэлдом» — «вилы». Ну «вилы» — это понятно, не сладилось что-то у Гэндона с «Шэлдом», а вот кто такой Панакози и что у него за дела с кошками? Впрочем, не исключено, что при более детальном обыске найдется нечто гораздо более существенное и кошки так или иначе разъяснятся, но это я запланировал на утро: нагоню сюда специалистов, пусть все перероют и разберут на части. Гэндон и его фундаментальная деятельность этого вполне достойны.

Вдруг я затылком ощутил чей-то взгляд и резко обернулся, одновременно выдергивая из наплечной кобуры «беретту», — в распахнутом окне мелькнула и исчезла рыжая голова и тут же раздался легкий дробный топот: подглядывавший за мной давешний мальчик спешно покинул свой наблюдательный пост.

Я высунулся в окно, но парнишки уж простыл и след, да и темень стояла порядочная. Убрав «беретту» на место, я достал сигареты и едва успел прикурить, как до меня донеслись отголоски далеких, но отчетливых выстрелов.

7

На Гардел-кэмп-стрит, недалеко от площади дю Плесси, где располагалось центральное управление полиции, прямо посреди дороги полыхал грузовик — тот самый, в котором совсем недавно Баллини со товарищи бережно повез в управление архив мистера Гэндона. Грузовик горел бойко: еще бы, столько бумаги! — а рассредоточившиеся по окрестным подъездам и спрятавшиеся за припаркованными машинами полицейские оживленно с кем-то перестреливались. Очереди из штатных «хекллер-кохов» высекали жизнерадостные искры из брусчатки; им вторили скупые выстрелы оппонентов — когда я подоспел, веселье было в самом разгаре.

— Эй вы, там! — раздался зычный рев из окна второго этажа. — А ну завязывайте с этой ерундой! Телевизора ни черта не слышно из-за вас! — И в подтверждение в сторону грузовика выпалили из чего-то крупнокалиберного.

— Полиция! — перекрывая грохот выстрелов, рявкнул в ответ Баллини.

— А! — донесся ответ. — Так бы и сказали. Подмогнуть?

Я вышел нападающим в тыл: в темноте были хорошо видны две черные фигуры, затаившиеся у фонарных столбов. Неизвестные темные личности выцеливали из чего-то длинноствольного доблестную полицию и пресекали ее попытки прорваться к грузовику — экономно, не суетясь, ровно настолько, чтобы отсечь стражей порядка от пожара. По крыше в тыл Баллини и его людям крадучись заходили еще двое, и я, пожалев, что у меня нет с собой глушителя, разрядил в ползунов всю обойму — одного подстрелил, и он красиво рухнул на освещенное место, загремев автоматом; второй метнулся за трубу — ну а я метнулся за угол и быстро сменил магазин.

«Замечательно», — лихорадочно думал я, слушая приятные щелчки пуль по камням сантиметрах в двадцати от моего укрытия. Совершенно невозможно спокойно заниматься расследованием и раскидывать мозгами: все время мешают! Какого черта! Вот крыша — это правильно. И я ринулся в ближайший подъезд. Преодолеть запертую дверь для такого таланта, как я, не составило особого труда — я ее просто высадил и уже через пару минут выглянул на крышу.

Тут вроде бы никого не было: оставшийся в живых оппонент засел за трубой дома напротив и оттуда сторожко постреливал вниз. Я, стараясь не оступиться на черепице, перебежками двинулся к краю. Притаился, согнувшись, у чердачного окна.

Осторожно выглянул: черный стрелок неосмотрительно высунулся из-за трубы и я легко, как на стрельбище, всадил ему пулю в голову.

Внизу царило оживление: Баллини предпринял вылазку, а со стороны управления, свирепо завывая сиренами и блестя мигалками, к полю боя приближались три патрульных джипа.

— Всем стоять! Полиция! — прогавкал мегафон. Темные фигуры метнулись к боковой улочке, и за ними рванул Баллини (фуражку он утерял в пылу схватки), паля из пистолета и невнятно, но очень эмоционально ругаясь. За ним трусил еще один человек в форме.

Я глубоко вздохнул и выпрямился: прятаться было уже не от кого — иных уж нет, а те далече. В то, что Баллини кого-нибудь поймает, верилось слабо. Слишком талантлив этот полицейский.

Грузовик догорал — надо полагать, от архива Гэндона ничего не осталось. Ничего, кроме каталога, который, аккуратно сложенный, покоился во внутреннем кармане моего пиджака.

Чудесный первый день на службе. Просто великолепный. Не слишком ли маленький мне предложили оклад? Не мешало бы выпить пива по этому поводу. Буквально пару кружек

Спустившись на освещенную — новые лампочки в фонари уже ввернули — улицу, я неторопливо приблизился к побоищу, показал значок и огляделся. Пять трупов — двое полицейских, один сильно обгорел, и трое нападающих, из которых пару завалил лично я. Уже погребенный под пеной огнетушителей остов грузовика. Разряженный одноразовый гранатомет типа «муха». Автомат Калашникова, укороченный, с двумя магазинами, примотанными друг к другу синим скотчем, — орудие первого пластуна, которого я подстрелил. Куча полиции вокруг. И посреди всего этого — неподвижно застывший инспектор Баттлер с торчащим изо угла рта окурком сигары.

— Дэдлиб, — всем телом повернулся в мою сторону инспектор. — Что все это значит? — Вынул сигару и ткнул ею в побоище. — Что тут произошло?

— Надо думать, мы видим последствия утечки информации. Рассказываю. Группа неизвестных лиц в черном и в масках выстрелом из «мухи» подожгла грузовик, в котором по моему распоряжению перевозились бумаги покойного мистера Гэндона. После чего указанные злоумышленники сдерживали нашу бравую полицию до тех пор, пока документы не прогорели как следует, — отрапортовал я. — Затем гады смотались.

Дэвлин энергично раскурил потухшую сигару и плюнул в грузовик. Попал.

— Идиотизм, — констатировал он. — Крайний идиотизм, Дэдлиб. Как вам кажется?

— Полностью согласен, сэр, — кивнул я. — Не могу себя назвать крупным специалистом по данному вопросу, однако тут это и не требуется: только полный и законченный идиот мог дождаться, пока архив в сопровождении вооруженной охраны повезут в управление, и только в этот момент напасть. Для того, чтобы просто сжечь. При этом нападающих запросто могли и перестрелять. А если бы с архивом поехал лично я, — здесь я сделал паузу и скромно ковырнул брусчатку носком сапога, — то у бандитов вообще ничего бы не вышло. Гораздо проще было давным-давно сжечь все бумаги вместе с Гэндоном и его квартирой.

— А чего же вы не поехали? — с отсутствующим видом наблюдая суетящихся пожарных, поинтересовался инспектор. Увидел просочившегося невесть откуда репортера с фотокамерой и прицельно гаркнул: «Пшел!!!». Репортера как ветром сдуло.

— А я остался осматривать квартиру, сэр. И потом: вы ведь дали мне людей с головой. Я счел возможным поручить им самостоятельное конвоирование.

Дэвлин стремительно развернулся и некоторое время взглядом что-то сосредоточенно выискивал у меня на лбу: должно быть, искал признаки насмешки, но мой облик дышал такой нечеловеческой степенью искренности и прямодушия, что, так и не обнаружив искомого, инспектор еле слышно хмыкнул, а в глазах его мелькнула искорка усмешки.

— Да! — веско засадил он в мою сторону. — Ваши доводы имеют право на существование. Все логично. Остается предположить, что нападавшие вбили себе в голову, будто вы и ваши, — он сделал непонятное мне ударение на слове «ваши», — люди раскопали у Гэндона что-нибудь особенное. Нашли ухоронку. Сейф. Тайный подпол, дьявол его раздери. И решили пожечь все найденное. — Видимо, наглость, с которой было совершено нападение на полицейский грузовик, произвела на инспектора впечатление, потому как он сделался удивительно разговорчив.

Я пожал плечами и достал сигареты.

— Трудно предугадать, что придет в голову идиотам, сэр. Так что, запишем этот случай в разряд спонтанных проявлений синдрома Дауна?

Баттлер еще раз оглядел картину побоища, отдельно задержавшись на высыпавших из домов горожанах. Еле заметно кивнул. Даже не кивнул, а обозначил расположение невидимой стены, которую желал бы сокрушить лбом.

— Придется. Что еще делать? Всех этих, — он обвел сигарой тела застреленных злоумышленников, — мы дактилоскопируем. Прокачаем: кто да что. А вы пока… Кстати. Что вы думали делать дальше, сержант?

— О, я много думал, много! Но для начала я хотел задать вам вопрос, сэр. Я ведь человек в городе новый. А вопрос такой: Панакози. Что это или кто это? Человек, пароход, фабрика по изготовлению шелковых носовых платков?

— Зачем вам?

— Панакози упоминался в бумагах Гэндона — я заметил, когда пролистывал наугад.

— Да? — Дэвлин попытался качнуть головой, но потерпел неудачу по причине почти полного отсутствия шеи. — Это человек. Дон Панакози. Один из отцов итальянского квартала. Хозяин ресторана «Спагетти». Мафиози. Хотите навестить его? — прищурился инспектор.

— Имею такую плодотворную мысль, — кивнул я. — Это ведь в моем районе, в центральном? Почему-то мне кажется, что Панакози — наш клиент.

— Джузеппе — наш постоянный клиент, — опять удостоил меня хмыканья Дэвлин. — Но работает чисто. Не придерешься. Что там про него в бумагах говорилось?

— Да какие-то цифры. Думаю, шифр. На видном месте. У Гэндона дон Панакози определенно был в фаворе.

— Гм… — Дэвлин всосался в сигару. — На Джузеппе это не очень похоже. До сего дня я его в идиотах не числил. Он умный. Благотворитель. — И видя мое недоумение, пояснил. — Отвалил денег на строительство храма… зро… зоро… огнепоклонников, одним словом. Но… времена и люди меняются. Вот что, — инспектор наконец отбросил окурок и шагнул ко мне. — Навестим дона вместе. Введу вас в круги. Это полезно. Поехали.

Из переулка на свет явился героический полицейский Баллини: по его несчастному, виноватому лицу было ясно, что никого он так и не догнал.

8

Заведение дона Панакози занимало два этажа в обширном доме, выходившем фасадом на Катанья-сквер, главную площадь компактного итальянского квартала славного городишки Тумпстауна. Дом был украшен всякими светящимися финтифлюшками, как рождественская елка лампочками; между первым и вторым этажами горели красные буквы — «Спагетти». Веселье было в самом разгаре: у входа в ресторан толпились машины, изнутри доносились запахи и слышалась музыка, а на втором этаже кто-то выводил рулады удивительно итальянским голосом.

— Хорошо кормят, — поделился со мной знаниями инспектор Баттлер. — Панакози просто помешан на том, чтобы вкусно пожрать. Знает в этом толк. — Дэвлин еле заметно сглотнул слюну и для маскировки кашлянул. — Тут у него главное гнездо. Логово. Еще масса закусочных и ларьков. По всему городу. Фирменное блюдо — «Кролик Св. Марии».

— Неужели же кролик?

— Да. Крупный кролик. Порционно и на вынос. Круглосуточные заказы на дом и в офисы. — Баттлер явно цитировал рекламу. — Пошли.

Мы приблизились к ярко освещенному входу и Дэвлин подтолкнул меня вперед.

— Ступайте, сержант. Посмотрим, на что вы годитесь.

Очередной экзамен, понял я. Вроде Баллини. Значит, ресторанчик с подвохом или со специальным приемом для чужаков. Это Баттлер зря. Не пришлось бы потом управлению оплачивать ремонт. На всякий случай я кротко глянул на инспектора.

— Вы уверены, сэр?

Дэвлин неторопливо смежил веки: топай, сынок, топай.

Что же, дело хозяйское.

— У сеньора заказан столик? — равнодушно и несколько свысока поинтересовался торчавший в вестибюле вертлявый хлюст в черном пиджаке, узеньком черном же галстуке и с прилизанными волосами, собранными сзади в жидкий длинный хвост. Огромные, тоже черные, слегка на выкате глаза хлюста безошибочно распознали во мне лицо неитальянского происхождения.

— Столик мне ни к чему, — миролюбиво шагнул к нему я. — В это время суток я предпочитаю что-нибудь китайское. Обязательно чтоб рис с креветками и яйцом. Очень способствует пищеварению. А то нажрешься на ночь всяких там макарон и спагетти, потом до утра пучит. Все пердишь и пердишь, знаете ли. Кстати, — я доверительно придвинулся к хлюсту. — Пиво-то у вас есть, я надеюсь? Вот пива я бы с радостью выпил. То есть проводите меня в бар.

Хлюст брезгливо отодвинулся.

— Свободных мест нет, синьор. Попрошу вас.

— Ага, попросите. Я уже с полчаса вам толкую, чтобы вы попросили меня туда, где наливают пиво. И будьте так расторопны, позовите в это милое место мистера Панакози. Скажите, что его хочет видеть сержант Дэдлиб. Немедленно. — Я показал юноше свой значок.

— Но-но-но, синьор! — решительно взмахнул рукой хлюст, приведя в движение свою хилую косицу. — Дон Панакози не принимает. Так что попрошу вас на выход. — Он щелкнул длинными пальцами и из-за ближайшей портьеры появилась парочка здоровенных итальянских парней с такими необъятными фигурами, что им, верно, пришлось изрядно побегать в поисках способного портного. — Пшел вон, полицейская морда! — Приободрившись при виде подкрепления, цыкнул сквозь зубы хлюст с хвостом.

Амбалы стали надвигаться.

— Пива, я так понимаю, не будет? — на всякий случай уточнил я. — Кстати, парни, вы напрасно так много жрете. От этого бывает гипертония, одышка, увядание тайного уда и внеплановый отъезд на кладбище. Вам по утрам надо бегать. Бегать и потеть.

— Вали давай, — буркнул один, тряся брылями. — Умник. Тебе здесь не рады. — И потянул ко мне жирную лапу.

— Мне везде рады! — отвечал я и со всего размаха въехал ему носком сапога в коленную чашечку, и тут же — ребром левой руки врубился в жировые напластования на горле второго, добавив для верности правой в грудь.

Будто по боксерской груше ударил.

Не успел хвостатый хлюст вытаращить как следует глаза, как один из его подручных рухнул на пол, ухватившись за ногу и ловя разинутой пастью воздух, а другой, прижав руки к горлу, картинно впечатался необъятной спиной в стеклянную дверь и конечно же сокрушил ее. Туша ахнулась о паркетный пол. Полетели осколки и обломки. А я ухватил хлюста за галстук и притянул к себе.

— Видишь, как они мне уже рады? Проникся? — потряс я придурка. — Так что у тебя есть два пути: или по-прежнему разыгрывать крутого, и тогда я буду заходить к вам каждый вечер, а может, еще и в обед, или дать мне наконец пива и позвать Панакози. Твой выбор?

Но хлюст не успел воспользоваться открывшейся возможностью, потому что на грохот в вестибюль, топоча и ругаясь, набежали новые действующие лица: еще три очень жирных итальянских парня и двое поменьше, не такие откормленные, но столь же негостеприимные.

— А вот и торжественный комитет по встрече! — воскликнул я и запустил в набежавших хвостатым, а там пошло-поехало: я бил экономно, но эффективно, так что в результате в полную негодность пришла входная дверь — ее окончательно вынес собой один из амбалов, с разгона проскочивший мимо меня и получивший ногой по затылку; были совершенно уничтожены внутренние двери в общий зал и сломано штук пять столиков, а уж сколько под вопли потрясенных посетителей было побито посуды — не решусь и предположить.

Один из мелковатых бессознательно повис на ближайшей люстре, и та угрожающе накренилась, поскрипывая.

— Все? — спросил я, появляясь в обеденном зале и разглядывая охреневшую публику. — Питайтесь, дамы и господа, питайтесь спокойно! Скузи. Эй, кто-нибудь! — крикнул я. — Снимите этого урода, упадет ведь!

Тут сзади послышался сочный удар и последующий глухой стук о паркет — шустро обернувшись, я узрел Дэвлина, аккуратно вытиравшего платочком кулак. Рядом валялся очередной итальянец, на этот раз с помповым ружьем в руках. Инспектор еле заметно кивнул мне. Решил наконец прикрыть мне тыл.

— Ты! — я выдернул хвостатого из обломков стола. — Веди к Панакози.

Итальянец продрал глаза и в ужасе согласно закивал.

По широкой, укрытой толстым ковром лестнице мы двинулись на второй этаж: сначала хлюст, которого я цепко держал за хвост, а уж за нами Дэвлин (инспектор, проходя мимо поверженных, разглядывал их с явным удовольствием, а одного, особенно жирного, отметив, что тот приходит в себя, успокоительно пнул по башке).

На втором этаже нас встретила целая армия, ощетинившаяся разнообразным огнестрельным оружием.

— Пушки! Пушки! Пушки! — в восторге крикнул я из-за плеча хвостатого, трясущегося как лист на ветру. Не напрудил бы лужу! А, уже… — Вот что я люблю и от чего тащусь! — Я снял «беретту» с предохранителя и выставил ее из-за другого плеча моего проводника. — Полиция! Сержант Дэдлиб! Всем бросить оружие и выстроиться лицом к стенке! Быстренько. А то я за себя отвечать отказываюсь. Сегодня неудачный день: сгорел грузовик, в меня несколько раз стреляли, какие-то жлобы внизу хотели выкинуть на улицу, а одна жаба назвала даже «полицейской мордой» и вдобавок уже несколько часов во рту у меня не было ни капли пива! Буквально пересохло в глотке у доблестного полицейского и я перестреляю тут всех к чертовой бабушке, если вы немедленно не встанете к стенке, и кто-нибудь наконец не проводит нас к Панакози!

Речь произвела некоторое впечатление, потому что никто пока не выстрелил; в задних рядах собравшихся вполголоса оживленно совещались.

— Все, вы мне надоели! — И я выпустил полмагазина поверх голов собравшихся.

— Прекратите! Умоляю, прекратите! — раздался визгливый голос, вооруженная толпа раздалась в стороны и моему взору явился упитанный, коротко стриженный господин в безупречном фраке, больших очках в роговой оправе и лакированных туфлях. Господин комкал в пухлой руке льняную салфетку, широкие губы его раздраженно кривились, глаза за толстыми стеклами гневно вращались. — Прекратите уничтожать мой ресторан!!

— Господин Панакози? — поинтересовался я, отшвыривая хвостатого прочь. — Наконец-то! Всего лишь пятнадцать минут оживленной беседы с вашими сотрудниками — и я вижу вас! Сократите в конце концов количество секретарей, а то в другой раз для доверительной беседы с вами мне придется приехать на танке.

Панакози, увидев, что я один, несколько опешил: думал, наверное, что нас тут целый взвод, — и уже было открыл рот, дабы отдать своим подручным ценное указание (а они того только и ждали: нетерпение всадить в меня пару килограммов пуль со всей очевидностью читалось на их итальянских лицах), как сзади пару раз топнули и рядом встал инспектор Баттлер.

При виде Дэвлина Панакози попятился, а инспектор тем временем сделал пару широких шагов к охране, с разгона въехал ближайшему гангстеру промеж ног, после чего принялся не глядя утюжить всех подряд. Армия Панакози разлеталась подобно пушинкам — слышны были только сочные удары, вопли, грохот падающих тел да свист расставшихся с челюстями зубов.

Мгновенно покончив с правым флангом, ничуть не запыхавшийся инспектор повернулся к оставшимся.

— Ну, — бесцветным голосом обронил он. — Вы слышали, что сказал сержант. Или вы думаете, что он пошутил?

Ответом был беспорядочный грохот падающего на пол оружия — все, кто мог стоять, толкаясь, торопливо выстроились лицом к стенке.

— Дивно! — Баттлер вытащил очередную сигару и взглядом передал мне слово.

— Господин Панакози, — удовлетворенно кивнул я. — Мы к вам по делу. И вот по какому… Где бы мы могли поговорить? А то тут как-то намусорено. И прикажите принести пива, в конце концов!

Панакози скривился, но сделал приглашающий жест салфеткой, и мы проследовали в уютный полутемный кабинет с камином, близ от которого стоял накрытый стол, уставленный блюдами с разнообразными яствами. У стола маячило отодвинутое впопыхах кресло: до нашего внезапного прихода Джузеппе предавался одинокой трапезе. Впрочем, нет — на стульчике у камина с бокалом в руке тихонько сидела худенькая дамочка в вечернем открытом платье и с распущенными по плечам длинными черными волосами; при нашем приближении она вскочила, чуть не расплескав вино, и, повинуясь движению подбородка дона, торопливо, но без лишней суеты покинула помещение.

Мы подошли к столу и итальянский халдей с разбитой мордой притащил нам с инспектором пару мягких стульев.

— Пива, Марио, — распорядился взявший себя в руки Панакози, усаживаясь на свое место. — Отужинаете со мной, синьоры?

Баттлер, сплюнув на пол кончик сигары, щелкнул зажигалкой.

— Нет. Вопросы. Пиво. Это все.

— Пока все, — ввернул я.

Искомое пиво появилось мгновенно: в больших кружках, с правильной толщины пеной, должным образом охлажденное. «Гиннесс».

— Синьоры! — всплеснув руками, воззвал к нам с инспектором дон Панакози. — Мама мийа! Я не понимаю: что случилось, отчего вы вломились в мой ресторан и поломали столько мебели! И моя посуда! Ведь это все ручная работа, синьоры! Такой ущерб! Такой ущерб!

— Нечего оказывать сопротивление полиции, — ткнул я в дона пальцем, утолив первоначальную жажду и чувствуя, что мир вновь становится вполне сносным. — Ваши люди дурно воспитаны. По ним плачет тюрьма. — А Дэвлин при слове «ущерб» так и уперся в Джузеппе взглядом.

— Да, но… — в замешательстве вымолвил тот, заерзав в кресле, гораздо более комфортабельном, нежели наши стулья. — Но ведь убытки… — И замолчал, потому что настойчивый в достижении цели инспектор наконец поймал его взгляд. Баттлер просто смотрел в глаза хозяину ресторана «Спагетти», смотрел в упор и ничего не говорил.

— Конечно-конечно, я все понимаю… — словно отвечая на неслышимый обычному уху вопрос, кивнул наконец Панакози. — Мои люди погорячились…

— Вот и славно! — резюмировал я, прикуривая. — Это у вас что, кролик? — указал я на румяную, обложенную всякими овощами тушку, что мирно исходила запахами на роскошном фарфоровом блюде в центре стола. — Тот самый кролик Марии? Выглядит недурно. Кстати, Панакози, что у вас за дела с кошками?

9

— И что вам дали эти кошки, Дэдлиб? — спросил инспектор Баттлер, сворачивая на площадь дю Плесси.

— Ничего, сэр, за исключением того, что покойник Гэндон, видимо, шантажировал или готовился шантажировать нашего прекрасного дона Панакози, — отвечал я. — Теперь я точно знаю, что в погибших в огне папках милейшего Эммета содержались разнообразные доказательства всяких неблаговидных делишек многих, если не вообще всех, жителей нашего города — не только его коллег по «Гудку», но и таких личностей как Джузеппе. В этом и состояла сокровенная суть прижизненной деятельности нашего трупа — нарыть как можно больше компромата буквально на каждого. Вот только как он им пользовался…

— Ну, — по своему обыкновению еле заметно кивнул инспектор, подруливая к управлению полиции, — с Панакози у него такой номер никак не прошел бы.

— И мне так кажется, — согласился я. — Джузеппе просто послал бы к Эммету парочку своих амбалов, этих жертв макаронных изделий, которые быстро и доходчиво объяснили бы шантажисту, как нехорошо совать нос в чужие дела.

Мы вышли из машины.

Дэвлин вдруг смачно харкнул на брусчатку.

— Если бы я знал!.. — буркнул он, потом коротко махнул рукой и потопал к подъезду. — Идите спать, Дэдлиб.

Еще бы! Судя по всему, бравый инспектор съел уже не одного «Кролика Св. Марии» — порционно и на вынос — но, перемалывая могучими и крайне здоровыми зубами без малейших признаков кариеса нежное мясо, и подумать не мог, что на самом деле ест кошку. Ибо затрепетавший при упоминании хвостатых дон Панакози после недолгого давления и судорожных виляний признался, что до пятидесяти процентов продаваемых в его забегаловках кролей на самом деле таковыми от природы не являются; а если вы хотите съесть настоящего кролика, того самого, с длинными ушами и коротким хвостом, то нужно заказывать столик в «Спагетти» или требовать кролика в забегаловках дона Панакози, расположенных в пределах итальянского квартала. Хороший бизнес. Ай да Джузеппе! То-то я на тумпстаунских улицах видел так мало кошек!

С другой стороны, чем кошка — не мясо? Мясо, вполне мясо. Будучи правильно приготовлена, с душой и специями, кошка должна быть вполне съедобна и даже местами деликатесна. В Баттлере просто бушевали европейские предрассудки, с которыми он шел бок о бок на протяжении всей жизни. Оно и понятно. Я, например, до сих пор не могу привыкнуть есть собаку, хотя один мой знакомый — кореец — превосходно их готовит: это такие специальные собаки, которых выращивают исключительно затем, чтобы потом съесть. Да, предрассудки. Застарелые предрассудки и инспектор Баттлер явно не был пока готов бороться с ними. Дело времени. Или, быть может, ему стоит сменить круг общения? Вот я, например, могу очень животворно воздействовать на Дэвлина. Ему просто нужно чаще расслабляться.

— Инспектор! — воззвал я к удаляющейся спине Дэвлина. — С вашего позволения я еще покручусь тут с часок, — и не видя никакой реакции, добавил тише: — Вот только перехвачу кусок какой-нибудь еды. Сэр.

В ближайшем переулке еще днем я заметил целых три китайских забегаловки — туда и направился. Выбрал ближайшую — все три были на одно лицо: маленькие, на пять-шесть столиков, уютные, с фонариками перед входом и табунчиком китайской обслуги в белых передниках внутри. Стоило перешагнуть порог, как обслуга радостно набежала на меня и усадила за столик у окна, маленький столик на двоих, после чего передо мной мгновенно появились тарелочка и одноразовые палочки в целлофане, узкое длинное меню и чашка с крышкой — зеленый чай, надо полагать. В забегаловке больше никого не было и китайские мальчики и девочки так и порхали вокруг внезапного клиента.

На чай я взглянул с недоумением, и волосок к волоску причесанная и раскрашенная как картинка девица, застывшая по правую руку в ожидании заказа, вскинула вопросительно нарисованные тушью брови.

— Пиво, — разъяснил я, массируя сбитые костяшки пальцев. — Принесите большую кружку пива. Где-нибудь этак на литр. Да, литр вполне подойдет. Китайского. У вас есть китайское пиво?

— Да! — заулыбалась девица, убирая чай. — «Циндао», «Бэйцзин», «Усин», «Яньцзин», «Гаосин», «Лаобайсин», «Даодэцзин»…

Ага, а еще «Ляньхуацзин», «Лаовайцзин» и «Ицзин». Веселая девчонка.

Жестом я остановил поток названий.

— Циндаоского светлого принесите. И внимательно следите за уровнем пива в моей кружке. Кружка не должна быть пустой больше одной минуты. Пока я не скажу, что хватит.

Девица кивнула.

— Что господин желает кушать?

Я бегло перелистал меню: зверский голод меня не терзал, а ночь — ночь стояла теплая и к обильной трапезе располагала не особо.

— Чашку сычуаньской лапши со свининой. А там посмотрим.

Искомая кружка возникла удивительно быстро и, глядя в темноту за окном, я погрузил губы в пену. Неплохое пиво. Невредное. Столовое такое. Стандартное. Никакое.

На кухне зашипело: творилась лапша.

Идиотский день и идиотский Гэндон. И какой придурок его пристукнул, интересно знать? Право слово, создается впечатление, будто живой шантажист устраивал всех заинтересованных лиц гораздо больше, нежели дохлый. Вот уж странно.

Хотя… Вот дон Панаконзи, например, — если ему верить, Джузеппе и знать не знает ни про какого Гэндона; его никто не шантажировал кроликообразными кошками, не делал ему предложений, от которых невозможно отказаться… Если верить.

А может Гэндон вообще не имел в виду шантажа, а просто собирал информацию из любви к коллекционированию? В конце концов, у каждого свое хобби.

Мягко звякнул колокольчик у двери, и в забегаловку просочился невысокий восточный человек в соломенной широкой шляпе и с кривыми волосатыми ногами, торчавшими из цветастых шортов. Навстречу ему тут же выбежали две девчонки и один мальчишка — чуть не под руки усадили за соседний столик, лицом ко мне, выдали чай и меню. От меню монголоид отмахнулся, вякнул коротко: «Пива», — и показал на меня пальцем: такого же; улыбнулся, явив моему взору превосходные белые зубы. Снял шляпу, оказалось: старый, лысеющий и даже слегка седоватый; на морщинистом лице, украшенном тремя с половиной волосинами (усы и борода) цепко блестели черные глазки.

Я отвернулся к окну, и тут принесли лапшу — в здоровой фарфоровой миске, исходящей паром. Подкрепившись добрым глотком пива, я вооружился палочками и осторожно погрузил их в густой бульон, за слоями лапши нашарил разлитый по дну острый соус и слегка колыхнул его, а потом потянул первую порцию в рот. Перец приятно ожег язык.

— Сежанта Дэдлиб, — неожиданно позвал тихий вкрадчивый голос.

Я поднял глаза от миски: старикашка, оставив шляпу на соседнем столике, незаметно переместился ко мне, устроился напротив и теперь внимательно смотрел на меня, размеренно оглаживая жилистыми пальцами запотевший бок своей кружки.

— Угу, — ответил я и, незаметно пошевелив плечом, переместил удобнее «беретту». — У вас удивительный город: мгновенно обрастаешь всякими знакомыми, о которых минуту назад и не подозревал! — Загрузил в рот пару кусочков мяса. — Излагайте.

— Вы полоницательный целовек! — заулыбался китаец, мелко тряся подбородком. — Оцень хоросо, цто вы тепель в Тумпстауне. Оцень! Оцень!

— Ближе к делу! — охладил я пыл собеседника, который, похоже, в ближайшее время не собирался прерывать череду восторгов, вызванных моим прибытием в город. — Для начала и разнообразия сообщите мне ваше имя, а также цель визита.

— Чжоу Бу-цзай, — вскочив и поклонившись, представился китаец. Бу-цзай, значит? Определенно, молодец я, что при входе не явил хозяевам всех своих талантов, а именно знания китайского языка. А ведь так и подмывало ляпнуть что-нибудь! Бу-цзай он, видите ли! — Я представляю определенные деловые круги нашего города. — Придурковатый акцент как ветром сдуло. — И уполномочен сделать вам предложение.

Не отвечая, я заработал палочками, уже не особенно заботясь о том, чтобы соус правильно распределялся: во рту сделался пожар и пришлось спешно загасить его остатками пива. Пустая кружка моментально сменилась полной. Правильно. Дам хорошие чаевые.

Китаец тем временем продолжал возиться со своим пивом — больше полоскал в нем старческий язык, чем пил — и поглядывал на меня.

Я отложил палочки, откинулся на спинку стула и закурил.

— Деловые круги — это прекрасно! — поведал я китайцу. — Вот буквально только что я как следует повращался в таких кругах. Достойные люди! Хороший бизнес! Всеобщее процветание, макароны и прочая пицца. Так что я всецело за деловые круги. От них масса пользы.

— Рад, очень рад, — в очередной раз смочил усишки в пиве китаец. — Понимание — это так необходимо.

— Вот именно, — я стряхнул пепел и взялся за кружку. — Почва унавожена и если вы хотите не в лоб, а того самого понимания, то немедленно переходите к сути.

— Меня уполномочили предложить вам крупную спонсорскую помощь. Вы нам нравитесь. Только приехали, а ведь нужно обзаводиться хозяйством. Мы вам поможем. А вы можете помочь нам. Дать информацию об архиве мистера Гэндона, — наконец выдал старикашка и уставился на меня: ну, как?

— Неужели? Вот здорово! — я одним махом выдул полкружки пива. — В полиции мало платят, тут вы правы. А мне полно всего нужно. Предвидятся, знаете ли, значительные расходы: хочу купить домик где-нибудь в центе, а еще виллу на побережье. Я вообще планирую как следует искупаться в роскоши. Так что давайте мне скорее много денег, а я в ответ поделюсь самой исчерпывающей информацией про Гэндона. Прямо здесь. Сейчас.

— Вы очень деловой человек! — восхитился китаец и полез в широкий карман своих замечательных шортов. На свет явился толстый красный конверт и шлепнулся на край стол. — С вами приятно иметь дело! — И конверт сам собой переместился на мою сторону стола, замер рядом с миской.

Я взял конверт и заглянул внутрь. Алчно морща лоб и поплевывая на пальцы, зашуршал бумажками. Деловые круги не поскупились: вполне приличный домик в центре и половина виллы уже были у меня в руках.

— Да, но мне нужна еще хорошая машина… — поднял я глаза на нежданного спонсора. — Такая, знаете ли, с откидным верхом, баром, телевизором и прочими прибамбасами. Тут на нее не хватит. Как же я буду без машины? У меня может развиться комплекс.

— Вы умеете торговаться, сержант! — покачал головой старикашка и полез в другой карман. Через стол скользнул еще один конверт.

— Вот! Это другое дело! — кивнул я, ознакомившись с его содержимым. — Это настоящее спонсорство, бескорыстное и щедрое. И я чисто по дружбе…

— Да-да, по дружбе! По дружбе! — Закивал китаец. — Люди должны дружить с себе подобными.

— …И я чисто по дружбе, — продолжил я, с трудом сдерживаясь, чтобы не въехать наглому старикану кружкой по роже: терпеть не могу, когда перебивают! — Исключительно в порядке взаимовыручки сообщу вам о документах, которые принадлежали покойному мистеру Гэндону. Слушайте внимательно.

Старикашка заинтересованно подался вперед и вытянул жилистую шею.

— Они сгорели. Совсем. Полностью. Дотла. Их больше нет. Не существует. Понимаете меня?

Не ожидавший такого коварства старикашка отпрянул, чуть не опрокинув на себя пиво.

Я поднялся. Рядом тут же возникла официантка.

— Господин хочет еще что-нибудь покушать?

— Нет, спасибо, лапша была превосходна. Я буду к вам регулярно заглядывать.

Официантка расцвела.

— А заплатит вот этот сэр, — ткнул я пальцем в обалдело сидевшего старикана. — А то денег нет, знаете ли! — И подхватив оба конверта, направился к выходу.

Не успел я сделать и пять шагов в сторону площади, как сзади стукнула дверь и злобный голос выплюнул в мою спину:

— Так дела не делаются, сержант.

— Кто бы спорил, — развернулся я лицом к старикану: он прильнул к стеночке, погрузив руку в карман. — А ты что думал? Решил — придешь, денег отвалишь и все: купил Дэдлиба? Нельзя в твоем возрасте жопой думать, нельзя! Еще Конфуций говорил: «Благородный муж не думает жопой». Меня просто тошнит, когда люди отрываются от своих корней. Забери! — Я швырнул в китайца конвертами с деньгами и тот ловко их поймал. — Забери и скажи своим деловым кругам, что если они не хотят иметь больших забот на свои трудовые задницы, то в будущем пусть соображают, с кем имеют дело. Кстати… Пленки тоже пожги, не позорься. Ты же снимал и записывал нашу встречу? Ну все, некогда мне с тобой, Бу-цзай. Пора злых ловить.

10

До встречи с кривоногим представителем деловых кругов я намеревался, откушав, нанести визит задержанным сотрудникам «Гудка из подполья» и вдумчиво побеседовать с ними; но Чжоу Бу-цзай с его спонсорством навел меня на новую, плодотворную мысль — и, одолжив у патрульных джип, я вновь направился к жилищу покойника Гэндона. Нельзя ждать утра.

Затормозил у пальмы, вынул из кармана листки с каталогом и при свете фонарика проглядел: да, китайских имен и названий тут было в достатке. Деловые круги.

Махнув рукой постовому, я вошел в квартиру и принялся сызнова тщательно обыскивать комнаты: простучал стены, отодвинул все стеллажи и даже перевернул кровать. Эксперты экспертами, но я и сам кое-что умею. Не вчера родился.

Спустя минут сорок я устало вздохнул и, распахнув окно, решил перекурить — в мои ближайшие планы входило призвать на помощь постового и вскрыть пол, а подобное дело требует вдумчивости и не терпит суеты. Видимо, сгорели не все бумажки Гэндона — иначе зачем бы деловым кругам столь трепетно интересоваться его наследием, когда в самом центре города только что величественно, под выстрелы сгорела перевозившая бумаги полицейская машина?

Как там этот Бу-цзай выразился? Архив, он сказал. Архив.

Я курил и думал, что ни черта в роскошной берлоге своевременно погибшего газетчика найти ни мне, ни экспертам не удастся: не такой Гэндон дурак, чтобы все яйца в одну корзинку пихать. Я на его месте точно не стал бы. Пол я конечно разломаю, но — исключительно по привычке доводить все до конца. А где еще искать — да где угодно. Вон хоть под пальмой во дворе.

И вообще: для одного дня впечатлений уже более чем достаточно. Вот порушу пол, а потом с чувством хорошо выполненного долга оправлюсь наконец в гостиницу спать на чужих, накрахмаленных до хруста простынях…

В кармане запиликал телефон.

— Дэдлиб? — Инспектор Баттлер был привычно лаконичен. — На грузовик напали люди Мужичилы Пирсона. Был Пирсон в папках?

Прижимая телефон к уху, я вытащил листки. Еще какой-то Пирсон на мою голову! Мужичила притом.

— Да, инспектор, такое или похожее имя я отчетливо помню. Не могу сказать с полной уверенностью, но…

— Тогда все. Вы где, сержант?

— На квартире у Гэндона. Решил пошарить тут еще раз. Неспокойно мне как-то — все время разные люди под ногами путаются, а какого черта путаются, если все сгорело вместе с грузовиком?

— Ладно. — И в трубке запищали гудки.

Надо что-то делать с этим Гэндоновским каталогом, если уж я сразу не предъявил его начальству. Чутье подсказывает, что разумнее всего будет его сжечь тоже. Или — погодить?

За окном тем временем стояла ночь. Сочно орали сверчки и на свет лампочек непрерывным потоком стремились разнокалиберные бабочки. Почти невидимая пальма нехотя помахивала листьями в такт легкому ветерку, мягко светились окна, и на галерее напротив тихо бурчал приемник: кто-то там сидел в кресле, слушал радио и курил — ярким пятнышком светился огонек сигары.

По всей вероятности, помимо папок Гэндон располагал чем-то еще. Чем-то таким, о наличии чего подозревали многие, но о расположении — похоже, не знал никто. Прав Баттлер. Некий тайник. Схрон. Компьютер с информацией, засунутый в одному покойнику ведомую щель. Гораздо более ценный, нежели все папки вместе взятые. А бумажки эти все так, для вида. Верхушка, так сказать, айсберга. Именно это «что-то еще» и нужно Чжоу Бу-цзаю и прочей компании. А неведомый пока мне Мужичила Пирсон согласен это «что-то» просто уничтожить, не тратя времени на ознакомление.

Одного только не понимаю: какого черта заинтересованные лица дожидались, пока человек с замечательной фамилией Гэндон принудительно отбросит копыта? Нет, можно, конечно, это и вправду списать на идиотизм, но…

— Сэр, — раздался совсем рядом голосок.

— А? — вздрогнул я.

Из темноты за окном несмело выступил давешний рыжий подросток.

— Извините, сэр, я не хотел вам мешать.

— Как тебя зовут, юноша?

— Майкл, сэр. А вы из полиции?

— А то! — Я достал значок и поднес к конопатому носу мальчика. — Видел? Сержант Дэдлиб.

— Да, сэр, — рыжий внимательно оглядел значок. — Точно.

— Ну еще бы, — я отошел вглубь комнаты и закурил еще одну сигарету. — Самый что ни на есть взаправдашний сержант. У меня и пистолет есть.

— А! — пренебрежительно махнул рукой мой новый знакомый с таким видом, будто был с ног до головы увешан пистолетами, а дома, под кроватью у него валялось еще два раза по столько же, и, забравшись на подоконник, принялся болтать ногами. — Ищете?

— Как видишь. Носом паркет рою. Аж вспотел. А ты какого черта не спишь, по улице шляешься?

— Время-то детское, — выпятил нижнюю губу Майкл.

— Ну да, ну да, — кивнул я и затянулся. — Мы-то с тобой взрослые, любому ясно… Закурить, кстати, не дам. И не проси. Самому на сигареты не хватает. Платят очень мало. К тому же задерживают все время.

— Да я ничего такого… — мотнул челкой мальчишка. Помолчал и добавил. — А только вы это зря.

— Что — зря?

— Ну ищите зря. Пусто тут.

— Да я и сам так думаю. Но, понимаешь, Майк, работа у меня такая. Положено сломать стены, пол, мебель, своротить унитаз. Хозяин этих шикарных апартаментов был такой хитрый — мог в фановой трубе что-нибудь припрятать.

— Эмми мог, — со знанием дела кивнул Майк. — Говно он был, сэр. Чупа-чупс у меня отнял. Собака. — Мальчик с хорошо поставленным презрением сплюнул через плечо, в темноту ночи. — Ему человеку подосрать — полтора раза пукнуть. Говно.

— Удивительно трезвый взгляд у тебя на вещи, юноша! — Я зашвырнул окурок в угол. — Ладно, ты иди себе или сиди, не мешай. Сейчас начну все крушить. — И взялся за прихваченный из джипа ломик.

— Зря время потратите.

— Слушай, Майк… — Лом полетел на пол. — Не пудри мне мозги, ладно? Я же вижу: ты очень хочешь мне помочь, просто с трудом сдерживаешься. Так вот, даю установку: перестань сдерживаться, открой фонтан красноречия, окажи помощь доблестной полиции, и я наконец пойду домой вместо того, чтобы копаться тут всю ночь. Прояви гражданскую сознательность и я куплю тебе чупа-чупс. Самый большой. Даже два.

— Ладно, сэр, — солидно кивнул рыжий. — Я вам покажу. Потому что вы — мужик что надо. Никаких этих сю-сю. — И Майкл спрыгнул с подоконника на галерею. — Сюда.

Мужик что надо. Надо же!

Польщенный доверием, я, светя фонариком, двинулся следом.

Рыжий мальчик оказался шустрым, но и я еще не совсем старик — в быстром темпе мы спустились с галереи и достигли входа в подземный гараж. Здесь Майкл свернул в какую-то кладовку, ловко снял заглушку с вентиляционного хода и юркнул туда. Пришлось лезть следом — хвала богам, ход оказался достаточно широкий.

Немного поплутав, мы вылезли в помещении, очень напоминавшем котельную, и здесь, сообща отодвинув от стены здоровенный металлический шкаф, оказались перед небольшой дверцей с ухоженным кодовым замком.

— Вот, сэр, — кивнул на дверцу мой проводник. — Сюда Эмми часто наведывался. Нажимал на кнопочки, что-то доставал и брал.

— Прелестно, — задумчиво протянул я, разглядывая замок. — Ты оказал следствию неоценимую помощь. Кстати, а как он тебя не застукал, этот Гэндон?

— Ха, что ж я, дурак — попадаться? Эмми был подозрительный, но я за ним давно уже следил. Раз плюнуть! — Мальчик определенно был горд своими достижениями.

— Может, ты и код знаешь?

— Нет, сэр, — развел руками Майкл. — Кода я не знаю.

— Жаль. Ну да ладно, это мелочи, код какой-то. Фигня! Нет таких кодовых замков, которые не открылись бы перед доблестной полицией, когда она идет по следу. Чупа-чупс за мной. — Я хлопнул юного следопыта по плечу, достал мобильник и набрал номер. — Выношу тебе нечеловеческую благодарность… Инспектор! Пришлите к Гэндону какого-нибудь хорошего специалиста по замкам, сэр, тут кое-что открыть надо. Обнаружился тайник нашего милого покойничка.

Баттлер удовлетворенно хмыкнул.

— Ладно, Майкл, давай поищем отсюда более приемлемый выход.

— А чего искать-то? — Рыжий юркнул куда-то вбок. — Сюда, сэр. Вот лестница.

Какой способный мальчик! Устроил мне экскурсию по вентиляции вместо того, чтобы указать простой путь. Впрочем, кто сказал, что путь к истине должен быть прям? Тем более — в Прямом переулке, который на самом деле очень даже кривой? И кто как не дети понимают это лучше всех прочих взрослых, переживших детство и утерявших иллюзии? Так размышлял я, поднимаясь следом за рыжим по железной лестнице к близкому люку. Положительно, вот с кем надо было разговаривать Чжоу Бу-цзаю, а он вместо этого впустую пытался подкупить меня!

Вскоре мы стояли в переулке: ждали специалиста по замкам.

— Сэр, — задумчиво спросил Майкл. — А что будет тому… ну тому, кто убил Эмми?

— Лично я, юноша, выставил бы такому замечательному человеку литров десять пива. — Я знал, что поступаю непедагогично, но мерзавец Гэндон, этот любитель подглядывать и подслушивать, этот специалист по коллекционированию чужих грязных подштанников (причем, я все больше утверждался во мнении, что занимался Эммет этим исключительно из любви к искусству) мне до такой степени стал противен, что к тому моменту я бы, пожалуй, сам прибил его на месте, если бы кто-то другой не успел облагодетельствовать общество раньше. — Пожалуй, поил бы его пивом сколько в него влезло бы.

— Ну а если… — рыжий слегка замялся. — Если тот человек не хотел убивать Эмми, а просто — проучить его? Ну чтоб запомнил.

— Проучить? — Я внимательно посмотрел на собеседника. — Ты веришь, что таких как Гэндон можно проучить? О, как ты наивен, мой юный друг!

— Не, ну правда?

— Как тебе сказать… Непредумышленное убийство — тоже преступление, как не крути. — До меня потихоньку начало доходить.

— То есть того, кто… — покосился на меня Майкл. — Ну этого человека — его посадят, да? Упекут в кутузку? Хотя он ничего такого не хотел?

С минуту я молча курил, демонстративно глядя в другую сторону, — пялился на звезды.

Хороший мальчик. Способный. Настоящий тумпстаунец. Любимый город может спать спокойно.

В кутузку? Вряд ли.

— Вот что, вьюнош, беги-ка ты домой. Свой весомый вклад в это дело ты уже внес. Сейчас сюда приедет табун полицейских, и я не думаю, что тебе нужно светиться. Особенно в свете вновь открывшихся обстоятельств, — с особым нажимом уточнил я. — Исчезни!

И понятливый Майкл послушно растворился в ночи, а я опять отдраил люк, спустился в подземелье и тщательно протер носовым платком дверцу за шкафом, а также и сам шкаф. Крышку, закрывающую воздуховод, по которому мы с рыжим сюда забрались, несколькими сильными ударами я надежно заклинил.

И выбрался на поверхность как раз вовремя: в переулок сворачивала, слепя фарами, внушительных габаритов машина.

— Инспектор Шатл, начальник отдела по контролю за информацией, — сверкнул перед моим носом значком высокий господин в костюмчике сафари и со щегольскими усиками. — Где объект, сержант? — Захлопали двери: из машины выбирались еще люди. С плоскими металлическими чемоданчиками.

— Объект? — вылупился на него я. — Вы о чем, сэр?

— Об обнаруженном вами тайнике, сержант, — терпеливо пояснил Шатл.

— А откуда вы… — раскрыл я было рот, но тут следом за машиной контролеров, чуть не въехав ей в зад, затормозил полицейский джип и из него на брусчатку выпрыгнул Баттлер.

— Что здесь происходит? — как нож сквозь масло пройдя через свиту Шаттла, спросил мой непосредственный начальник. — А, это вы, Стэн…

— Дело переходит в наш отдел, Дэв, — обернулся у нему Шатл. — Попрошу вас к утру подготовить и передать все материалы следствия.

Я переводил взгляд с него на Баттлера. Насколько я мог узнать последнего, сейчас внутри Дэвлина все кипело. Не исключены были сокрушительные жесты рук и ног. И я не имел ничего против взять пару уроков.

Однако же — обошлось.

— Ладно, — поразмыслив, слегка пожал плечами инспектор. — Пусть. Рапорт — к полудню.

— К восьми, Дэв. Вы и ваш человек, — кивнув на меня, продолжал настаивать Шатл.

Баттлер некоторое время одаривал его своим фирменным стеклянным взглядом — бесполезно! — а потом уронил:

— В полдень. Материалы и заключение. Это все. Пошли, Дэдлиб, — развернулся и потопал к джипу.

— Сэр, — вопросительно взглянул я на Баттера, когда открывающие крышку люка люди Шатла остались далеко позади. — Какого черта? Я нашел тайник трупа, а тут являются контролеры — и привет? Все? Мы можем быть свободны? Мне, между прочим, очень хочется посмотреть, что там внутри, из-за чего весь сыр-бор! А то меня уже и подкупить пытались, и этот, Мужичила, грузовик наш спалил, и ресторан Панакози мы так славно сломали! То есть все зря?

— Дэдлиб, — Баттлер упер железный палец мне в грудь. — Государственные интересы. Слышали? Сам терпеть ненавижу подобное. Но такая работа. Запомните — и все.

— Гм… Про то, откуда этот Шатл узнал о нашем с вами разговоре, сэр, я уж и не спрашиваю… Тогда, быть может, пойдем пропустим по кружке? Раз уж все равно мы теперь не причем? Раз нам дали коленом под зад?

— Дело, — кивнул Дэвлин. — Джо, ты можешь ехать домой, — велел он меланхолично сидевшему в джипе рыхлому типу в бейсбольной кепочке и со здоровенной сумкой у ног.

— Да, Джо, там, во дворе мой джип стоит, — вклинился я. — Возьмите его. А то еще сопрет кто. Неприятность выйдет.

Джо равнодушно испустил из себя длинный как змея плевок, кивнул, подхватил сумку и вразвалочку пошаркал к пальме.

— Кстати, инспектор… — Пока Девлин заводил машину, я вытащил сигареты. — Помните, вы говорили про возможность самоубийства Гэндона?

— Ну, — кивнул инспектор, выруливая на Гарделл-кэмп-стрит.

— Так вот, я пришел к однозначному и единственно возможному заключению: так все и было. Гэндона замучила совесть и он покончил счеты с постылой жизнью. Точно! — убежденно кивнул я посмотревшему на меня с интересом Дэвлину. — Пропустил через себя ток и — тю-тю. Я так и напишу в своем рапорте. К полудню. Сэр.

Баттлер чуть слышно хрюкнул и вдавил в пол педаль газа.

СПб—Пекин
Март 2003 года